Бруно Апиц - В волчьей пасти
Веревка соскользнула с рукава на голое запястье и начала разматываться, сдирая с руки кожу. Чтобы не застонать, Гефель прижался лбом к трубе. Наконец из подвала был подан условный сигнал — кто-то дернул за веревку. Гефель ослабил ее. Сунув ободранную руку под мышку, он в изнеможении опустился на крышу. Так просидел он довольно долго, пока боль не утихла.
В подвале двое друзей старались протащить мешок сквозь отверстие дверцы. Мальчик застонал.
— Мариан, что ты! Осторожно!
Кропинский остановился и начал шепотом уговаривать ребенка. Мальчик умолк и задвигался. Придерживая свисающую часть мешка, Кропинский помогал ему, и ребенок сам протиснулся наружу из узкого отверстия.
— Тут он?
— Тут.
Кропинский дрожащими пальцами развязал веревку и открыл мешок.
— Слава богу! — вздохнул Пиппиг. — Вот уж действительно роды с наложением щипцов!
Малютка дрожал всем телом, его крохотная душа испытала сильное потрясение. Кропинский гладил и утешал мальчика, который всхлипывая, ища помощи, прижимался к взрослому человеку. Наконец ребенок настолько успокоился, что можно было начать опасный путь через лагерь. Они снова посадили мальчика в мешок и прибрали сор у дверцы. Гефель уже втянул веревку наверх. Пиппиг и Кропинский посовещались. Кропинский должен был пойти вперед и выяснить, все ли там в порядке. Если он на расстоянии двадцати метров не заметит ничего подозрительного, он должен вернуться за Пиппигом. Они выползли из световой шахты на открытый воздух. К счастью, дождь полил сильнее. Они сверлили глазами мрак.
— Вперед, Мариан!
Кропинский ушел, а Пиппиг остался в темном углу у стены вещевой камеры. Кропинский шел мимо бараков. В некоторых двери были открыты. Там стояли заключенные и курили. Кропинский остановился и прислушался. Его великолепный слух далеко проникал в тишину. Он безошибочно отличал шаг шарфюрера от шага заключенного: шаг первого, в тяжелых, прочных сапогах, хрустел и звучал уверенно, шаг второго — в неудобных деревянных башмаках, да еще в такой мерзкий дождь — гулко стучал и был тороплив. Кропинский прислушался. Поблизости никого не было. Быстро побежал он назад и позвал Пиппига. Они вместе дошли до того места, где только что стоял Кропинский. Здесь, в тени одного из бараков, Пиппиг остановился, а Кропинский продвинулся еще на двадцать метров. Словно лоцман, вел он Пиппига мимо бараков, указывая, когда пересекать переулки. Так добрались они до Малого лагеря. Последний участок пути был наиболее опасным. Выйдя из-под защиты бараков, они вынуждены были, никуда не сворачивая, пройти значительное расстояние по широкой дороге, которая вела к лазарету. По ней брели в амбулаторию заключенные; правда, из-за дождя их было меньше, чем обычно. Спрятавшись в тени барака, Пиппиг и Кропинский следили за дорогой. Лишь немногие заключенные были теперь в пути — признак, что скоро прозвучит ночной свисток. Некоторые из заключенных для защиты от дождя накинули на голову тонкую полосатую шинель или обрывок мешка.
— Ну как, Мариан? — спросил Пиппиг.
— Надо попытать счастья, — ответил поляк.
— Пошли за теми тремя. Давай!
И Пиппиг выскочил на дорогу, Кропинский — за ним. Они шагали по пятам троих заключенных, шедших в лазарет. Двое из них закутались от дождя. Пройдя несколько шагов, Кропинский схватил Пиппига за руку.
— Эсэсовцы!
И в самом деле, навстречу им двигались два шарфюрера. Пиппиг испугался не меньше Кропинского, но натренированная в лагере находчивость мгновенно подсказала ему, что делать. Не успели шарфюреры приблизиться, как Пиппиг быстро подтянул мешок на плечо и свисающий конец его набросил на голову. Он чувствовал, как тельце ребенка прижалось к его телу, а ручонки искали в мешке, за что зацепиться. Придав себе вид закутанного от дождя человека и прячась за спинами трех заключенных, Пиппиг ловко проскользнул мимо шарфюреров. Те ничего не заметили и продолжали с ожесточением топать сапогами, поднимаясь по мокрой от дождя дороге.
Наконец можно было свернуть в Малый лагерь, за колючей проволокой которого они будут в безопасности. Сюда эсэсовцы никогда не заходили. Отвратительный запах ударил им в нос, когда они вступили в шестьдесят первый барак, мрачное здание без окон, внутренность которого слабо освещалась двумя-тремя электрическими лампочками. Повсюду лежали сенники — Цидковскому и его помощникам приходилось хозяйничать в этой тесноте, используя каждый уголок для размещения больных. Умирающие лежали на сенниках. Покойника проще было вынести, подняв с пола, чем вытаскивать его из гнезда в трехъярусных деревянных стеллажах, тянувшихся вдоль стен. Там лежали «легкие» пациенты. Они, несомненно, больше нуждались в сенниках, чем умирающие, которым все равно уже ничто не могло помочь. Тем не менее последние, все без исключения, лежали на «мягком» ложе. Тут решал не разум, а простое чувство человечности. Поэтому более легкие больные лежали на голых досках, защищенные от холода лишь драным одеялом или изношенной «зебровой» шинелью.
Безмолвные и неподвижные лежали «легкие» больные и умирающие, на чьи черты смерть уже поспешила наложить свою печать; о том, что они еще живы, можно было судить лишь по младенчески слабым стонам или по сиплому дыханию.
Пиппиг и Кропинский поспешили по узкому проходу между сенниками. Навстречу им вышел поляк-санитар. Пиппиг и Кропинский вместе с ним исчезли за перегородкой. Цидковский был уже предупрежден об их приходе. Он помог Пиппигу высвободить малыша из мешка, по-отечески заботливо взял его на руки и осторожно посадил на нары. Все стояли вокруг малыша и, улыбаясь, с любопытством глядели на него. Мальчик, еще не пришедший в себя от последних переживаний, боязливо озирался в кругу чужих людей. Он готов был заплакать и тянулся ручонками к Кропинскому.
Пиппиг торопил. Надо было уходить.
Когда оба были уже на пути к своим баракам, Кропинский глубоко вздохнул:
— Я никак не забыть два шарфюрер. Что, если они тебя спросить, что там в мешке? Ох, ох!..
Он все еще не мог прийти в себя от пережитого страха, и Пиппиг успокаивающе похлопал его по спине.
— Не бойся, Мариан, милый боженька не покинет в беде вольнодумца!
* * *Шюпп выполнил поручение Кремера. Такая возможность явилась, когда однажды электрик был вызван в войсковые гаражи. Он должен был исправить радиоприемник унтершарфюрера Брауэра, надзиравшего за гаражами.
— Воспользуйся случаем и немного послушай, — сказал Кремер, имея в виду передачи иностранных станций. За последнее время, после сдачи Ремагена, сообщения с фронта стали очень туманными.
Брауэр был в комнате не один, когда Шюпп, открыв дверь, заявил о себе, как обычно:
— Лагерный электрик просит разрешения войти!
Тут же сидел роттенфюрер Мейсгейер, деливший с Брауэром обязанности по надзору.
— Входи, входи, радиот! — заорал Брауэр, явно находившийся в отменном настроении. — Чтобы через пять минут эта рухлядь была в порядке! Не то выверну тебе все пальцы, один за другим.
Шюпп сразу заметил, что оба подвыпили. Тощий, прыщавый роттенфюрер в фуражке набекрень сидел перед испорченным приемником и тщетно пытался извлечь из него какие-нибудь звуки. Высоким сдавленным голосом он тоже закричал на Шюппа:
— Тут в лампе какая-то дрянь. Потрудись живо выковырять ее. А не справишься, собачий выродок, так я тебе вдобавок еще и шею сверну!
Грубый тон эсэсовцев не вывел Шюппа из равновесия. Он поставил на пол ящик с инструментами и бесстрашно возразил:
— Ну, это вы лучше оставьте. Кто же вам тогда приведет этого брехуна в порядок? А вы ведь любите сворачивать ручки настройки.
— Сворачивать ручки! — прохрипел, развеселившись, Мейсгейер и презрительно крутнул волноискатель. Такое обращение с приемником возмутило Шюппа как специалиста.
— Это никуда не годится! — упрекнул он Мейсгейера. Он мог позволить себе подобный вольный тон, зная, что эсэсовцам не обойтись без электрика. Оба болвана расхохотались, и Брауэр, сидевший за столом, теперь тоже, пошатываясь, подошел к приемнику и, ухмыляясь, посмотрел на Шюппа.
Вдруг физиономия эсэсовца изменилась. С удивлением указывая пальцем на Шюппа, он подозвал к себе Мейсгейера.
— Погляди-ка на эту глупую рожу, — сказал он, и оба уставились на электрика.
Ничего не понимая, Шюпп еще шире раскрыл свои круглые глаза.
— Этот радиот смахивает на нашего «всеимперского умника»! — заорал Брауэр.
Мейсгейер подтвердил это необычайное открытие. Шюппа пронизал страх. Эти два негодяя были опасны. Еще миг, и Брауэр может заехать ему кулаком в лицо только за то, что он смеет быть похожим на Гиммлера.
Но эта страшная минута исчезла так же внезапно, как возникла. Брауэр и Мейсгейер одновременно разразились гулким хохотом. Брауэр одобрительно хлопнул Шюппа по плечу. Он ревел и давился смехом под аккомпанемент мейсгейеровского дисканта.
