Степан Злобин - Пропавшие без вести
— А фронт, по-твоему, об этом не думал?!
— Фронт не знает как следует, что тут творится…
— Ну, это сказка про белого бычка: «На колу висело мочало. Не начать ли сначала?..» Как знаешь! — оборвал Рокотов.
— Отбомбились, должно быть, ушли, — сказал Ивакин, заметив, что в стороне покинутого КП нет больше взрывов и гаснут прожекторы.
— Хороши мы были бы, если бы не успели тут с запасным КП, — отозвался Рокотов.
— Товарищ командующий, связь установлена! — доложил сержант по приказу Острогорова.
Вызванный с КП своей артбригады, сюда же подъехал назначенный начальником артиллерии усач Сергей Сергеевич Чалый, чем-то похожий на полковника царских времен.
Все спустились в просторный блиндаж командного пункта армии.
Поступило сообщение, что по штабу армии правого соседа фашистская авиация только что нанесла неожиданный удар прежде смены их дислокации. Там был ранен командующий. Сообщали также о налетах на госпитали, аэродромы, на тыловые базы боепитания и горючего.
— А ведь прав оказался наш Петр Николаевич, — признал Острогоров, — к рассвету, конечно, на фронте начнется.
— Вызывайте его скорее. Доложите, что управление принято новым КП. Пусть снимают связь и выезжают сюда, — приказал Рокотов — Ну и жарко же там, в селе, было! Все в огне… Вызывайте.
Связь с дивизиями из нового расположения штаба возникала не сразу, исподволь, но поступали уже сообщения об артиллерийских налетах на дивизию правого фланга, на район КП Мушегянца.
Ермишин, Ивакин, Чалый, Рокотов, Острогоров склонились над картой, изучая последние данные. Но карта пока еще не могла показать сколько-нибудь ясной картины.
Артналёты один за другим угасали, но возникали тотчас же новые, без всякой видимой логики, совершенно в других местах. Из всех дивизий сообщали, что слышат демонстративный рев танковых моторов и лязганье гусениц.
— Темнят фашисты! — сказал Чалый. — Но артиллерия наша всюду готова к отпору.
— План у них ясный, — высказался Острогоров. — Накрыть авиацией штабы армий, прервать нашу связь и обрушить удар на фронт, лишенный единства и управления…
— Ну что же там связь со старым КП? Генералу Балашову доложено? — нетерпеливо спросил Рокотов своего порученца.
— Никак нет. Нет ответа, товарищ командующий. Ни провод, ни рация не отвечают.
— Ищите через дивизии! — потребовал Рокотов.
— Ищем, товарищ командующий!
Но связь порвалась. Балашов и Бурнин со своей группой будто канули в омут. Молчание было ответом на связь всех родов. Дивизии отвечали, что тоже не могут добиться. Да было бы и нелогично: средства связи дивизий переключились теперь уж сюда, на новый КП.
— Высылайте связных за начальником штаба и опергруппой. Надо же их разыскать! — почти выкрикнул Рокотов.
— Уже высланы, товарищ командующий, — сказал Острогоров.
Наступило тягостное напряжение. Казалось бы, Рокотову пора уж отбыть по приказу, но он медлил.
Склонясь над картою начоперода, совместно все проверяли по поступившим донесениям подготовку к большому бою, силились по скупым словам докладов и сводок дивизий и донесений разведки реально представить себе ход назревающих событий.
Нет, Рокотову было тоже не так-то легко в такой момент покинуть свою армию. Ведь здесь назревал огромной силы удар… Там лучше знают, конечно, в Генштабе, во фронту, может быть даже — в Ставке, лучше знают, кому где стоять, где кто нужнее в данный момент… Но оставить армию в такой трудный час… Ермишин расчетливый, умный и образованный генерал, но, правда же, он больше всего на свете артиллерист. Может быть даже, он был бы более чем на месте во главе артиллерии фронта, может быть, он достоин быть маршалом артиллерии. Но ведь главный род войск — пехота-то матушка, простые стрелки — ему пасынки, а не дети!..
Собираясь выехать, Рокотов полагался душою на то, что начальником штаба останется Балашов. Как там у них с Острогоровым ни бегают какие-то черные кошки, а все-таки Балашов, Острогоров, живой и кипучий Бурнин — это сердце штаба во время большого боя. Уговаривая Ивакина выехать вместе, Рокотов удивлялся его смелому отказу от подчинения и, скрывая сам от себя это чувство, радовался тому, что у Ивакина хватает упорства и выдержки для такого отказа. Теперь же, с исчезновением Балашова, он и сам вдруг заколебался: может быть, все-таки прежде выезда радировать фронту свои соображения вместе с Ивакиным? Два голоса будут лучше услышаны.
«Как лучше сделать?» — мучительно думал Рокотов, рассматривая последние сообщения из дивизий о ходе разведки.
…Балашов выглянул из блиндажа связи спустя три минуты после выхода Бурнина. Его встретили ослепляющий пламень и грохот. Над головою его визгнул осколок и хрястнул где-то с ним рядом, врезавшись в землю. Балашов отпрянул назад. Из-под каски он видел, как оседала земля после взрыва. Отдельные комья ее упали возле него, осыпав лицо. Каска на голове, как будто колокол, запела под сыплющейся землей. Он услышал крик Бурнина и рванулся вперед, споткнулся о кучу каких-то путаных проводов и упал в грязь ладонями, поднялся, отирая о полы шинели грязь и кровь с ободранных рук, побежал к блиндажу силовой установки и увидал убитых. Бурнина среди них не было. Он крикнул: «Бурнин!» И вдруг понял, что живой или мертвый Бурнин лежит где-то тут, под этою грудой свежей рыхлой земли…
В селе ударили еще и еще взрывы, грохотали зенитки. Из села доносились сквозь этот рев многоголосые крики и женский плач. Побежать туда, звать на помощь?..
— На по-омощь! На по-омощь! — закричал Балашов, захлебнулся дымом и вдруг раскашлялся.
В ту же секунду он понял, что его не услышат, что надо туда бежать. А Бурнин тем временем задохнется в земле… Он почему-то теперь был уверен, что он слышал крик не кого иного, а Бурнина.
Генерал метнулся к убитому красноармейцу, отстегнул у него лопатку, «шанцевый инструмент». Разбросать, разрыть эту гору разве под силу ему одному, старику!.. В первый раз в жизни он назвал себя стариком и сам удивился этому.
— На по-омощь! На по-омощь! — опять позвал он, понимая, что голос его глухой и хриплый.
Разве что Надю послать? С лопаткой она не помощница, а добежать ведь сумеет…
Балашов заметил, что гул самолетов смолк, не было больше взрывов, пальба зениток звучала уже далеко. Только кипело море огня над селом да слышались женские вопли…
«Сколько горя!» — подумал он.
Он разбрасывал, разрывал в отчаянии, врезался, вгрызался лопаткой в рыхлую землю.
— На по-омощь! — позвал он еще раз, чувствуя, что теряет силы.
И вдруг он услышал топот бегущего человека.
— Кто кричит? Где? — спросили из дыма.
— Майора засыпало тут. Не откопать одному…
— Эку гору-то ахнуло! Может, майор-то убитый? — спросил прибежавший с сомнением.
— Кричал! — сказал Балашов. — Его засыпало, а он кричал.
— Лопатка есть? Давай браться вдвоем.
— Там, у убитого за кустами. Одну-то я взял, — сказал Балашов.
Он разглядел, что прибежавший ему на помощь одет не в военное. Должно быть, колхозник.
Теперь они раскапывали втроем: услышав их голоса, выбралась Надя, где-то нашла лопатку и принялась вместе с ними за дело. Колхозник скинул шапку и ватник. Балашов тоже сбросил шинель.
— Никак, товарищ, вы генерал?! — удивился колхозник.
— Генерал, генерал… Ты копай, дорогой, не сдавайся, — пересохшим горлом прохрипел Балашов. — Не дадим ему задохнуться…
Балашов сам уже задыхался и обливался потом.
«Да, старик!» — подтвердил он себе.
Вдруг затрещали моторы. К бывшему расположению КП бежали какие-то люди.
— Кто тут? Кто жив? — кричали они еще на бегу.
— Генерал-майор Балашов. Здесь я!
— Товарищ генерал, командующий приказал доложить, что с нового расположения связь установлена, управление частями принято. Явился в ваше распоряжение, капитан Бодров.
— Бери лопатку, товарищ Бодров, помогай откапывать. Бурнина засыпало, — объяснил Балашов.
— Все ко мне! — скомандовал кому-то капитан.
— Ноги! — радостно закричал колхозник, добравшись до сапога Бурнина.
— Значит, вот тут голова. Осторожно! Лопаткой не рань! — остерег Балашов.
— Отдохните, товарищ генерал. Дайте лопатку. Идите пока в машину, — попросил капитан.
— У Нади лопатку возьми, — отмахнулся Балашов, продолжая копать.
Люди бежали со стороны дороги, ломясь сквозь кусты.
Балашов, колхозник, капитан, шофер, двое мотоциклистов, два связиста в восемь лопаток мгновенно извлекли Бурнина из земли. Он был без сознания, но очнулся после десятка движений искусственного дыхания, жадно, с хрипом, дышал и пил воду. Надя заплакала от волнения.
— Сможешь сидеть? Сидеть? Сидеть сможешь?! — громко и беспокойно допрашивал Балашов.
