Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)
– Ведь я уже сказала.
– Пожалуйста, сестра, прошу вас! – прошептала Мари.
Сестра молчала.
– Прошу вас, сестра, – еще раз прошептала больная.
Сестра нехотя подошла к постели. Больная напряженно смотрела на нее.
– Так это верно, что со вчерашнего дня я могу приходить сюда когда угодно?
– Да, – с трудом выдавила из себя сестра.
– Мне больше не грозит арест?
– Нет, не грозит…
– Спасибо, сестра.
Штайнер заметил, что глаза умирающей затуманились. У нее больше не было сил плакать.
– Значит, теперь все хорошо, Йозеф, – прошептала она. – Теперь, когда я могла бы тебе пригодиться, мне придется уйти…
– Ты не уйдешь, Мари…
– Я хотела бы встать и пойти с тобой.
– Мы уйдем отсюда вместе.
Некоторое время она молча глядела на него. Ее лицо посерело, кости резко выпирали из-под кожи, а волосы за ночь утратили блеск и стали блеклыми, словно ослепли. Штайнер видел и не видел всего этого; он замечал лишь одно – ее дыхание не прекращалось: и пока она дышала, она оставалась для него Мари, его женой, овеянной отблеском молодости, памятью об их неразрывном союзе.
Вечер вполз в комнату. В коридоре за дверью то и дело слышалось вызывающее покашливание Штайнбреннера. Дыхание Мари стало каким-то плоским и совсем слабым, затем прерывистым. Наконец оно стихло, как уснувший легкий ветерок. Штайнер держал ее руки, пока они не похолодели. Он умирал вместе с ней. Когда он встал, чтобы выйти, ничего от него не осталось. Бесчувственный, чужой самому себе, он был лишь какой-то пустой оболочкой, подобием человека. Выходя, он равнодушно взглянул на сестру. В коридоре его встретил Штайнбреннер и конвоир.
– Больше трех часов мы прождали тебя, – прошипел Штайнбреннер. – Это я тебе еще не раз припомню, можешь не сомневаться.
– Я и так не сомневаюсь, Штайнбреннер. Верю в тебя.
Штайнбреннер облизнул губы.
– Ты, вероятно, знаешь, что обязан называть меня герр вахтмайстер? Думаю, что знаешь, не так ли? Но ничего – продолжай называть меня Штайнбреннер, говори мне ты, пожалуйста, – но ты у меня наплачешься, неделями будешь плакать, дорогой мой, и не просто, а кровавыми слезами. Ведь спешить нам с тобой некуда.
Они двинулись вниз по широкой лестнице. Штайнер шел между двумя конвоирами. Был мягкий вечер, и доходящие до пола окна в овально изогнутой наружной стене стояли открытыми настежь. Сквозь запах бензина угадывалось приближение весны.
– У меня с тобой бесконечно много времени впереди, – медленно и довольно заявил Штайнбреннер. – Вся твоя жизнь, мой красавчик. И наши фамилии так здорово подходят одна к другой – Штайнер и Штайнбреннер[44]. Посмотрим, что еще из этого получится.
Штайнер задумчиво кивнул. Косо врезанное, распахнутое окно увеличивалось, приближалось, вот оно уже совсем близко. Он толкнул Штайнбреннера к окну, прыгнул на него, через него и вместе с ним рухнул в пустоту.
– Деньги можете без колебаний взять себе, – сказал Марилл, подавленный и разбитый. – Он оставил их мне именно для вас. Приказал передать их вам, если не вернется.
Керн отрицательно покачал головой. Он только что прибыл в грязной и потрепанной одежде и теперь сидел с Мариллом в «катакомбе». В Дижоне шофер автопоезда взял его помощником и довез до Парижа.
– Он вернется! – сказал он. – Штайнер вернется!
– Он не вернется! – резко ответил Марилл. – Господи, и без того тошно, а вы тут со своим «Вернется! Вернется!..» Не вернется он! Вот, читайте!
Он достал из кармана смятую телеграмму и швырнул ее на стол. Керн разгладил бумажку. Телеграмма была отправлена из Берлина и адресована хозяйке «Вердена».
– «Сердечно поздравляю с днем рождения. Отто», – прочитал Керн и недоуменно посмотрел на Марилла. – Что это значит?
– Это значит, что его арестовали. Мы с ним так договорились. Телеграмму должен был отправить один из его друзей. Другого нельзя было ожидать. Я его предупреждал… Да возьмите же наконец эти грязные бумажонки! – Он пододвинул Керну деньги.
– Здесь две тысячи двести сорок франков, – заявил Марилл. – А вот еще кое-что! – Он достал бумажник и извлек из него две маленькие книжечки. – Билеты из Бордо в Мексику. Для вас и Рут. Поедете на «Такоме». Португальское грузовое судно. Отплытие восемнадцатого числа. Я вручаю вам деньги, оставшиеся после покупки билетов. Визы уже получены и находятся в Комитете помощи беженцам.
Ничего не понимая, Керн уставился на билеты.
– Но… – начал было он.
– Никаких «но»! – с досадой прервал его Марилл. – Давайте-ка без шуток, Керн! Все это и так стоило огромных трудов! Слепой случай! Три дня назад комитет получил от мексиканского правительства разрешение отправить в Мексику сто пятьдесят эмигрантов. Единственное условие – оплата проезда за свой счет. Это одно из чудес, которые происходят время от времени. Примчался Классман, и мы тут же купили вам билеты. Малейшее промедление, и все места были бы расхватаны. Благо у нас были деньги… Ну и… – Он осекся. – Ивонна, принесите мне рюмку вишневки, – обратился он к толстой кельнерше из Эльзаса.
Ивонна кивнула и, покачивая бедрами, заковыляла к кухне.
– Принесите две! – крикнул Марилл вдогонку.
Ивонна обернулась.
– Я бы и так принесла две, месье Марилл, – сказала она.
– Ладно, хоть одна понятливая душа!
Марилл снова обернулся к Керну.
– Ну что, понял наконец? – спросил он. – Все это немного неожиданно, согласен. Если вы предъявите в префектуре билет и мексиканскую визу, вам разрешат проживать во Франции до дня отправления судна. Даже если вы въехали сюда нелегально. Комитету беженцев удалось выторговать эту уступку. Пойдите туда хоть завтра утром. Другой возможности выбраться из всего этого дерьма у вас нет.
– Да. При первом переходе границы – месяц тюрьмы, при втором – полгода…
– Полгода. Именно столько. А ведь раньше или позже, все равно попадешься. Уж это как пить дать! – Марилл поднял глаза.
Ивонна поставила на столик поднос. На нем была обыкновенная рюмка и чайный стакан, доверху наполненный вишневой водкой.
– Это для вас! – ухмыльнулась Ивонна, указывая большим пальцем на стакан. – За те же деньги!
– Благодарю вас! Вы разумный ребенок. Будет очень жаль, если замужество превратит вас в сварливую Ксантиппу. Или в добропорядочную великомученицу. Прозит! – Марилл выпил одним духом полстакана. – Прозит, Керн! – повторил он. – Почему вы не пьете? – Он поставил свой стакан на стол и в первый раз посмотрел Керну прямо в глаза. – Этого еще нехватало! Чего доброго реветь начнете! Послушайте-ка, вы мужчина! Неужто вам не знакомы приличия?
– Я не реву! – ответил Керн. – А если бы и ревел, так черт с ним! Все время только об одном и думал: вернусь, мол, и встречу Штайнера! А вы мне суете эти деньги да билеты, и я спасен только потому, что он погиб! Какая же это гадость! Неужели вы не понимаете меня?
– Нет! Не понимаю! Вы несете сентиментальную чушь! И разбираться в ней не стоит… А теперь выпейте-ка это! Выпейте так… ну так, как выпил бы он. И вообще – к черту все! Вы что думаете – у меня не стоит ком в горле?..
– Да… конечно…
Керн выпил свою рюмку.
– Хорошо, возьму себя в руки, – сказал он. – Есть у вас сигарета, Марилл?
– Есть. Вот…
Керн сделал глубокую затяжку. Внезапно в полумраке «катакомбы» он увидел лицо Штайнера. Чуть ироническое, освещенное мерцающим пламенем свечи, так же как тогда в венской тюрьме – с тех пор прошла вечность, – и ему почудился знакомый голос, низкий и спокойный: «Ну как, малыш?..» Да ничего, Штайнер, со мной все в порядке, мысленно ответил он.
– Рут уже знает? – спросил он затем.
– Да!
– Где она?
– Не знаю. Вероятно, в Комитете беженцев. Она ведь не ждала вас сегодня.
– Я и сам не знал точно, когда прибуду. А работать в Мексике можно?
– Можно. Какая там работа – не знаю. Но вы получите право на проживание и на труд. Это гарантировано.
– Я не знаю ни слова по-испански, – сказал Керн. – Или там говорят по-португальски?
– По-испански. Ничего не поделаешь, придется научиться.
Керн кивнул.
Марилл подался вперед.
– Керн, – произнес он неожиданно изменившимся голосом. – Я понимаю, все это непросто. Но говорю вам: уезжайте! Не раздумывайте! Уезжайте! Немедленно убирайтесь из Европы! Одному дьяволу известно, какая здесь заварится каша! А такой случай вряд ли представится еще раз. Да и денег таких вам никогда больше не видать! Уезжайте, дети! Вот и все…
Он допил свой стакан.
– Вы едете с нами? – спросил Керн.
– Нет.
– Разве этих денег не хватит на троих? К тому же у нас есть еще немного.
– Дело не в этом. Я остаюсь здесь. Не могу объяснить почему, но остаюсь, и точка! А там будь что будет. Объяснить это действительно нелегко. Просто иногда человек знает, что может поступить только так и не иначе.
