Игорь Болгарин - Расстрельное время
— Спроси у пацана фамилию!
— Ну, скажи! — попросил Петро.
— Петренко. А шо?
— Здравствуй, Петренко! — просиял комполка. — А я, знаешь, тоже Петренко.
Мальчишка с интересом посмотрел на комполка.
— Ладно, потом разберемся. Может, ты еще и мой родич? У меня пятеро братьев — по всей Украине. Твоего батьку як звали?
— Тоже Афанасием.
— Ну, значит, однофамилец, — сказал Петро. — Шоб ты знав, парень, на Петренках та Сидоренках пол-Украины держится!
— И сколько ж тебе, Афанасий, годков? — спросил Каретников.
— Шестнадцать… скоро будет.
— И шо, ты уже ходил на тот берег?
— Летом почти каждый день. Если вода позволяла. А зимой там делать нечего.
— А сейчас як вода? Можно на ту сторону перейти?
— Вам — до пояса, а мне по шею. — Мальчишка указал на Сиваш: — Главное, туда, правее не забираться. Там глыбоко. Якись дурни дядьки там яму вырыли. Когда-сь давно тут турки потопли. Тогда тоже война была. При их, говорят, золото было. Дядьки хотели его найти.
— Нашли?
— Да хто его тут найдет? Покойников, правда, другой раз находят. Сколько годов под водой, а як живые.
— Ну и як? Проведешь нас на ту сторону?
— А чего ж! Можно! — неторопливо, совсем по-мужицки, ответил Афанасий.
— Вода-то холодная, — предупредил Каретников.
— Холодная, — согласился мальчишка.
— Родители тебя отпустят?
— Татка нема, татко помер. А мамка не против. Может, говорит, якусь копейку дадуть. А если ничего такого нема, я и так проведу.
— Серёгин! — Каретников позвал к себе начальника снабжения. — Где Серёгин?
— Только шо тут был. Видать, по делам куда-то отлучился.
— Тогда Петренко!
Комполка, стоявший неподалеку, подошел.
— Бери мальчишку, узнай, где живет, и вместе с Серегиным завезете ему с мамкой продовольствия. И пусть Серегин не скупится! Шоб им до самой весны хватило.
— Сделаем, — сказал Петренко и пошел к коновязи за своим конем.
— И от ещё шо! — Окликнул Каретников уходящего комполка. — Вы с Серегиным мотнитесь в Громовку, и тот яценковский обоз с награбленным пустите в дело. Я там мешки с зерном видел.
— Все чин-чином будет, — пообещал Петренко, подтягивая у коня подпругу.
— Иди вон с твоим родичем! — сказал Каретников мальчишке. — А вечером, як только темнеть начнет — на этом же самом месте. И не опаздывай.
— Не подведу, — уже несколько осмелев, сказал Афанасий.
К вечеру, как и условились, но ещё крепко засветло, парнишка появился на берегу.
Каретников уже был там, следил, как бойцы раскладывают вдоль берега связки дров: будущие ориентирные костры. Ветер к вечеру стал усиливаться. До мазанки, где они днем стояли, стала докатываться пенистая волна.
— Что скажешь, начальник? — обратился Каретников к мальчишке. — Можно переправляться?
— Пока можно, — солидно ответил мальчишка. — До утра, конечно, нагонит.
— Ну, до утра мы уже должны быть где-то под Юшунью.
— Значит, будете.
— Сам-то не утопнешь?
Афанасий промолчал.
— Я его на своего коня возьму, — сказал Мишка Черниговский.
* * *Когда день уже совсем погас, и на темном безоблачном небе высыпали звезды, на берегу Сиваша стало многолюдно. К кромке берега подтягивались всадники, подъезжали телеги с боеприпасами, санитарные фуры. Топтались на месте, ожидая сигнала, безлошадные пехотинцы с тощенькими «сидорами» за плечами. От безделья подшучивали друг над другом.
— Ну и чего ты туда, Сашко, напихал?
— Всего разного, но легонького. На случай чего, шоб помогло на воде продержаться.
— Ты и так не потонешь.
— Почему?
— Будто не знаешь?
— Воздержусь до Крыма, — мрачно сказал Сашко. — А там, запомни, врежу от души. За оскорбление.
— Какое оскорбление! Здравствуйте! Я к тому, шо ты же умеешь плавать. А ты шо подумал?
— Шо я подумал, это ты потом узнаешь.
Поодаль, посмеиваясь, разговаривала другая группа:
— До чего ж хлоднючая вода. Сам, может, и выживешь, а яйца точно отмерзнут.
— Ну и нашо они уже тебе?
— Да хай бы были. Як память про дурную молодость.
— Ну, шо, командир? Тронемся? — подхватывая Афанасия на своего коня, нетерпеливо сказал Мишка Черниговский. Он со своими конниками был назначен в авангард.
— Давай! — дал отмашку Каретников.
Кони легко вошли в воду, но, почувствовав, как холодом обожгло ноги, стали останавливаться. Тихонько заржали.
— Н-но, Глафира! — подстегнул свою кобылу Мишка, и она, подрагивая от холода, побрела по взбаламученной воде. За Мишкой двинулась его полусотня. А следом в Сиваш пошли пешие и конные: тачанки, две крытые санитарные фуры, телеги, груженные боеприпасами. Едва их колеса скрылись в воде, они, увязая в донном иле, стали двигаться тяжело и медленно. Их начали подталкивать повстанцы.
Каретников сел на своего маштака, но в воду пока не входил, следил за тем, как движутся по воде его бойцы. Заметил, что ветер усиливается и волны Сиваша уже стали подступать почти к самой мазанке.
«Раньше надо было, — с отчаянием подумал он и тут же успокоил себя, — Зато не стреляют. Должно быть, не видят. А, может, и не предполагают, что кто-то решится здесь в такую погоду перейти Сиваш».
Он обернулся к бойцам, с не зажженными факелами в руках, ждущими его команды:
— Запалюйте!
И вскоре вдоль береговой кромки почти одновременно запылали ориентировочные костры.
Полусотня Мишки Черниговского брела в темноте, и лошади уже по брюхо утопали в воде. Он старался держать перед собой ту звезду, которую указал ему мальчишка. Но лошади спотыкались, с трудом вытаскивая ноги из вязкого ила, заваливались, и он терял и не сразу находил эту звезду. И была ли это она, он тоже уже не был уверен.
Обернувшись, он увидел вдали цепочку костров, и сразу повеселел, и тут же обнаружил впереди себя эту нужную ему звезду.
Становилось всё глубже. Лошадиные туловища уже были почти полностью в воде, и над волнистой водной поверхностью плыли только их головы. Лошади отфыркивались, тяжело дышали и все чаще стали от усталости падать на колени, но тут же снова поднимались.
Всадники тоже спустились в воду и, придерживая коней за уздцы, утопая едва не по шею в обжигающе холодной воде, побрели рядом.
Их проводнику Афанасию было здесь уже с головой, он один сидел на спине Глафиры. Мишка шел рядом, с трудом выдергивая сапоги с липкой донной грязи.
— Вправо не н-надо! Т-там яма! — время от времени с трудом повторял Афанасий.
— Пойми, где тут право! — буркнул кто-то из бредущих рядом.
— Вы на ту з-зирку!
— Де там та зирка! Их мильоны!
— Она од-дна… ве-велыка. В-витер, зараза, в-воду нагоняе.
Мишка неожиданно с головой ушел под воду. Вынырнул. Рядом с ним плыла его Глафира. Она тоже уже потеряла под ногами дно и, раздувая бока, тяжело дышала. А на ней, крепко уцепившись за мокрую гриву, с трудом удерживался Афанасий.
Барахтаясь в воде, Мишка стал натягивать уздечку, разворачивая кобылу в сторону береговых огней. Лошадь послушно развернулась и поплыла назад. Но Мишка всё никак не мог нащупать под ногами дно.
— Сюда на надо! — закричал он. — Глыбоко!
Конники остановились, закружились на одном месте.
А Мишка, ощутив наконец под ногами дно, подгреб к товарищам:
— Левее забирайте! Может, где-то там брод!
Мокрый, едва не теряющий от холода сознание, Мишка увидел перед собой одного из своих конников:
— Чередняк! Доставишь на берег пацана! Не то пропадет! — и Черниговский протянул руки к Афанасию, чтобы пересалить его на коня Чередняка.
— Н-не! Я н-не х-хочу! — запротестовал мальчишка.
— Я ж тебя не спрашиваю, хочешь ты чи не хочешь! — сердито сказал Мишка и с силой пересадил Афанасия до Чередняка.
— Я ж обищав… Я п-покажу, — зашелся в плаче Афанасий.
— Не плачь, мужик! Не ты виноват, ню ветер в Сиваш воду погнал! — успокоил мальчишку Черниговский и с силой хлопнул ладонью коня Чередника по крупу. Тот рванул с места и, с трудом вытащив из ила ноги, неторопливо побрел на береговые огни.
Мишка с завистью посмотрел на удалявшихся Чередника и Афанасия. Отвернулся. Но его взгляд, как магнитом притягивал к себе берег и его весёлые огни.
Оттуда, с берега к нему приближались люди, кони, телеги, тачанки. Они увязали в иле. На них наваливались махновцы и с криками «Ра-аз! Два!» продвигали их дальше, к чужому крымскому берегу.
А Сиваш становился всё глубже. Дно было неровное, с яминами, заполненными не тугим донным илом, а вязкой мазутной грязью.
Неподалеку в такую яму завалилась телега, свалилась на бок, попадали и стали тонуть лошади. Пытаясь встать, они бились в соленой воде и, захлебываясь, тоскливо ржали.
— Режь постромки, придурок! — кричали ездовому.
