Тимофей Гнедаш - Воля к жизни
— Начались предродовые схватки.
Захватываем с собой все необходимое, идем принимать роды. Таня рожает трудно. В полночь принимаем девочку.
— Ольга появилась на свет!..
Рассказываю роженице, как кормить ребенка, как ухаживать за грудью. Утром Нюра идет к Татьяне, относит ей йод, марганец, бинты. После приема больных спешу к «куме».
Темно, неприглядно в хате. Курица ходит по земляному полу. Лики святых мрачно глядят с иконостаса. Тараканы шуршат по стенам. На низких дощатых нарах, на куче тряпья лежит Таня, качает за веревку люльку, подвешенную к потолку, и напевает: «Ходыть хлоп за рикой…»
— Таня, не надо трясти колыску. Так дитя закачивается и буде хворить.
Она послушно перестает качать люльку, берет дочь, прижимает ее к груди.
Босая старуха стоит около нас с трясущейся головой:
— Так-так! Так-так!
Непонятно — осуждает она меня или соглашается со мной. Скорее всего, плохо слышит и не совсем ясно понимает, о чем мы говорим.
Кондратюк и его корова
Наших девушек в Березичах называют «панянками». Интерес к ним огромный. Как это так: «образованные барышни», «помощницы доктора» и не гнушаются простой, черной работы, умело и быстро разжигают костры, стирают белье, моют полы. Ходят по хатам, обмывают, перевязывают больных, возятся с чужими детишками.
Вечер. Месяц поднимается над Стоходом. Сижу у раскрытого окна. Поля Глазок дежурит около Кривцова. Аня и Нюра на крыльце дома, окруженные юношами и девушками.
— И школа у самой вашей деревни? — спрашивает хлопец с любопытством.
— У самой деревни…
— А що робите литом, якщо нет занятий?
— А летом делаем дома то же, что и все — ходим на поле, в колхозе работаем. На огороде помогаешь маме, корову доишь.
— А сколько платить треба у школу?
— Ничего…
— Як ничего? Як то может буть?!
В головах местных селян не укладывается мысль о том, что образование и лечение могут быть бесплатными. Немецкие, австрийские чиновники и польские паны испокон века драли по восемь шкур с западноукраинского крестьянина. Выходил крестьянин собирать сухие ветки в лесу — плати. Проехал по мостовой — плати. Хочешь сделать операцию — веди быка. Мечтаешь учиться — припасай стадо волов. Держишь собаку, кошку — плати. Лишняя дымоходная труба — плати. Прорезал лишнее окно в хате — плати.
Больную из Угриничей, после вскрытия околопочечного абсцесса, муж каждый день привозит на перевязку. Больная быстро поправляется, ходит без посторонней помощи, с аппетитом ест. Муж прямо-таки не знает, как выразить свою радость:
— Я так считал, что она уже не встанет и дети будут сиротами. Вы, пан доктор, ее спасли. Я вас не забуду.
Вот он опять приезжает вечером без жены.
— Доктор, пойдемте со мной, я вас прошу, — вызывает он меня на улицу.
К задку его фурманки привязана корова.
— Это вам, — значительно говорит он.
— Що вы! — восклицаю я. — То для чого? Ведите ее обратно до дому. Вашим детям она нужнее.
Крестьянин бледнеет.
— Пан доктор, вы меня обижаете!
— Но у нас, советских врачей, это не принято. Мы помогаем людям бесплатно. Я только выполняю свой долг.
— Я не богатый человек, но я люблю справедливость. Мы все должны поступать по справедливости.
Он, вероятно, несколько ночей не спал, прежде чем решился отдать мне корову. И отнестись небрежно к его порыву — значит в самом деле обидеть его. Что делать?
— Я вас от всего сердца благодарю. Но принять ваш подарок не могу, не имею права. Мы — партизаны, мы пришли сюда не наживаться, а помогать народу. И лекарства, и бинты, это тоже не мое, это государство дает нам бесплатно, чтобы мы помогали вам.
Крестьянин молчит, сжав в руке веревку. Мы стоим посреди улицы. На мое счастье, Дружинин выходит из соседней хаты.
— Владимир Николаевич! — зову я на помощь.
Выслушав в чем дело, Дружинин спрашивает селянина:
— Скажить мени, будьте ласка, як вас зовуть?
— Кондратюк. Гнат Петрович Кондратюк…
— Гнат Петрович, як до нимцив була у вас радянська влада, давали бедноте коров?
— Да, то було.
— Мы тысячи коров тогда роздали бедноте, потому что есть у нас советский закон — помочь бедняку иметь корову. И вот мы вернемось з войны, и нас спросят: «Що вы зробыли там, як вы теперь у вийну допомогали селянам?» И що мы скажемо? Це не один доктор, то вся радянська влада допомогает вам, выполняючи свой закон.
Снова в Воле Кухецкой
На девятый день после операции решаю нести Кривцова на носилках в лагерь. В моем распоряжении двенадцать бойцов. Разбиваю их на три группы. Четверо несут, восемь человек отдыхают. Дорога трудная — по корням и кочкам. Бойцы сменяются у носилок сначала через час, потом через полчаса. Миша в начале пути шутит: «Несут, как китайского богдыхана». Но под конец пути он стонет все громче и громче.
Луна поднимается над деревьями. Темный, первобытный лес. Похоже на тайгу. Только заставы временами внезапно останавливают нас. Мрачный лес, освещенный луной. Тяжелое дыхание усталых бойцов, стоны раненого. И вдруг огромный оркестр — слышны скрипки, арфы, флейты, виолончели. Это радио, наш партизанский радиоузел.
Много раз я переживал волнующий момент: когда слышишь голос Москвы в далеком лесу, в тылу врага, каждый раз снова и снова радуешься этому, как чуду. И откуда вдруг сила и прыть появились у бойцов, несущих носилки! И Кривцов, перестав стонать, восклицает:
— Несите меня к радио…
Федоров, встретив нас, смеется счастливым смехом, крепко жмет мне руку. Радость Федорова так велика, что передается мне и Мише, и мы в какой-то короткий миг снова переживаем все, что было с нами в Березичах.
— Тимофей Константинович, а чарку ему можно? Вот как — и чарку можно! Значит, окончательно здоров!..
Через несколько минут в своей палатке Алексей Федорович с увлечением говорит:
— Пришло теперь время оказывать врачебную помощь населению не от случая к случаю, а систематически. Народ заброшен, веками никто никогда ему не помогал. Это наша святая партизанская обязанность помочь местным селянам. Мы обсуждали этот вопрос на заседании обкома и решили открыть три амбулаторных пункта — в Березичах, в Лобно, в Воле Кухецкой. Хотя бы по разу в неделю вам, медикам, придется туда выезжать.
В воскресенье я. Гречка и Аня с большим запасом медикаментов и перевязочных материалов едем в Волю Кухецкую. На другой подводе Георгий Иванович со своим ездовым.
Невеселое зрелище открывается перед нами, когда выезжаем из леса. Рожь убрали почти повсюду. Лишь на отдельных полосках жнецы и жницы склонились с серпами над редкими, полегшими колосьями. Колос тощий. Поля сплошь засорены осотом, васильками. Разноцветные крохотные участки теснятся лентами, косыми квадратами, треугольниками.
Пахарь на костлявой лошади пашет озимое. Пашет он сохой, низко склонившись, вдавливая обеими руками соху в землю. На пахаре рыжеватая свитка, подпоясанная веревкой, на ногах лапти, глинистая земля налипает на них. Человек идет по пашне тяжело, будто многопудовые гири привязаны к его ногам.
Завидев нас, он останавливает лошадь, снимает шапку, низко кланяется. Гречка придерживает коней.
— Будьте ласковы, дайте огонька, — просит селянин, вынимая из-за пазухи глиняную трубку.
Руки у пахаря влажны, струйки пота выкатываются из-под шапки, борода слиплась, брови взлохмаченны, лицо красное, как из бани.
Гречка вынимает свое кресало, высекает искру на связку толстых хлопковых ниток, дает прикурить.
Что ж у вас рожь такая бедная? И сорняков столько на полях? — спрашиваю я, вылезая из телеги. Здесь, при дороге, во ржи особенно густо растут васильки.
Цей год, слав богу, уродило не плохо. Булы часты дожди. И спасибо партизанам — не дали немцам забрать наш урожай. А той год нимци все зерно вывезли из села. Так мы и жили зиму и лито на картопли. Цей год будем с хлибом, — словно не понимая, о чем я говорю, отвечает крестьянин.
Иду на пашню. Ни в одном из наших колхозов не позволили бы так пахать! Ладонь уходит в борозду едва до половины! Глубина вспашки — четыре — пять сантиметров! Откуда здесь быть урожаям?!
Пахарь, не докурив трубки, спешит к своему коню. Он торопится сделать побольше. А конь — с грустными глазами, коротконогий, с длинной шерстью на животе и плешинами на спине, раскорячистый — делает большое усилие, чтобы стронуть с места неуклюжее деревянное сооружение, едва ковыряющее поверхность земли. Что дает здесь людям их тяжкий, упорный труд?!.
Обгоняем по дороге медленно движущийся обоз. На широких фурманках мешки с солью, ящики со спичками. На переднем возу три швейные машины. Малявко — заместитель командира соединения по хозяйственной части сидит на возу, свесив ноги. С полсотни коров пылят по дороге. Всадники с красными ленточками на фуражках охраняют обоз.
