Михаил Грулев - Записки генерала-еврея
Однако, к моему немалому удивлению, предварительный экзамен в штабе Варшавского военного округа я выдержал первым из 35-40 экзаменовавшихся, несмотря на то, что я один только был из юнкерского училища, а все прочие были не только из военных училищ, но были среди них даже и академики, кончившие академии юридическую, артиллерийскую, инженерную. После такого неожиданного успеха я возвратился в полк, впредь от отправления в Петербург, окрылённый не только надеждой на конечный успех, но до некоторой степени разочарованный тем, что задача не оказалась такой героической, как я ожидал. Отчасти ввиду этой народившейся самоуверенности в моей подготовке, отчасти упоённый пожиманием лавров в родном полку после блестящего успеха в Варшаве, я забыл про книги, - забыл, что до окончания экзаменов надо беспрерывно освежать подготовку.
Наступили проводы и время прощания с полком. Даже Фелицата Мамонтовна, жена Бочарова, моего традиционного политического антагониста, испекла мне пирог на дорогу. Право, едва ли в какой бы то ни было другой армии существует такая тесная родственная сплочённость, как в нашей армии. Вспомните хотя бы образцовую германскую армию, быт которой обрисован Бильзе, «В маленьком гарнизоне», или Бейерлсином, «Седан или Иена»...
Экзамены в Петербурге я выдержал без такого блеска, как в Варшаве, но всё же попал в число отборных 70, которые в текущем году могли быть приняты в академию. Чтобы судить, какое исключительное отсеивание производилось в том году при приёме в академию, достаточно сказать, что явилось к экзамену 415; выдержали экзамен 387; из них отобрано было 70, и из этих 70 окончили впоследствии академию по первому разряду и переведены в Генеральный штаб только 18. Впоследствии отказались от этого порядка: стали принимать в академию по возможности всех выдержавших экзамен, и только в Генеральный штаб переводили по мере надобности.
Итак, в августе 1885 г. я поступил в академию; исполнилась моя заветнейшая мечта. Я сподобился увидеть воочию Драгомирова и Леера... Насколько велико было обаяние этих драгилей нашей военной науки среди армейских офицеров - среди тех, по крайней мере, которые не были поглощены только танцами, картами и выпивкой, - можно судить по тому, что при последнем моем прощании с полком, во время проводов, мой сожитель Чижевский, чудный и просвещённый товарищ, крикнул мне: «Приложись за меня к полам сюртука Драгомирова и Леера».
Конечно, я очутился точно на седьмом небе, когда убедился, что зачислен в академию. Возвращая в полк казённые книги, я приобщил ворох закусок и выпивки для товарищей и остался в столице аки наг, аки благ; так что целую неделю питался радостью бытия и с трудом нашёл комнату, где пустили меня, не требуя задатка.
Всё же я был на верху блаженства. Не только пред лицо Драгомирова и Леера, но и в стены академии вступил я с трепетом душевным и с большим рвением погрузился в лекции и книги. Столичная жизнь со всем калейдоскопом её развлечений и удовольствий проходила далеко мимо меня: редко-редко удавалось побывать в театре; всё время было поглощено лекциями в академии с утра до четырёх часов дня; а вечером, до поздней ночи, занятия дома. Я немало удивлялся, видя знакомых студентов высших учебных заведений, предававшихся сплошному безделью целыми годами, изредка лишь посещая свои лекции. В нашей академии это было невозможно, потому что контроль за посещением лекций был очень строгий; да и сами офицеры-слушатели строго относились к своим занятиям.
Несмотря на принадлежность к разным родам оружия, офицеры в академии объединены были общей товарищеской солидарностью, и только незаметно и поверхностно группировались кружками, преимущественно по округам. В гвардейской группе заметны были Поливанов - тем, что это был среди нас единственный капитан, и Теляковский, умевший изображать игру военного оркестра с турецким барабаном при помощи постукивания кулаков по стёклам и рамам аудиторских окон, и по собственным надутым щекам, прищёлкиванием языка и пр. Кто бы подумал тогда, что этот талант Теляковского послужит ему предвестником для руководительства музыкальным и театральным делом в России.
Зимою 1886 г. я имел случай оценить просвещённый либерализм Драгомирова. Это было время рождественских праздников. По случаю волнений среди студентов петербургский университет был закрыт. Находясь в гостях у тайного советника Петрова, тогда товарища министра двора, я неосторожно заспорил с молодым Петровым и его товарищем - оба студенты университета, старясь убедить их, что «белоподкладочники» стоят во всех отношениях ниже «бунтарей», которые рискуют даже головой за исповедуемые ими истины. Впоследствии я узнал, что Драгомирову это известно стало во время крещенского парада; но он пропустил это мимо ушей.
А время тогда было очень строгое.
Весьма характерным показался мне и следующий эпизод, который привёл меня в контакт с местной полицией. Жила тогда в Петербурге родственница моя, молодая девушка-еврейка, проходившая курс в консерватории. Конечно, её постоянно тормошили околоточные за проживание в столице без права, всё время грозя высылкой. Наконец, зимой 1886 г. полиция окончательно решила выслать консерваторку из Петербурга на родину. Мне хотелось помочь как-нибудь, и я отправился к градоначальнику, которым был тогда фон Валь, известный жидоед. Чтобы подкрепить моё ходатайство, я заявил, что девушка эта моя родственница. Видя перед собою молодого подпоручика в парадной форме, Валь вдруг весело и игриво подмигнул мне одним глазом: понимаем, мол, с какой стороны «молодая жидовочка» приходится родственницей молодому офицеру, и прибавил: пожалуй, пользуйтесь, оставляю вам вашу «родственницу». Я даже не сразу понял игривость этого намёка и только после догадался о его заблуждении. Всё же я остался доволен исходом моего ходатайства.
Полагаю уместным привести здесь ещё один эпизод, который чуть не стоил мне окончания академии. Когда я приехал в Петербург для держания экзамена, я отправился однажды с женой моего брата на музыку в Павловск. Моей belle soeur захотелось почему-то заговорить со мною на еврейском жаргоне, - хотя она сама, да и вся семья брата, не знали иного языка, как только язык русский. Надо же было, чтобы рядом с нами сидел профессор академии полковник Кублицкий, который, видимо, очень удивился, видя офицера, беседующего с дамой на еврейском жаргоне. Судьбе угодно было, чтобы при окончании академии я для полевой поездки попал как раз к Кублицкому, известному юдофобу. До того времени Кублицкий не имел ни случая, ни возможности вредить мне. Но когда я очутился в его партии, при выпуске из академии он цинично и открыто придрался ко всем моим работам, стараясь всеми мерами преградить мне дорогу в Генеральный штаб. Моим товарищам по группе, Зайончковскому, Короткевичу и другим, хорошо видны были эти придирки, возмущавшие чувство справедливости. Заступником за меня и за попранную правду выступал всегда Короткевич, с которым я долго жил вместе и который, поэтому, знал меня насквозь, знал всю мою подноготную, мою мораль, психику - всё, что хотите; и только благодаря критическому отношению товарищей к пристрастному и придирчивому отношению начальника, который не мог меня знать и только догадывался о моём происхождении, Кублицкий не мог повредить мне настолько, сколько ему это хотелось. Всё же, благодаря его усилиям, мне при выпуске из академии не хватило двух сотых балла для первого разряда; но Драгомиров дал мне такую выдающуюся аттестацию, что я был переведён в Генеральный штаб даже раньше моих сверстников по первому разряду.
Глава VI. Жизнь и служба в Генеральном штабе
Командирование на Кавказ. Скандальный эпизод пребывания Александра III на Кавказе. Быт кавказских войск. Командирование на персидскую границу. Гибельные стоянки войск в Туркмении. Назначение в Забайкалье. Путешествие на лошадях по Сибири. Встреча с каторжными и ссыльными знаменитостями. Езда по «ныркам» и по «верёвочке». Общий колорит жизни в Сибири того времени. Путешествие по Сибири с караваном золота. Путешествие на Дальний Восток сплавом и на плотах.
Служба офицера Генерального штаба давно уже прослыла притчей во языцех по своей разнообразности и подвижности. Какие только поручения ни даются этим привилегированным офицерам, и где только им ни приходится побывать по делам службы.
Пришлось и мне, частью по служебным поручениям, иногда по собственным побуждениям или попутно, исколесить из конца в конец всю Сибирь на лошадях четыре раза, да по железной дороге два раза; верхом и пешком пробираться по непроходимым тайгам Забайкалья, Приамурья и побережьям Великого океана; переваливать верхом и пешком через высочайшие вершины Памирских и Кашгарских гор; подолгу бродить в безжизненных пустынях туркменских и закаспийских и побывать во многих трущобах Кавказа, участвуя в облавах и поимках местных разбойников.
