Валерий Киселев - «Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!
– Опять корреспондент? – спросил он, когда Мазурин ему представился. – У Михеева только что были двое, из фронтовой газеты. Наверное, еще не ушли.
– Товарищ майор, тогда хотя бы очень кратко: как шел сегодня бой и кто особенно отличился?
– Батальон Нагопетьяна хорошо дерется. Да он должен сейчас подойти, – сказал Фроленков. – Рота капитана Баранникова отразила сегодня три атаки, сотни гитлеровцев уничтожено. Лейтенант Савин, комбат-два, лично уничтожил десять гитлеровцев из пулемета. Сегодня удержались, – вздохнул Фроленков, – но что будет завтра… Людей очень мало. А немцы лезут просто яростно. Чувствуют, гады, свое превосходство. Знаете, политрук, сейчас нет времени подробно говорить… А вот и Нагопетьян… – В блиндаж вошел молодой черноглазый лейтенант в белом полушубке с ППШ в руке. – Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты не ходил сам в разведку! – набросился на него Фроленков. – Батальоном командуешь, а такое мальчишество! Смотри, действительно накажу! – уже без злобы погрозил майор.
– А как вы меня накажете? – улыбнулся Нагопетьян.
– Есть же у нас разведка и без тебя! Лейтенант Ребрик справляется. Вот товарищ из газеты, тобой интересуется.
– Почему мною? – удивился Нагопетьян. – Вот у меня политруки рот Ваня Пилипенко и Андрей Александров – геройские ребята, о них писать надо. Приходите ко мне завтра в батальон, познакомимся, товарищ политрук, – предложил Нагопетьян Мазурину.
– Да, а то у нас сейчас неотложные дела, – добавил майор Фроленков.
Мазурин спросил, как найти фронтовых корреспондентов, ему показали, и минут через пять он уже сидел за столом. Корреспонденты, это были Осипов и Качкуров, молодые пробивные ребята, остановились у начальника АХО капитана Марушкова. Старый служака, газетчиков он встретил с удовольствием.
– У него, говорит, все есть, – сказал Качкуров Мазурину, когда Марушков на минуту вышел из избы. – Ждем ужина, курицу обещал, потом входит его повар и говорит: «Чугун был худой, бульон вытек, а куренок сгорел». Но картошки нашел. Да вот во фляжке немного еще булькает.
Поужинав парой холодных картофелин без хлеба, Мазурин, находившийся за день, с удовольствием растянулся на полу, завернувшись в шинель.
Проснулся он от выстрелов. Стреляли совсем близко, и бой разгорался быстро. Мазурин вышел из избы, хотел было идти в батальон Нагопетьяна, но кто-то из работников штаба сказал ему на бегу, что батальон отходит и они все сейчас будут отсюда уходить.
Друзья-корреспонденты уговорили его идти на Медведки, но и отсюда было видно, что там идет бой. Капитан Марушков с трудом убедил их никуда от них не отрываться.
– Эх, пропали мои новые валенки, и зачем я оставил их в этих Медведках, – сокрушался Качкуров.
Марушков, у которого машину с новым обмундированием прошила очередь с самолета, бегал вокруг нее, не зная, что теперь делать.
– Эй, хозяйка! Забирайте все, что сможете, все равно пропадет! – подбежал он к женщине.
– А что с машиной? – подошел к Марушкову кто-то из бойцов с эмблемами артиллериста на петлицах шинели.
– Да в мотор пуля попала, не заводится!
Двое бойцов, открыв капот, начали копаться в моторе, третий быстро крутил ручку, пытаясь завести двигатель.
Мотор почихал и скоро заработал.
– Напрямую провода соединили, и все нормально. Можно ехать. Давайте с нами, товарищ политрук, – позвал лейтенант-артиллерист Мазурина.
– А вы куда поедете?
– В штаб артполка.
Лейтенант поймал взгляд Мазурина, наблюдавшего, как в машину забросили два теодолита.
– «Землемеры» мы, товарищ политрук. Взвод топоразведки, – сказал лейтенант.
– А я подумал, уж не геологи ли, – улыбнулся Мазурин, – давно на фронте?
– С Бреста. Лейтенант Криворучко моя фамилия.
В штаб 17-го артполка в Буреломы Мазурин и Криворучко приехали под вечер, голодные и мокрые.
– Как мне политотдел дивизии найти? – спросил Мазурин начальника штаба полка майора Ришняка.
– Он должен быть в Ефремове. Но ехать туда сейчас не советую: немцы фронт прорвали и могут быть уже там. Медведки заняли, Яблоново, и вообще сплошного фронта сейчас нет. Оставайтесь пока у нас.
Мазурин снова встретил лейтенанта Криворучко у одного из домов в группе командиров-артиллеристов.
– Пей, лейтенант. – Один из артиллеристов держал в руках кружку.
– Не пью.
– А кому ты нужен больной? Пей!
Василий Криворучко глотнул и запил водой из котелка.
– Ну вот, сразу тепло стало… Голова закружилась.
– Что, раньше не пробовал? – удивился Мазурин.
– Нет, не до этого было. В юности жизнь была голодная, а в армии, сами знаете, какой закон. У нас история тут произошла неприятная, – вдруг начал рассказывать Криворучко Мазурину. – Заспорили политрук с комбатом: перетаскивать или нет орудия на ту сторону реки. За пистолеты схватились, боец хотел отвести руку, дернул – выстрел, и в живот, насмерть. Пистолет не был на предохранителе. Политрука приговорили к расстрелу. Бойцы пришли в трибунал: «Ну вот, комбата потеряли, а теперь еще и комиссара?» Трибунал посовещался и отправил комиссара бойцом в пехоту. Вот какая нелепая история…
– Да, чего только на войне не бывает, – грустно сказал Мазурин и подумал: «Но как же мне теперь найти политотдел?..»
За день 19 ноября гитлеровцы ценой серьезных потерь – только за Медведки они потеряли до батальона пехоты и четыре танка – все же оттеснили дивизию полковника Гришина с позиций на Красивой Мече. Части ее были настолько ослаблены, что с трудом удерживали и крупные села, контролировать дороги сил уже не было. Промежутки между частями достигали нескольких километров, многие участки обороны находились под огнем одного-двух пулеметов. Но уничтожить дивизию гитлеровцам так и не удалось – они и сами выдыхались с каждым часом.
Вечером 19-го полковник Гришин, находившийся в 771-м полку, получил записку от своего начальника штаба Яманова: «Сегодня немцы весь день бомбят Ефремов. Крейзер приказал выбраться в колхоз «Красное знамя», километров 7–8 от города на восток. Высылаю квартирьеров. Я с остатками штаба перешел на северную окраину Ефремова».
Полк майора Гогичайшвили, если можно считать полком сотню измученных недельными боями бойцов, занимал оборону на железнодорожной насыпи километрах в пяти за Медведками, имея у себя в тылу Буреломы. Полк майора Фроленкова оказался разорванным надвое: один батальон прикрывал деревню Сафоновку севернее 771-го полка, а другой оборонялся южнее, в селе Поддонье. Шоссе от Медведок до Ефремова простреливали всего несколько орудий 17-го артполка, и это было сейчас самым уязвимым местом в обороне дивизии. В артполку почти не осталось боеприпасов. Усилить хотя бы немного оборону Ефремова за счет дивизии Гришина было уже невозможно, и командующий 3-й армией генерал Крейзер понимал, что бои здесь вступили в критическую фазу. Там оборонялись лишь остатки танковой бригады с одним исправным танком, четырьмя сорокапятками да остатки кавалерийской дивизии.
От Крейзера Гришин знал, что резервы на подходе, но будут они лишь через несколько дней, и сейчас все зависит от одного: хватит ли у противника сил для последнего натиска. По данным разведки, их танки большей частью ушли на Тулу по шоссе, на которое им все же удалось выйти, и под Ефремовом оставалась лишь пехотная дивизия численностью не менее трех-четырех тысяч человек.
К вечеру 20 ноября гитлеровцы ценой серьезных потерь, предпринимая отчаянные усилия, сумели частично овладеть Ефремовом[8]. В ходе боя удалось установить, что против дивизии Гришина действуют два полка гитлеровцев, а в Ефремове – один.
С утра 21-го гитлеровцы не атаковали. Даже мелкими группами. Только вели беспокоящий минометный и пулеметный огонь. Полковник Гришин понял, что противник на его участке выдохся. Днем он приехал к Фроленкову и дал ему приказ наступать на Медведки.
– И овладеть селом! – подчеркнул Гришин. – Надо бить их, пока они думают, что мы не можем наступать.
А утром 22 ноября полковник Гришин узнал от генерала Крейзера, что ночью к Ефремову подошли две стрелковые, кавалерийская дивизии, артполк и танковая бригада.
– Ну, кризис миновал, Петр Никифорович, – с облегчением сказал Гришин Канцедалу, – тяжелейшая была неделя, давно такой не помню.
– Да, все на нервах, все на волоске держалось, и не только у нас. Весь фронт в страшнейшем напряжении. Сводки слушать не хочется, – вздохнул Канцедал. – Немцы-то у самой Москвы стоят…
– Ничего, теперь не возьмут, если до сих пор не взяли, – сказал Гришин. – Выдыхаются везде, чувствуется и по сводкам, и по газетам. Итоги боев подвел, Алексей Александрович? – спросил он Яманова.
– За три недели уничтожили двадцать пять танков, столько же автомашин, до семисот гитлеровцев, – спокойно доложил Яманов.
– Ну вот, за неполных пять месяцев войны только мы, считай, танковую дивизию уничтожили, – с гордостью произнес Гришин.
