Евгений Погребов - Штрафной батальон
— Рядовой штрафной солдат Колычев! Прибыл по распоряжению командира батальона!
Поднявшись из-за стола, начальник штаба усвоенно одернул гимнастерку, на которой поблескивал орден Красной Звезды, неожиданно мягко и приветливо улыбнулся.
— Знаю, знаю. Приказ на вас комбат еще вчера подписал. Присаживайтесь, пожалуйста. Майор хотел с вами лично побеседовать.
Переведя взгляд с дочиста отмытых полов на свои давно не чищенные сапоги, Павел в нерешительности замялся. А сообщение о предстоящем разговоре с самим Балтусом и вовсе повергло его в замешательство.
— Ничего, ничего! Проходите! — ободрил хозяин купе и представился: — Капитан Соболевский, Евгений Михайлович.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Павел.
Он не очень-то доверял внешним проявлениям благоволения высших чинов к низшим, будучи убежден, что чаще всего этим маскируются иные цели, поэтому прошел к столику и сел на одну из предложенных табуреток, следуя форме, но не духу приглашения.
— Ну как ваша дикая орда — управляетесь? ЧП еще никаких не произошло?
— Да нет. Пока вроде все нормально.
— Нормально — в смысле для ненормальных! А? — заговорщически подмигивая ему, засмеялся Соболевский, как бы говоря: «Рассказывай, рассказывай — я-то знаю!»
Павел не обиделся, шутку принял:
— Можно и так…
— Простите! — Оборвав смех, Соболевский направился к двери, приоткрыл ее пошире. — Присыпало меня, знаете, в траншее — не могу в закрытом помещении, давит.
— Знакомая вещь, — сочувственно отозвался Павел. Бледность лица и нервный тик, борясь с которым Соболевский мученически прикрывал левый глаз, говорили, что начальник штаба — вчерашний выходец из госпитальной палаты. Павел хотел из вежливости поинтересоваться еще, где воевал и был ранен капитан, но в купе, очевидно уведомленный, вошел майор Балтус.
Всегда собранный, подтянутый, не позволявший на людях никаких послаблений, комбат на этот раз предстал перед Павлом хоть и в форме, но без ремня и — что совсем не укладывалось в сознании! — в обычных комнатных шлепанцах. Эти стоптанные тапочки так расходились с прежним устоявшимся представлением о суровом, властном командире, каким привыкли видеть и знать его штрафники, что Павел, наверное, не смог скрыть своего изумления.
— Познакомились? — буднично спросил Балтус, скользнув взглядом по Соболевскому и жестом усаживая вскочившего при его появлении Колычева. — Тогда к делу. Скажите, Колычев, как отнеслись штрафники к вашему назначению командиром взвода?
— Насколько я понимаю, вас интересует вопрос дисциплины и подчинения? — уточнил Павел, продолжая стоять и впервые осмеливаясь смотреть в лицо комбату прямо и открыто.
— Допустим, — уступчиво согласился Балтус, и Павел удовлетворенно отметил, что верно понял направление мыслей комбата. Балтус, видимо, не был уверен, что штрафная среда примет выдвиженцев из своего круга без противодействия. Ответ Колычева должен был убедить или разуверить его в своих опасениях.
— По-разному, гражданин майор, — твердо ответил Павел. — Фронтовики и те, кто не ловчит, — с пониманием. Прочим, по-моему, безразлично, кто и какой у них командир…
— Надо полагать, прочие — это уголовники и тому подобный сброд? И они приемлют лишь один довод — силу, кулак?
— Да.
— Ну что ж! — массируя пальцами жесткий подбородок, повеселел Балтус. — Вы, кажется, и этим доводом владеете неплохо. — В его колючих серо-зеленых глазах проскочила лукавинка.
Павел смутился. Он не предполагал, что о его драке с ворьем может быть известно комбату.
Балтус отбросил шутливый тон, стал серьезен:
— Что доверие оправдаете — верю. Что трудно придется — тоже предвижу. Поможем. Ошибаться будете — поправим. Но поблажек и скидок не ждите. Спрашивать жестко будем. Особенно за дисциплину. Позвольте в связи с этим один совет-напутствие. Штрафной батальон — не казацкая вольница и не лагерная зона. Всякий приказ здесь должен быть выполненным безусловно, всякое нарушение, проступок наказаны, вплоть до расстрела. Но поскольку совсем не считаться с вывихами в психике определенной части нашего контингента нельзя, постольку не будем особенно придирчивы к мерам, которые вы изберете для поддержания дисциплины. Но крайние меры только для крайних случаев, помните, что вам доверены люди. Как командир вы вправе требовать, но при этом нельзя забывать: требовательность оправданна, когда идет рука об руку с заботой и пониманием нужд солдат. — Последние слова комбат подчеркнул паузой. — Когда понимаете вы — лучше и охотнее понимают вас. Как в бою, так и вне его. Впрочем, на этот счет у меня имеется одно мудрое изречение. Сейчас я вам его зачитаю. — Достав из нагрудного кармана серую записную книжицу, отыскал нужную страничку. — Вот, специально для командиров!.. — Свел к переносице брови, стал читать резким, суровым голосом, каким говорил всегда перед строем: — «Каждый из вас должен уметь подойти к самым отсталым, самым неразвитым красноармейцам, чтобы самым понятным языком, с точки зрения человека трудящегося, объяснить положение. Помочь им в трудную минуту устранить всякое колебание. Научить их бороться с многочисленными проявлениями вялости, обмана или измены». Ленин, том тридцать девятый, страница двести сорок шестая. Это указание как будто бы для нас с вами. В штрафном батальоне, как ни в какой другой части, необходим именно такой подход к солдатам. Принимая решение, надо точно знать, что из себя представляет исполнитель, на какой ступени развитости он находится. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Думаю, что вполне, гражданин майор.
— Я тоже надеюсь. На этом можно было бы закончить, но у меня имеется к вам еще один вопрос. Скажите, Колычев, только откровенно, за что вы осуждены?
Это было как удар в солнечное сплетение, полученный в тот момент, когда его перестали опасаться и совершенно не ждали. Призвав на помощь всю выдержку, Павел лихорадочно собирался с мыслями, стараясь определить, что и до какой степени может быть известно комбату.
— Вы же знаете из личного дела, гражданин майор, — сделал он слабую попытку уйти от прямого ответа.
Попытка не удалась.
— С личным делом я, безусловно, знаком. Это верно. Но согласитесь: одно дело бумаги, а другое — живой человек. Допустим, что некоторые положения обвинительного заключения представляются мне, мягко говоря, спорными. А я хотел бы в отношении вас полной ясности.
Павел потупился.
— Гражданин майор, разрешите не отвечать на этот вопрос.
Брови Балтуса приподнялись.
— Ну что ж! Иного ответа я, собственно, и не ожидал. Было бы хуже, начни вы уверять меня в роковой судебной ошибке.
— Извините! — Павел испытывал мучительное чувство стыда и неловкости. Сам того не ведая, комбат затронул в нем самое что ни на есть больное, незажившее, что постоянно жгло, мучило его и в чем он не хотел признаться ни одному человеку, даже Махтурову.
От Балтуса не ускользнула происшедшая с ним перемена. Мгновение он колебался, взвешивая, добиваться ли ему от Павла полного признания или ограничиться достигнутым. Сказал, добрея:
— Вы плохо защищены, Колычев. Поверьте, надо перечеркнуть всю мою двадцатилетнюю службу в органах, чтобы заставить усомниться в вашей порядочности. Могу лишь предполагать, как в действительности происходили события, но абсолютно убежден, что далеко не так, как удалось вам их представить суду и следствию.
Балтус смолк, предоставляя Павлу возможность возразить, опровергнуть его умозаключения. Но это был всего-навсего акт великодушия, потому что, высказываясь, майор искоса внимательно наблюдал за Колычевым и по действию своих слов видел, что не ошибается. Павел подавленно молчал, не в силах противиться прозорливости этого во многом непостижимого для него человека.
— Вы не оспариваете?
Павел вновь не отозвался, лишь приподнял голову, немо прося уволить его от ответа.
— Я рад, что не ошибся, — продолжал удовлетворенно Балтус. — Сейчас получите на руки приказ и действуйте. Прибытие командира в вашу роту ожидается в Балашове. У меня все. Вопросы будут?
— Вопросов нет, гражданин майор.
— В таком случае — желаю успеха. Я вам верю. — Прихватив со столика какую-то книгу, Балтус вышел из купе.
— Интереснейшая личность! — кивнув вслед комбату, проговорил Соболевский, не проронивший в присутствии майора ни единого слова. — Мы знакомы едва месяц, но скажу я вам… Вы к нему не бойтесь обращаться, он только с виду такой неподступный, а вообще-то — редкой души и ума незаурядного. Я еще только краешком за что-нибудь зацеплюсь, а он уж все понял и обдумал. Заметили, как нервничал? Нет?! Еще как. Пять рот без командиров, да и вас, взводных, только-только утвердили. Все предвидеть надо, везде успеть — скиксуешься, пожалуй. Так, кажется, среди вас выражаются? — Выглянув в коридор, он подозвал сержанта, приказав принести выписку из приказа о назначении командиров взводов и отделений по второй роте.
