Богдан Сушинский - Стоять в огне
— Ангелы всесвятые! — взмолился пленный. — Сколько ж можно выдавать себя за кого-то. Уже давно не могу понять, кто я на самом деле.
21
Шеф местного отделения гестапо штурмбаннфюрер СС Фридрих Роттенберг не воспринимал всерьез никакие мелкие акции против партизан, и каждое сообщение о подготовке операции отрядом «Рыцарей Черного леса» встречал такой злорадной ухмылкой, словно ловил своего подчиненного на очередной попытке нагло обмануть командование. Так было и в этот раз, когда начальник отдела по борьбе с партизанами гауптштурмфюрер Мантейль доложил ему, что первая группа, под командованием шарфюрера Лансберга, заложила «партизанский» лагерь в Градчанском лесу.
— А вы, гауптштурмфюрер, не опасаетесь, что «рыцари» Штубера могут настолько увлечься, что и впрямь станут нападать на немецкие обозы?
— Ими командует агент Магистр, — не воспринял шутки гауптштурмфюрер. — Исключительно надежный парень. Проверен во множестве операций.
— Ну и что? — цинично прищурился Роттенберг. — Может, где-нибудь он и взорвал пару мостов на проселочной дороге. Но чего стоят все эти заслуги здесь? И вообще, пригласите-ка этого великого психолога Штубера. Что-то он давно не заглядывал в наше благословенное заведение.
— Несколько дней назад он появлялся у Ранке.
— Ранке все еще кажется, что он командует Штубером и его группой? — Роттенберг с трудом оторвал от кресла свое стокилограммовое тело и, тяжело посапывая, прошелся по кабинету. — Скажите Штуберу, что я хочу обсудить с ним детали взаимодействия наших людей и его банды.
— Так и сказать? — доверчиво поинтересовался Мантейль. Было время, когда он пытался улыбнуться по поводу любой, самой примитивной шутки шефа, но довольно скоро понял, что тот признает только собственную улыбку. На устах у другого она всегда кажется ему подозрительной. К тому же Мантейлю редко случалось угадывать мысли Роттенберга. А еще реже — постигать суть его взаимоотношений с людьми, которые не работали в штате отделения гестапо.
Ему не раз приходилось видеть, как штурмбаннфюрер ласково похлопывал по плечу человека, которого полчаса назад грозился отправить на виселицу. Поначалу это удивляло гауптштурмфюрера, но коллеги объяснили ему, причем в весьма популярной форме, что Роттенберг слишком стар, чтобы позволить себе наживать врагов. А стариков в высоких сферах гестапо не любили, считали, что все они в свое время в чем-нибудь да провинились перед национал-социалистами.
— Неужели необходимо разжевывать такие элементарные вещи?! — побагровел Роттенберг. — Мы не вызываем его, а приглашаем. Я не перестаю удивляться вам, гауптштурмфюрер. А ведь ни для кого не секрет, что вы готовитесь со временем занять мое кресло. Нет, я не против этого, всему свое время. Но, черт бы вас побрал, учитесь же чему-нибудь!… Как принимать людей. Как находить с ними общий язык…
— Я учусь, господин штурмбаннфюрер, — тихо ответил Мантейль. — Терпеливо учусь, — добавил он, нажимая на слово «терпеливо», отчего в восприятии Роттенберга оно сразу же приобрело некий двусмысленный оттенок. — Штубера сейчас найдут. И настоятельно пригласят.
Приблизительно через час Штубер и в самом деле появился. Роттенберг встретил его на пороге. Улыбнулся. Пожал руку. По-отцовски придерживая за плечо, довел до кресла.
— Мне доложили, что ваши парни уже действуют, дорогой гауптштурмфюрер, — произнес он, усаживаясь на свое место за огромным письменным столом и не переставая улыбаться.
— Да, в леса отправлены две группы. Одна в Днестрянский, под командованием фельдфебеля Зебольда, кличка Витовт, вторая — в Градчанский, в так называемую Коржевскую долину. Ею руководит шарфюрер Карл Лансберг, кличка Магистр.
— Знаю, знаю. Хорошие, надежные люди. Но, позвольте спросить вас, дорогой Вилли, к чему все это? Зачем так усложнять операции? Не проще ли присоединить ваш отряд к отряду полицейских и полевых жандармов, да наскрести еще пару взводов тыловиков, и бросить их на эти лесные банды?
— Уже бросали. Объединенный отряд полиции, жандармерии и охранной роты провел операцию против отряда «Мститель». А результат? Потеряли около четверти личного состава убитыми и ранеными. И вернулись, по существу, ни с чем.
— Потому что стоит только вывести наших полицейских на опушку леса, как они начинают дрожать и паникуют, — нахмурился Роттенберг. — А партизанские банды следует громить сильным и безжалостным кулаком. Я вам вот что скажу: сюда бы пару батальонов фронтовиков, и мы бы…
— Но фронтовики нужны фронту, — вежливо напомнил Штубер. Он знал: Роттенберг считает себя сильной личностью, поэтому подобные разговоры сводит в основном к тому, что все они здесь, на оккупированной территории, сверх меры терпеливы и гуманны.
— Именно на это и ссылаются каждый раз там, наверху, когда требуют усилить борьбу с партизанами и подпольщиками. Однако не забывают напомнить, что в нашем распоряжении отряд специального назначения!… А коль так, объяснять активизацию в нашем регионе партизанского движения становится все труднее.
— Я понимаю вас, господин штурмбаннфюрер.
— Активнее, Штубер, активнее, — уже почти по-отечески посоветовал Роттенберг. — Выявляйте и уничтожайте. Уничтожайте и выявляйте новых! Командиров и связных передавайте нам. Подпольщиков и большевиков, оставленных для организации партизанского движения, — тоже нам. Всех остальных — на ваше усмотрение.
— Господин Ранке уже, надеюсь, сообщал вам, что задуманная нами операция не ограничивается лишь разгромом партизан. Это большая политическая акция, предусматривающая дискредитацию партизанского движения в глазах местного населения…
— Разве оно еще нуждается в дискредитации? Или, может быть, надеетесь, что эти варвары знают, что такое дискредитация? Наивно, Штубер, наивно. Они боятся только пуль и виселиц.
— Которых, кстати, тоже перестали бояться, — неожиданно заметил Штубер, закидывая ногу на ногу и вынимая пачку сигарет. — Угощайтесь, господин штурмбаннфюрер, — французские. Из парижских запасов.
Роттенберг взял сигарету, осмотрел ее, обнюхал и, положив в ящик стола, не извинившись, не спросив разрешения, потянулся еще за одной.
— Возможно, во Франции или в любой другой цивилизованной стране все ваши игры в «рыцарей» и сногсшибательные акции имели бы определенный резонанс. Я знаю, вы знакомы со Скорцени. Он вам даже покровительствует. Но, при всем уважении к вам и вашим друзьям, я буду принимать самые решительные меры, если повторится нечто подобное затее с Беркутом, который, как оказалось, довольно легко обвел вас вокруг пальца.
«Сволочь Зебольд!… — подумал Штубер, стараясь сохранять спокойствие. — Наверняка доносит не только Ранке, но и гестапо. Причем со всеми подробностями…»
— Я воспринимаю этот случай несколько иначе, — заметил он. — Получилась довольно-таки интересная операция. По крайней мере теперь я хорошо знаю, что представляет собой эта группа Беркута. И особенно — ее руководитель.
— Они должны представлять собой гору трупов! — прохрипел Роттенберг, всей тяжестью своего тела наваливаясь на стол и выбрасывая вперед (словно пытался вцепиться в Штубера) огромные волосатые кулачищи. — Вы же… Ради того, чтобы полюбоваться рожей Беркута, вы отправили на гибель нескольких своих людей и освободили партизанского связного. Кому нужны такие бессмысленные жертвы, Штубер?! За одного только старика Лесича вас уже следовало бы предать суду. А ведь на вашей совести лучший наш агент Кравчук. И трое полицейских… Поймите меня правильно, Штубер: я не хочу портить с вами отношения. Как старый юрист, я вообще-то привык к компромиссам. Но только с коллегами. А не с врагами. До сих пор я никому не докладывал о том, что у вас здесь происходит. Но если смерть этих людей не будет искуплена жизнями сотен партизан, я просто откажусь понимать вас. А что такое гестапо, вам, надеюсь, объяснять не нужно.
— Не стоит пугать меня, господин штурмбаннфюрер, — холодно улыбнулся Штубер. Он не предполагал, что эта мирная беседа закончится такой примитивной угрозой, да еще со стороны «старого юриста», но все же пытался сохранить самообладание. — Я не подчинен вам, я выполняю специальную директиву. Что же касается потерь, то было бы странно, если бы они не появились. Кстати, вынужден просить вас, чтобы вы предупредили свою агентуру относительно действий моих групп. Вы знаете моих парней: если их обидеть, они могут выпотрошить всю вашу сеть. И прошу учесть, что Скорцени не только покровитель нашего отряда, но и учитель многих из нас.
— Ну хватит, хватит, гауптштурмфюрер, — нервно повел рукой Роттенберг. — Я знаю, кого вы там у себя собрали. Не хватало еще, чтобы, на радость Беркуту, мы начали истреблять друг друга. Да, относительно моего предупреждения… Я вынужден был сделать его. И не отступлюсь от своих слов.
