Павел Автомонов - Каштаны на память
— Не мог Рябчиков попасть в плен! — сказал Андрей.
— И в то, что погиб, не верится. Трое же детей, — добавил Оленев, будто это гарантировало жизнь.
— Вот что… Веди, Андрей, ребят на мою квартиру. Устраивайтесь как дома. Найдете там консервы, хлеб. — Шаблий передал ключ Андрею.
Они шли вверх по улице, на которой росли вековые каштаны, клены, липы. На старом домике мемориальная доска — «Здесь бывали декабристы».
Бойцы с уважением смотрели на деревья — свидетели тех далеких времен.
На противоположном холме играли на солнце гроздья куполов и колокольня Софиевского собора. А над днепровской кручей застыла фигура князя Владимира.
— Вот и дом отца. — Андрей остановился и открыл двери.
Поднялись на второй этаж и вошли в квартиру. В комнатах все вроде было на своем месте. На письменном столе гора книг, исписанная и чистая бумага, несколько разорванных конвертов, письма. Краем глаза Андрей взглянул: письма были от жены Веденского. А одно письмо из Саратова, от политрука Майборского.
— Капитан Майборский написал отцу! — не выдержал Андрей. — Почитаем на всякий случай!
У него почему-то задрожали пальцы, когда он развернул письмо.
— Ну что, не решаешься?
Андрей стал читать. Майборский горячо благодарил Семена Кондратьевича за ответ на его первое письмо.
— «Мучаюсь в мыслях, Семен Кондратьевич. Мне не верится, что наши отступили от границы, ведь бойцы так отчаянно сражались. Известия о смерти Павла Германовича Тулина поразили меня, как молния. Почему-то думалось, что никакая пуля, никакой снаряд не достанут его, ведь он для многих на границе был воплощением мужества, мудрости и совести пограничника. Это Вы здорово написали: когда Красная Армия возвратится на Прут, нашу заставу назовут именем капитана Павла Тулина. Как только поправлюсь, обязательно пойду в танковые войска. Теперь танкистов будут посылать не в кавалерию, а в танковые подразделения. И на башне головного танка напишу «Павел Тулин». Если хотите знать, Семен Кондратьевич, это не моя мечта, а моя клятва. Танк имени капитана Тулина будет! И я верю, что этот танк одним из первых ворвется в Берлин. Именно там окончится наша война против фашизма!»
— Ну молодец Майборский, — похвалил Колотуха. — Вот это комиссар!
— Вот именно… — подтвердил Оленев.
— Читай дальше, Андрей.
— Да дальше уже не так важно, — неохотно ответил Андрей.
— Как это неважно? — удивился Колотуха.
— Вот именно. Давай мне. Дочитаю. — Оленев взял письмо и откашлялся:
— «Есть еще одно обстоятельство, которое волнует меня. Извините, что пишу Вам про это. Пишу как старшему другу, может, даже как отцу, с которым у меня нет никаких тайн. Я всем сердцем люблю Ле-сю Ту-ли-ну», — по слогам прочитал имя девушки Оленев и, моргнув глазами, посмотрел на Стоколоса. — Вот почему ты не хотел читать… Майборский любит твою Лесю.
— Да не падай духом. Что это за дивчина, которую любит только один парень! Я ее тоже люблю! Это такая девушка, которую нельзя не любить, — искренне попытался успокоить Андрея Максим Колотуха, важно прохаживаясь по комнате, поглядывая в зеркало и поправляя прическу. — Читай, Ваня, дальше!
— «Всем сердцем люблю Лесю Тулину. С нетерпением жду от нее письмо. Спасибо за адрес. Мысли о ней придают мне больше сил, чем любые лекарства. Люблю ее, но боюсь признаться ей об этом. Ведь не знаю, что у нее на сердце. Боюсь, чтобы не обиделась…»
Оленев замолчал, потом взглянул на Стоколоса.
— Тебе везет на соперников. Дома за твоей Таней ухаживал какой-то химик, а тут танкист. Да не горюй!
— А что мне горевать? — ответил Стоколос, хотя слушать ему было не так приятно. — Что горевать, если мы не знаем, что будет с нами завтра?
— Плохое утешение! — возразил Колотуха. — Ничего с нами не произойдет, будем, как все, сражаться с немцами.
— Лишь бы Леся была жива и здорова. Лишь бы когда-нибудь она была счастливой, — сказал Стоколос и пожалел, что они прочитали чужое письмо.
Он вдруг припомнил, с какой нежностью дарил девушке Майборский гуцульскую шкатулку. Виктор говорил, что это шкатулка экспонировалась на выставках в Париже, Нью-Йорке и Барселоне, и, верно, шкатулка была неповторимой красоты, как песня Карпатских гор. Леся смотрела на подарок завороженными глазами и, кажется, такими же глазами смотрела и на Майборского.
В репродукторе, висевшем на кухне, объявили воздушную тревогу. Ребята переглянулись, раздумывая, что им сейчас делать. Старшина, только что вышедший из ванной, сказал:
— Пока тревога, помоемся.
— Я достану полотенце, — Андрей принялся рыться в белье.
— Вот именно.
— А потом поспим. Полтора месяца по-человечески не спали. А там и полковник придет, — не унимался Колотуха. — Дивлюсь я тебе, Андрей. Зачем пошел на воинскую службу? Ну в мирное время. Учился бы себе, жил в этой роскошной квартире и каждый день купался бы в ванне, как римский император.
Приятный, уютный шум воды в ванне заглушил рев самолетов и даже взрывы. И лишь выстрелы зениток, стоявших рядом на днепровских кручах, доносились в квартиру. Максим Колотуха громко затянул песню:
Через риченьку, через быструю
Подай рученьку, подай другую…
Андрей подхватил.
— Да, Ваня, грустная песня, — сказал Колотуха Оленеву, который тер ему спину шершавой мочалкой. — Да осторожней, кожу сдерешь!
— Вот именно. Грош цена твоей коже, если она слазит вместе с грехами.
— Рядовой Стоколос! — притворно строго крикнул Колотуха.
— Ты что, сдурел, голым командовать? — удивился Андрей.
— Не трать время, Стоколос! Стирай рубахи и гимнастерки, чтобы к приходу полковника высохли. Один купается, второй стирает, третий сушит! — распорядился Колотуха. — И полный порядок!
— Только ты, старшина, не забывайся. Вижу, тебе нравится под душем, до вечера будешь стоять? Хватит!
Часа через полтора ребята вымылись, привели себя в порядок. Подшили чистые воротнички, почистили сапоги.
В квартире было два дивана, а на кровать ложиться солдаты не решились. Пришлось бросить жребий: кому устраиваться на полу, застеленном ковром и плащ-палаткой. Жребий выпал Оленеву, и он пробурчал:
— Обманул старшина. Вот именно… Это же твой жребий. Подсунул, хитрый лис.
Андрей их не слушал, он думал о письме Виктора Майборского. Значит, оставила Леся в душе у Виктора след.
Нестерпимо хотелось спать. «Леся, милая! — тихо прошептал Андрей, укладываясь на диване. — Пусть пишет Виктор. Ты моя! Все равно моя!»
Бойцы спали как убитые, не ощущая времени, что с ними не было давно, ни во время службы на границе, ни во время пути от Прута до Днепра.
Первым проснулся Андрей, он протер глаза.
Отец стоял рядом.
— Что-то приятное снилось? Улыбался во сне, — тихо сказал Семен Кондратьевич.
— Не помню.
— Вот именно. Мне приснилась Надюшка. Вроде целуюсь с ней, да так горячо, так сладко, — сказал из другой комнаты Оленев, спросонья решив, что это Стоколос спрашивает его. — Напиши последний раз за меня Надюхе, а?!
— Да угомонись! — пробурчал Колотуха. — Эх! Ну и поспал же я! Расскажи кому-нибудь, так не поверят, что я спал на диване такого большого начальника. Скажу я вам, братцы, вот что: будь у нас все такие командиры, как Шаблий, то до Днепра бы не отступали.
— Это что такое! Командира обсуждать! — засмеялся Шаблий.
— Андрей! Ну поросенок! Почему не сказал, что в твоей комнате Семен Кондратьевич? — разошелся Колотуха, но тут же изменил тон: — Виноват, товарищ полковник. Спросонья затеял разговор. А сонный как пьяный, сами знаете.
— Не знаю. Пьяным никогда не был, — сказал Шаблий.
— А Колотуха даже формулу спирта знает, — пошутил Оленев.
— Что и говорить, эрудит ваш старшина!
Парни поднялись, пригладили волосы.
— А теперь перекусим, — предложил Семен Кондратьевич. — Заодно и поговорим. Я вот думал о вас. Андрея хочу послать в Ворошиловград, в школу радистов. А вас, ребята, в Харьков. Поучитесь у инженера Веденского минному делу. Он мой побратим по границе, наставник и организатор партизанской войны против фашистов в Испании, талантливый военный инженер.
— Какой Ворошиловград, какой Харьков, когда надо оборонять Киев! — возразил отцу Андрей. — Пусть учатся другие, кто ближе к Харькову и Ворошиловграду.
— Верно! — поддержал Колотуха.
— Вот именно! Лучше отправьте в какой-нибудь партизанский отряд. А в минах мы и так кумекаем.
Полковник подумал, потом сказал:
— Что ж… Пойдете в партизанский отряд. А теперь, старшина, наливай!
— За победу, про которую написал политрук Майборский, — подхватил Колотуха. — Мы прочитали его письмо.
