Даниил Краминов - Правда о втором фронте
Наша машина попыталась протиснуться между танками и тротуаром. Солдаты, видимо, обратив внимание на нашу английскую форму, громко спрашивали:
— Англичане?
— Нет, русские.
Рослый и рыжий, как подсолнух, капрал вскочил на башню «шермана» и, потрясая над головой кулаками, заорал:
— Да здравствует Советская Россия!
Толпа, поддержанная солдатами, поднимая сжатые кулаки, ответила мощным и дружным:
— Да здравствует!..
— Да здравствует Советская Армия!
— Да здравствует!.. Да здравствует!..
Запыхавшаяся девушка подбежала к нашей машине с букетом цветов, потянулась было к дверце, но потом быстро отдернула букет, отобрала только ярко-красные цветы и вручила их нам торжественно и молча.
Встреча в Авранше взволновала, но не удивила нас. Мы узнали об истинном отношении французского народа к героической борьбе Советского Союза против немецких захватчиков на второй день после нашего приезда в Нормандию.
Французский офицер связи в Байе, торопливый и рассеянный, говоривший по-английски с чудовищным акцентом, пригласил нас поехать с ним на какой-то заводик. Он хотел показать живых русских живым французам. Офицер был на этом заводике утром. Когда он случайно обмолвился, что в Байе находятся двое советских военных людей, слушатели с типичной французской экспансивностью стали аплодировать и кричать: «Да здравствует Советская Армия. Да здравствует Сталин!» Мы думали тогда, что офицер связи, желая быть приятным, кое-что прибавил. Однако последующие несколько дней показали нам, что это не только могло быть, но именно так и было.
С каждым новым днем мы снова и снова убеждались, какой популярностью пользовалась славная Советская Армия и какое восхищение вызывал самоотверженный русский народ среди рядовых французов даже в далекой Нормандии. Врачи больницы в Байе тайно приняли, укрыли и вылечили двух советских военнопленных, раненных немецкими часовыми при побеге из лагеря. Виселица угрожала врачам, но они не остановились перед этой угрозой. Французские парни с таким же упрямством сдирали антисоветские плакаты, с каким немцы и фашистские прихвостни наклеивали их. В Шербуре такой плакат был приклеен к стене арсенала, где постоянно стоял часовой. В одну из штормовых ночей часовой оказался убитым, а плакат содранным. Часовых продолжали ставить у этой стены, но плакатов на нее, уже не наклеивали.
Нам, двум советским военным корреспондентам, двум «русским из Москвы», приходилось принимать самые различные знаки французского восхищения и благодарности, адресованные Советской Армии. Нам вручали простые и сердечные послания с коротким адресом: «Сталину, в Россию», нас обнимали и целовали, приговаривая: «Это — Советской Армии».
Французские патриоты, как мы убедились несколько позже, знали о мужестве и самоотверженности русского народа не понаслышке. Они видели, как немецкие дивизии, затопившие сначала Францию, убывали, отправляясь на восток, откуда они никогда не возвращались. По мере приближения могучего потока советского наступления от берегов Волги к Неману и Висле они физически ощущали ослабление немецкой хватки на горле французского народа. Каждый удар Советской Армии по немцам рождал у французов новую надежду на скорое освобождение, вселял бодрость и веру в победу. Поэтому не было ничего удивительного в том, что сердце французского народа билось в унисон с сердцами русских людей.
IIВ полдень 22 августа парижское радио объявило, что столица Франции освобождена внутренними силами сопротивления. Весть эта застала нас в грязной гостинице Алансона, где мы коротали дождливые дни. Штаб соседней американской дивизии не имел ни малейшего представления о том, что происходит в Париже. В штабе 5-го американского корпуса, который мы разыскали следующим утром в окрестностях Манта, знали не больше. Полковник оперативного отдела любезно объяснил, что передовые части французской дивизии, получившей приказ прорваться к Парижу на помощь восставшим парижанам, должны находиться в Версале. Но там ли она уже или еще нет, полковник сказать не мог. Он не советовал корреспондентам пробиваться к Версалю: дорога пока опасна.
Мы все же решили ехать: каждому хотелось поскорее узнать историю освобождения Парижа. Но нашей решимости хватило ненадолго. На пустынной окраине городка Пиллье, где-то западнее Версаля, наша колонна (несколько «джипов» и штабных машин) была остановлена громыхавшей машиной молочника. В ее болтающемся кузове стоял вихрастый парень и самозабвенно палил из винтовки куда-то назад, не то в лес, не то в небо, покрытое низкими тучами. Было совершенно очевидно, что парень занят чисто звуковыми эффектами, но корреспонденты и сопровождавшие нас офицеры оказались загипнотизированными этой грозной картиной. В сгущающихся сумерках, когда очертания предметов становятся рысплывчатыми и даже фантастичными, а звуки, напротив, яркими и отчетливыми, мы долго стояли на улице тихого городка и обсуждали, что делать, пока не решили, наконец, ретироваться и поискать наутро счастья на более безопасной дороге.
Утром, совершив стокилометровый пробег по рокадным дорогам, мы выбрались на шоссе Шартр — Париж, быстро достигли Рамбуйе, а оттуда направились в Рошфор. Изредка мы обгоняли автоколонны: мотопехота французской танковой дивизии подтягивалась к окрестностям Парижа. День выдался ясный, погожий. Население деревушек и городков, высыпавшее на улицы, приветствовало французскую пехоту с дикой восторженностью. Парни бросали работу и, схватив ружье, пистолет или просто топор, устремлялись за грузовиками и солдатами. Они были готовы ввязаться в драку с немцами: любое оружие годилось в дело!
Чем ближе к Парижу, тем больше было на дорогах штатских людей. Словно вырвавшийся на волю поток, они двигались в сторону французской столицы на подводах, на велосипедах, пешком Военная полиция, беспокоясь за военный транспорт, гнала их с дороги, закрывала мосты, переезды. Но толпы упрямо катились вперед — по обочинам дороги, прямо по полю, по хлебам. Французы потрясали ружьями, дубинами, что-то горланили, пели, выкрикивали приветствия даже по адресу той самой полиции, которая не пускала их.
За Рошфором, там, где шоссе, взбежав на холм, начинает спускаться к Парижу, поток задержался. Вдоль кюветов под тенью кленов стояли танки и бронетранспортеры. Дорога, ведущая к окраинам Парижа, обстреливалась немецкими снайперами, засевшими в крайних домах. Американские танки с ярко-пунцовыми полотнищами на башнях расползались веером в обхват города. Звонко стрекоча, над ними вился артиллерийский корректировщик. Сквозь голубую дымку, висевшую над Парижом, можно было различить вдали Эйфелеву башню, справа от нее поднимался огромный черный столб дыма.
Часа через два наша автоколонна вышла на парижскую магистраль. По обеим сторонам тянулись убранные поля, сады, молчаливые загадочные дома, разрисованные яркими рекламами. Все чаще попадались следы недавнего короткого боя: черные провалы окон, битый кирпич, стекло на дороге, поваленные телеграфные столбы.
У самого въезда в город, где дома вытягивались сплошной линией, следы боев исчезали. В окнах, подворотнях, наконец, на тротуарах появились пестро одетые, шумные парижанки. Они приветственно вздымали руки, кричали, аплодировали. Парижане выстраивались шпалерами вдоль улиц, ряды их густели, толпы становились все плотнее, и в конце концов наши машины, невольно замедлявшие ход, оказались в узком коридоре среди бурлящей, горланящей массы жителей столицы.
Русских приветствовали с особой сердечностью. Пожилая женщина гордо показывала на большой советский флаг, свисавший из окна третьего этажа: «Мое окно!» Впрочем, в этом рабочем районе Парижа красные флаги красовались на каждом шагу.
Мы остановились на юго-западной окраине Парижа. С крыш многоэтажных домов все еще продолжали стрелять, порою лопались гранаты и выли мины. Перестрелка то замирала, словно удалялась, то с новой силой разгоралась где-то совсем поблизости.
Танки французской дивизии жались под роскошные каштаны, укрывались в переулках, не решаясь идти к центру города, где по знаменитым парижским мостам все еще двигались немецкие войска, перебрасываемые на Север. «Тигры» прятались в парке Люксембургского дворца, закрывая Ле-Клерку выход к Сене Видимо, компенсируя эту неудачу, танкисты палили из крупнокалиберных пулеметов по карнизам, по крышам домов на авеню Аристида Бриана, где немцев сменили фашистские дружинники Дарнана.
Очередная вспышка стрельбы заставила нас укрыться в подворотне большого здания почти в самом начале авеню Бриана. Там мы попали в шумную толпу ярко одетых парижанок. Они были бледны от долгого недоедания, но приподнятая веселость их казалась неистощимой. Пожилая модно одетая женщина жаловалась:
