Даниил Краминов - Правда о втором фронте
Пророчество капитана сбылось самым невероятным образом. Три дня спустя на этот двор рухнул союзный самолет, сбитый немецкой зениткой. Все постройки были превращены в груды развалин, под ними погибла жена крестьянина; сам он со старшей дочерью и двумя малолетними сыновьями работал в поле. Вернувшись домой, отрыл жену, молча, без слез, похоронил ее в саду. Дальние родственники забрали детей к себе, крестьянин остался тут. Он сел на пепелище, обнял голову руками и сидел так, неподвижно смотря в землю. Когда соседи обращались к нему, он бормотал только одно слово:
— Конец, конец, конец…
На пороге четвертой республики
Чем дальше в глубь Франции входили клинья союзных армий, тем ярче раскрывалась перед нами многообразная прелесть этой страны, увлекательная красочность ее городов, мужество и жизнерадостность народа. Со стоической решимостью приняли французы все беды и грозы войны, которая за последние тридцать лет трижды обрушивалась на их землю, испепеляла их города, топтала поля, ломала сады, терзала дороги. Трудно найти во всей Западной Европе что-нибудь печальнее Камбрэ, Амьена, Витри, Лаона и многих других французских городов. Когда союзники пришли, наконец, во Францию, ее патриоты уже имели мощные внутренние силы сопротивления, располагавшие боевыми партизанскими отрядами, закаленными в смертельной борьбе с оккупантами. И весь французский народ, в результате предательства «мюнхенской» клики испивший горькую чашу страданий и унижений, был полон упрямого духа непокорности, решимости драться до конца за свою свободу.
Мне довелось впервые в Кане познакомиться с этим народом, жаждущим бороться за свободу. К коменданту северной части города, английскому офицеру, явилась седоволосая высокая и худая женщина в сопровождении молоденькой изящной и необыкновенно пестро одетой девушки. Обе в упор поставили коменданту вопрос: правда ли, что союзное командование воздерживается от бомбежки южного предместья города, где обосновались немцы, только потому, что опасается нанести удар мирному населению? От имени французских жителей предместья, в первую очередь от имени женщин, делегатки требовали бомбить немцев: они не хотели жить в благоустроенных домах под одной крышей с врагами, они предпочитали жить в руинах, но свободными. Это было мужество, достойное парижских коммунарок.
За несколько дней до этого я видел жителей Кана, празднующих освобождение города. Они собрались на тесной площади перед собором, в котором укрывались три тысячи женщин и детей. В самом центре площади вокруг флагштока выстроилось каре: полувзвод французских партизан, ворвавшихся в город с юга, полувзвод канадцев, проложивших путь с запада, и полувзвод англичан, пришедших с севера. Командир партизан капитан французской армии Жиль скомандовал: «На караул!» Каре, вскинув винтовки и вытянув их перед собою, как свечи, замерло; офицеры союзных армий взяли под козырек. Огромное трехцветное полотнище с большим лотарингским крестом медленно поползло вверх. Ветер, будто ждавший этого момента, рванул полотнище, распахнул его и начал щелкать легко и звонко. Капитан Жиль затянул «Марсельезу», толпа подхватила. В пение вплеталось завывание и хлопание мин, сухой рокот снарядов, пулеметные очереди. Холодный ветер нес над головами поющих дым только что начавшихся пожаров. В мокрых облаках прошла дюжина немецких самолетов. Поющие лишь на одно мгновение подались назад, словно пытаясь укрыться под стенами собора, но через минуту они снова присоединились к тем, кто остался у флагштока. Самолеты появились вновь. На этот раз они летели ниже облаков, то есть почти над самыми крышами. Навстречу им понеслось злобное завывание зениток и негодующие возгласы собравшихся на площади.
В грандиозном соборе, получившем свое имя в честь похороненного там Вильгельма-Завоевателя, слышались голоса нескольких тысяч людей, раздавался детский смех, неслись крики. Мы зашли туда после церемонии передачи города новым властям. Время от времени под сводами отдавался гулкий разрыв близкой мины или снаряда. Взрослые, видимо невольно, приседали, дети продолжали играть.
Перед алтарем, расписанным старым мастером, с цветными витражами, через которые струился свет, похожий на кровь, находилась могила самого Вильгельма. На простой массивной каменной плите было написано: «Герцог Нормандии, король Британии».
Обитатели собора, узнав о присутствии среди них двух советских офицеров, устроили маленькую демонстрацию солидарности с русским народом. Окружив нас плотным кольцом, французы вздымали сжатые кулаки и восклицали: «Да здравствуют русские! Да здравствует Советская Армия!» Мы считали, что собор менее всего подходит для таких демонстраций, но поделать ничего не могли.
К нам протиснулась сквозь плотное кольцо молодая, очень красивая и хрупкая женщина; на ее бледном лице была заметна печать длительного недоедания. Не ожидая посторонних рекомендаций, она представилась как мадам Уде, но просила ее имени не называть (в Париже осталась ее семья, она опасалась немецких репрессий). По поручению Национального комитета сопротивления мадам Уде вела пропаганду среди солдат немецкой армии в Нормандии и особенно среди иностранных рабов, занятых на военных работах. У нее было несколько помощников среди советских людей, загнанных немцами в Нормандию. Мадам Уде спешила засвидетельствовать, что русские даже в неволе не покорились немцам: военнопленные бежали к французским партизанам, женщины саботировали немецкие распоряжения, вредили на строительстве. Она ни словом не обмолвилась о себе. Наши иностранные коллеги, пытаясь выяснить партийную принадлежность мадам Уде, спрашивали, не коммунистка ли она. Мадам Уде коротко отвечала:
— Пока я только француженка!..
Я снова услышал это восклицание на самой границе Нормандии и Бретани примерно шесть недель спустя. Следуя за авангардом американских танков, мы пересекли речонку, отделяющую Бретань от Нормандии. В первой же деревушке на берегу нас встретила небольшая толпа французских крестьян. Они пытались приветствовать танкистов, но вид быстро идущих танков с закрытыми люками не вдохновлял на изъявление восторгов перед освободителями. Мы оказались первыми союзниками, которым освобожденные бретонцы могли излить свои чувства. Старик-огородник, принесший в корзине под капустой две розы — белую и красную, достал оба цветка, долго перебирал их в руках и, наконец, подарил красную розу советскому подполковнику, а белую — английскому капитану.
Старая женщина принесла трехцветное французское знамя, которое хранилось у нее. Когда ее спрашивали, как она осмелилась прятать его, старушка задорно отвечала:
— Я — француженка!
Молодые парни полезли на пожарную каланчу, чтобы водрузить знамя. Они долго возились со старым флагштоком. Толпа напряженно следила за каждым их шагом. Наконец знамя повисло в неподвижном горячем воздухе, яркое под палящим солнцем. Старая женщина ласково смотрела на него, как смотрят на любимых и удачливых детей, и повторяла:
— Я — француженка…
Тремя днями позже, направляясь снова в Бретань, мы застряли у въезда в Авранш. В город входила французская танковая дивизия Ле-Клерка. Она прошла с союзниками весь путь от Северной Африки до Бретани, хотя опоздала к первым боям в Нормандии. Дивизия была сформирована из людей, которые начали борьбу с немцами до прихода союзников в Северную Африку. Некоторые ее бойцы и особенно офицеры дрались против немцев с оружием в руках во время гражданской войны в Испании. Когда англо-американские войска вторглись в Африку, дивизия быстро пополнилась за счет решительных солдат и офицеров французской африканской армии. Вопреки стараниям Ле-Клерка, дивизия была «левой» — прослойка коммунистов среди ее солдат и офицеров оказалась очень большой. Время от времени Ле-Клерк кричал: «Мои собственные большевики», но пожаловаться не мог — дивизия дралась отлично!
Население Авранша восторженно встречало патриотов. Девушки засыпали цветами танки и бронетранспортеры. Женщины стаскивали за ноги солдат, отважившихся влезть на броню машин, целовали и обнимали их. Солдаты были взволнованы не меньше встречающих. От самого Шербура до Авранша они не видели живых французов. Они двигались через разрушенные города и деревни, над которыми стоял страшный запах трупного тления, они проходили меж пустынных полей и мертвых садов. Встретив первых французов, они смеялись от радости и плакали от горя: верные сыны Франции возвращались на растерзанную врагом и войною родину.
Наша машина попыталась протиснуться между танками и тротуаром. Солдаты, видимо, обратив внимание на нашу английскую форму, громко спрашивали:
— Англичане?
— Нет, русские.
