Игорь Болгарин - Чужая луна
Василий поднял глаза на Слащёва, тихо спросил:
— Надеюсь, ваше превосходительство, вы не станете добывать деньги таким способом? У вас хоть на первое время что-нибудь есть?
— Забудь, пожалуйста, про «превосходительство». Его больше нет. Все! — сказал Слащёв. — А насчет денег… Были у меня «керенки», я выбросил их в море. Должно быть, уже подплывают к Севастополю.
— И как же вы собираетесь здесь жить? Я уж не спрашиваю где?
— Пока не знаю.
Слащёв понимал, что у этой задачи нет решения, и если не случится чуда, ему и в самом деле придется примкнуть к подхорунжему Волкову и полковнику Сахно.
Василий сунул руку в карман и достал оттуда небольшой сверточек.
— Вот! Возьмите!
— Что это?
— Деньги. Только турецкие.
— Не нужно! Что-нибудь придумаю, как-то обойдусь, — насупившись, стал отказываться Слащёв.
— Вы-то обойдетесь, а как дите? Пока что-то придумаете, время пройдет. А Марусю раз шесть в день кормить надо, а то и чаще. А тут тех денег в аккурат на молоко, — настаивал Василий. Он сунул деньги Слащёву в руки и тут же извиняющимся голосом торопливо добавил: — Вы извините меня, Яков Александрович, я пойду. Обещал Анисиму Михайловичу через час вернуться. А уже…
— Да-да, конечно! Езжай, Василий Степанович! Езжай с богом! И извини нас за все хлопоты!
— Да какие это хлопоты! — махнул рукой Василий. — Хлопоты только начинаются. В случае, если на ночь нигде не приспособитесь, заплатите лодочникам десять лир, они вас обратно на «Тверь» доставят. Не гоже генералу с семьей невесть где ночевать.
Василий пошел обратно к своей лодке. Отойдя уже на приличное расстояние, он обернулся. Выждав, когда Слащёв заметит его, взмахнул ему рукой.
Все трое помахали ему в ответ.
Когда Василий скрылся из глаз, Слащёв вынул из кармана подаренные ему деньги и пересчитал. Их и в самом деле было немного, но несколько дней Марусе на молоко вполне хватит. А там, чуть позже, он рассчитывал что-то придумать. В Константинополе уже возникло несколько благотворительных организаций, которые оказывали не только моральную, но и материальную поддержку военнослужащим, оказавшимся по тем или иным обстоятельствам в тяжелом финансовом положении. Ему не хотелось об этом думать, обращаться за вспомоществованием было для него унизительно. Он надеялся, что, продержавшись несколько дней, он найдет здесь своих сослуживцев — и все встанет на свои места.
Но это, конечно, не сегодня и, может быть, не завтра. Возможно, через неделю…
А что же сегодня? Тени от домов все больше наползали на дорогу. Близился вечер.
Нина подошла к нему и тихо спросила, как делала это всегда, когда хотела его подбодрить:
— Ваши действия, генерал?
— Не мешай, юнкер! Я думаю, — и, вспомнив, Слащёв полез в карман, протянул Нине несколько лир. — Отправь Пантелея, пусть купит Маруське молока.
— Яша! Его же надо вскипятить! — укоризненно сказала Нина.
— Маруська — генеральское дите. Его никакая турецкая зараза не возьмет, — бодро сказал Слащёв.
Нина отошла.
Слащёв еще некоторое время размышлял, потом обратил внимание на стоящих на пятачке русских. Встретился взглядом с одним из них, у которого было злое калмыцкое лицо, жестом руки подозвал его.
Жихарев несколько развязно подошел, но вежливо поздоровался, сказал:
— Я давно заметил, у вас, господин генерал, какие-то затруднения?
— Ровным счетом, никаких! — тоном, каким хотят поставить человека на место или дают понять, что ему не следует интересоваться чужими делами, сказал Слащёв. — Я всего два часа как в Константинополе. Не подскажете, где можно устроиться на ночь?
— В ста шагах отсюда один из лучших отелей Константинополя «Империал». Для меня он дорогой, а как для вас — не знаю.
— А без шуток?
— Понял, у вас затруднения с деньгами.
— Сегодня — да. Завтра у меня будет миллион! — высокомерно сказал Слащёв.
— Значит, будем исходить из вашей сегодняшней кредитоспособности? Что вы предпочитаете? Гостиницу? Особняк? Частную квартиру?
— Мне нужно жилище, где бы я мог жить с определенным комфортом.
— Под комфортом вы понимаете тишину, уют, уединение и ласкающий глаз пейзаж? — спросил Жихарев.
— Ты — сообразительный малый, — сказал Слащёв. — И где же такое райское место?
— Это в квартале Везнеджилер.
— Мне это ничего не говорит.
— Улица Де-Руни. Там хозяин, который долгое время жил в России и хорошо знает русский.
— Ну, что ж! Если все то, что ты мне наобещал, правда, я заплачу тебе завтра вдвое больше, чем ты рассчитываешь.
— А сегодня?
— Не мелочись. Если я заплачу тебе сегодня, то уже без поощрительных процентов. Подумай.
— Хорошо. Завтра, так завтра, — согласился Жихарев.
— И не тяни долго! Видишь, солнце уже ложится на крыши домов.
С широкой набережной они свернули на деревянный Махмудов мост и, проехав по нему, немного поплутали по старой турецкой части города.
Потом долго ехали по пустырю с ухабистой грунтовой дорогой. Пролетку трясло и кидало в разные стороны. Пантелей одной рукой придерживал клетку с котом и филином, а другой уцепился за саквояжи. Нина держала в руках запеленатую Марусю, а Слащёв изо всех сил удерживал Нину, руки у которой были заняты, чтобы она не свалилась с пролетки.
— Скажи мне, чичероне, что это за квартал, в который нет дороги? — спросил Слащёв.
— Не волнуйтесь, господин хороший. Вы получите то, о чем даже не мечтали: тишину, покой, почти российский сельский пейзаж и хозяина, который хорошо говорит по-русски, — успокоил Жихарев. — Уже почти приехали.
И действительно, вскоре они свернули в переулок, который правой частью своих домов смотрел на залив Золотой Рог. Был он длинный и узкий. Пролетка едва не цеплялась за стоящие с двух сторон высокие заборы, за которыми можно было увидеть лишь крыши домов.
Возле одного такого забора они остановились.
— Мы — дома! — соскочив с пролетки, Жихарев прошел к похожей на крепостную бойницу калитке. Громко постучал по железу калитки висящим здесь же на цепочке молотком.
Загремели засовы, и в распахнутом проеме калитки возникло свирепое бородатое лицо янычара в феске.
Увидев Жихарева, он молча посторонился и впустил только его во двор, при этом запоры вновь загремели.
Прошло еще какое-то время. Они терпеливо ждали.
Что сказал Жихарев хозяину, этого никто никогда не узнает.
Но наконец опять вслед за знакомой мелодией замков широко растворилась калитка, и на пороге встал…
Слащёв поначалу даже не поверил своим глазам, и решил, что сейчас на встречу с ними вышел совершенно другой человек. Вместо мрачного свирепого янычара, поросшего черными волосами в проеме калитки приветливо светил улыбкой неузнаваемо преобразившийся все тот же янычар. Только теперь он был скорее похож на добрейшего турецкого Деда Мороза (если, конечно, в Турции они водятся), готового щедрою рукою рассыпать вокруг себя подарки.
Он подскочил к пролетке и помог Слащёву спуститься на землю. Не переставая улыбаться и кланяться, он представился:
— Меня зовут Мустафа Эфенди. Для вас — просто Мустафа, — и спросил: — Господин желает только переночевать или…
— И «или» тоже. Если мне все здесь понравится, поживем у вас какое-то время. Месяц или, быть может, год.
— Понравится. Уверен, очень понравится. Все, кто жил у меня…
— Сколько? — прервал рекламные словоизлияния Мустафы Слащёв.
— Вы же еще не видели апартаментов.
— Но я еще ничего здесь не видел. Не с чем сравнивать.
— Вас трое? — переходя на деловой тон, спросил Мустафа.
— Шестеро. Я, жена, дочь Маруся, денщик Пантелей, кот Барон и филин Яшка, — загибая пальцы, пересчитал Слащёв. — Всего шестеро.
— Вы — веселый человек, — сказал Мустафа. — Я люблю веселых.
— Короче, сколько?
— Вы мне понравились. Пятьдесят лир в сутки.
— Вот теперь я хочу посмотреть, стоит ли то, что ты мне предлагаешь, пятьдесят лир, — и Слащёв двинулся на хозяина.
Мустафа посторонился, пропуская Слащёва впереди себя.
Двор был большой, одной стороной он спускался к Золотому Рогу. Вдоль берегов, по обеим сторонам, вперемешку стояли на якорях военные и торговые корабли.
— Твой флот, Мустафа? — пошутил Слащёв. — С кем воевать собираешься?
— Мы — народ мирный. Мы не любим воевать.
— А в пятнадцатом, на Галлиполийском полуострове?
— Ну, если на нас нападают, — они прошли мимо беседки, оплетенной виноградной лозой, Мустафа мимоходом сказал: — Если доживете у меня до весны, здесь, в этой беседке, проведете лучшие дни своей жизни. Здесь очень красиво, но особенно весной.
От беседки они прошли к беленькому, почти что игрушечному домику, одному из трех, стоящих на территории двора.
