Игорь Болгарин - Чужая луна
— А теперь будете учить других. Красных командиров.
— Чему? — удивился Слащёв.
— Как побеждать врага. У вас, насколько я помню, это иногда хорошо получалось.
— Издеваетесь? — нахмурился Слащёв.
— Вовсе нет. Будете преподавать на курсах красных командиров.
— Все равно, не понимаю. Среди них, наверное, найдутся и такие, которых я… как бы это помягче… нечаянно обидел.
— Вполне возможно. Вот и расскажете им, где они допустили ошибки, в чем вы оказались умнее, дальновиднее.
— Ну, придумали! — ухмыльнулся Слащёв. — Это как в цирке. Я такое однажды видел: дрессировщик приглашал зрителей зайти в клетку с медведями. Они, говорит, смирные. Заходите, кто смелый. Смелых не нашлось.
— Ну, наши командиры, действительно, смирные. В бою, верно, бывают горячие. С вашим авторитетом, я уверен, вы найдете с ними общий язык.
— Постараюсь. Хотя учить других, как на коне скакать, чтоб тебя с него не скинули — не моя мечта.
— А ваша какая же?
— А никакой. Про что ни подумаешь и сразу же понимаешь — не дотянешься. Руками или умом.
Потом Слащёв провожал Дзержинского. Прошли в прихожую.
— Нет, была у меня одна мечта. — сказал Слащёв. — Даже не мечта — сон.
Дзержинский смотрел на Слащёва, ждал. А он весь как-то сосредоточился, подтянулся, на скулах заиграли желваки.
— Был у меня конь: светло-рыжий, с черной гривой. Буланый. Змей, а не конь. Я его Буяном назвал. С полу-взгляда меня понимал. Я часто вижу его во сне. Будто мчусь я на Буяне по Тверской. А скорость такая… ветер не догонит! — Слащёв тяжело вздохнул. — Под Каховкой погиб. Ранен был. Смертельно ранен был. Я вынужден был его застрелить. Целюсь в него, а он смотрит на меня. Из-за слез два раза промазал, мушку не видел… Я часто его вспоминаю. Думаю, ожил бы. И мы бы с Буяном — по Тверской… А другой мечты, пожалуй, что и нету, — закончил свой рассказ Слащёв и украдкой стер ладонью со щеки слезу.
Во дворе они попрощались. Дзержинский указал на сопровождающего его молодого чекиста.
— А это ваш ординарец. Он будет решать все ваши вопросы. И бытовые тоже.
— Охрана? — ехидно спросил Слащёв.
— Да, — согласился Дзержинский. — Репутация у вас неблестящая.
Уже сидя в автомобиле, Кольцов почувствовал, как спадает с него днями, неделями накопившееся напряжение. Только сейчас, когда все заботы разом отпали, он вдруг почувствовал расслабляющую усталость. С ленивым интересом он смотрел в окно на проплывающие мимо улицы. Покидал он Москву, когда по городу носился веселый тополиный пух, а сейчас уже тополиные листья жестко шелестели и, тихо опадая, засевали землю.
Красильникова высадили на Лубянке, сами поехали дальше. Минули Садовое кольцо, проехали по Арбату, свернули в уютный Староконюшенный. И наконец въехали в знакомый двор. Выйдя из автомобиля, Кольцов взглянул на растерявшие листву кусты сирены, бросил взгляд вверх, к третьему этажу. Увидел свой балкон. И удивился: на нем сушились какие-то вещи, пеленки, распашонки и еще невесть что. Решил, что ошибся. Нет, третий. Его.
— Слушай, Тимофей! — указывая на балкон, обратился Кольцов к Бушкину. — Объясни, пожалуйста, это мой балкон или не мой? Я же тебя в квартире оставил! Что ты там сушишь?
Стоящий рядом с Кольцовым Гольдман отвернулся и стал с преувеличенным вниманием рассматривать голые сиреневые кусты. Это не ускользнуло от взгляда Кольцова.
— Братцы, что происходит?
И вместо того, чтобы выслушивать ответы, он вбежал в подъезд и помчался наверх. Второй этаж. Третий. Его дверь. Позвонил один раз, второй. Не отвечали. Позвонил в третий раз, настойчиво.
Наконец в квартире прозвучали чьи-то шаги, пискнул ребенок.
Щелкнул замок, дверь открылась, и он увидел…
Нет, этого не могло быть! При всей своей фантазии такое Кольцов не мог себе нафантазировать! В проеме двери с ребенком на руках стояла… Таня. Его Таня. Она, не шелохнувшись, смотрела на него, и по ее лицу медленно сползала слеза.
Гольдман и Бушкин отошли куда-то в угол коридора и даже не смотрели на них, боясь хоть чем-то нарушить эту святую тишину.
Потом Таня сделала шаг к нему и протянула ему ребенка. Сказала одно только слово:
— Твоя.
Павел словно давно ждал этого, он неумело принял этот махонький сверточек. А Таня, словно от кого-то защищая, обхватила их обеими руками и тихо, но твердо сказала:
— Все! Больше мы тебя никогда и никуда не отпустим!
Примечания
1
Эта глава не имеет прямого влияния на сюжет романа, но она важна для понимания многих событий, истоком которых в той или иной мере является Византия. У кого из читателей возникнет желание более подробно познакомиться с историей «Трех Римов», лишь краем затронутой в романе, отсылаем к замечательному исследованию Б.П. Кутузова «Ошибка русского царя. Византийский соблазн».
