Михаил Аношкин - Трудный переход
Григорий тут же написал девушке и не старался скрыть своей обиды. Таня откликнулась, извинялась за молчание. Мол, ездила в колхоз на уборку, работала до изнеможения, да еще погода выпала холодная и дождливая: Урал-батюшка! «Что это она? — с горечью размышлял Григорий. — Разве это причина? Если так рассуждать, то нашему брату вообще писать некогда. Иной раз отмахаешь в день километров тридцать, пальцем пошевелить от усталости трудно, а все равно за письмо садишься — хоть вьюга над-тобой свищет, хоть дождь проливной льет. А порой вместе с дождем падают на тебя снаряды и бомбы. Но пишешь! Потому как нельзя без писем!»
Решил он Татьяне не отвечать, однако не вытерпел. Поначалу хотел выложить ей все, как на исповеди, но передумал. Уж если она такие причины выставляет, значит, просто ей стало неинтересно с ним переписываться. Написал без лишних эмоций: мол, воюю, погода ничего, аппетит нормальный, в общем, жив-здоров, чего и тебе желаю.
Татьяна приняла его игривый тон и откликнулась в том же духе.
Так и тянулась у них переписка, скорее по инерции, — то затухала, то снова зарождалась, без огня и пламени.
Недавно Татьяна переехала в Ленинград — институт вернулся в родные пенаты.
ПЕРЕПРАВА
Утром Курнышев поднял солдат Андреева чуть свет. Григорий протер глаза и увидел, что ребята Черепенникова вернулись с ночной работы мокрые, усталые, а от этого молчаливые. Они устраивались спать. Сам Черепенников сидел на перевернутых санях и скручивал цигарку. Голова у него перебинтована, и фуражка держится на макушке. Везет парню — второй раз попадает в голову — и все легко. Поймав на себе взгляд Андреева, Черепенников пояснил:
— Наших двух наповал. И меня осколком. И все, паразит, в голову метит. Наверно, третий раз не миновать.
— Значит, ночка была веселая?
— С фейерверками.
Мало Григорий знал лейтенанта Черепенникова. Дел совместных с ним не было, на задания ходить не приходилось. Другие отзывались о нем хорошо. При встречах козыряли друг другу.
Черепенников симпатичный, черноволосый. Любил носить ремни. Портупеей перекрещивал грудь и спину, а поверх всего надевал тонкий ремешок планшета. Фуражку носил с одним ему ведомым умением, горделиво, но не залихватски.
Первый раз в близкой компании с лейтенантом Андреев очутился в Гомеле, встречали новый, 1944 год. По соседству квартировал медсанбат. Сговорились праздник встретить вместе — в медсанбате были одни девушки.
Черепенников оказался компанейским парнем. Он хорошо играл на гитаре и пел под свой аккомпанемент цыганские песни с этаким характерным придыхом. Вообще-то он и обличьем немного смахивал на цыгана, видимо, была в нем частица цыганской крови.
Черепенников расстегнул тогда ворот гимнастерки, черный чуб упал на лоб. И таким Черепенников был своим в доску, понятным и простым, за которым пойдешь, куда позовет. И покорил всех медичек. Они липли к нему, души в нем не чаяли.
Он мог петь с одинаковым успехом песни грустные и удалые, смешные и протяжные. И сильнее того понравилась Григорию выдержка — лейтенант знал во всем меру. Не перехлестывал дурачась; не переступал грани, ухаживая за девушками. Он не был рубахой-парнем. Умел веселиться и грустить, но до пошлости не опускался, как это бывало с некоторыми.
И еще по той вечеринке запомнился Андрееву Юра Лукин. Забился он в угол хаты и сидел там одинокий и притихший. Все пели песни, а он молчал. Упрямо наклонив голову с седой прядью в чубе, вилкой чертил на клеенке замысловатые кренделя. Все танцевали, а он с грустной улыбкой наблюдал за танцующими, и мысли его были далеко отсюда. Остроглазая блондиночка, туго перетянутая солдатским ремнем, хрупкая и миниатюрная, подсела к нему, что-то начала говорить веселое, но он ее слушал в пол-уха. Она пригласила его танцевать, даже тянула за руку, а он упирался, как молодой телок, которого хотели вывести из хлева во двор.
Блондиночке Юра, видимо, нравился, было в нем что-то притягивающее. А что? Бывалый солдат. Седая прядь в чубе. Медаль «За отвагу» на гимнастерке. Он тогда ее еще не потерял.
Андреев подсел к нему, когда блондиночка, рассердившись, ушла танцевать с другим.
— Ты чего такой?
— Да так, — уклонился от ответа Юра.
— Не умеешь танцевать?
— Умею.
— А чего не пошел с этой девушкой? Она, по-моему, неравнодушна к тебе.
— Ну и пусть.
— Заладил! — усмехнулся Андреев. — Стряслось что-нибудь?
Лукин достал фотокарточку и показал Андрееву:
— Оля.
Вот она какая — Оля! Красивая. Особенно глаза выделяются — большие, с искорками в зрачках. И коса перекинута через левое плечо. Взгляд прямой и приветливый. Помнится, вышли из леса, прибыли в Брянск и искали эту Олю. Тяжело раненную, ее из отряда принесли в этот город тайком к доктору Николаю Павловичу.
В Брянске кое-как нашли тот дом, где ее прятали. Но девушка к этому времени поправилась и уехала к себе в деревню. Так Лукин и не встретил ее, тосковал, часто писал письма.
— Чего тогда хандришь? — спросил Андреев. — У тебя же все в порядке. Иди, Юра, танцуй, нагруститься еще успеешь.
— Да нет, — упрямо повел плечами Лукин. Чего-чего, а упрямства у него хватало, как у Ишакина — дурных привычек.
Сейчас Черепенников, прикурив, пожаловался:
— Эх, добрых хлопцев мы сегодня потеряли. На берегу накрыло, снарядом.
Выйдя из клуни, Андреев поразился происшедшей перемене в обстановке. Она изменилась за ночь, пока Андреев спал. Если вчера, кроме роты Курнышева да группы бойцов и офицеров из окружения полковника Смирнова, никого не было, то теперь под каждым кустом и деревом маскировались солдаты, орудия, автомашины и лошади. Вроде бы тесно сделалось вокруг. В этом скоплении неторопливо и отработанно текла своя жизнь. В яблоневом саду дымила кухня, возле нее орудовал повар в белом колпаке. А недалеко томились солдаты, ожидая, когда их позовут завтракать.
Фашистская артиллерия молчала: возможно, время ее еще не пришло, а может, побаивается — ведь сила силу ломит. У наших же вон какая сила прибыла!
Курнышев, оказавшийся рядом, пояснил:
— Полковник привел свою дивизию.
Он так и сказал: «привел». Дивизия не пришла, не подтянулась, не вышла на рубеж, а именно ее «привел» полковник Смирнов.
— Больше батальона переправили ночью ребята Черепенникова, — сказал капитан. — Переправу продолжите вы. Задача такова: на паромах перебросить технику и лошадей. В твоем распоряжении один девятитонный, один шеститонный и два трехтонных парома. Действуй, лейтенант.
Андреев распределил солдат по паромам. Себе взял девятитонный. Один из трехтонных вручил Лукину.
День занимался безветренный и солнечный. По реке клочьями полз туман и медленно таял. Недалеко от клуни ночью выворотило снарядом яблоню. Она лежала на боку с яблоками на ветвях. Такую красоту сгубили! Андреев не слышал этого взрыва — так глубоко спал.
Грузить понтон пришлось на открытом месте, примерно в километре от островков. Здесь был единственно удобный переезд через дамбу. На доски понтона осторожно влез большегрузный «студебеккер». Его передние колеса докатились почти до самой кромки, уперлись в колесоотбойный брус. Потом втащили две семидесятишестимиллиметровые пушки, наставили гору снарядных ящиков. Незнакомый капитан, распоряжавшийся погрузкой, хотел поместить на понтон еще одну пушку, но Андреев воспротивился. Понтон и без того сел низко в воду.
Пока грузились, Андреев с опаской поглядывал на ту сторону и упрямо вслушивался — не начнется ли артиллерийский обстрел. Вчера по лодке палили почем зря, а сейчас открыто загружается такая махина, а немцы не стреляют. Уже к концу погрузки над головой прошуршало несколько снарядов, которые лопнули далеко за дамбой. И в тот же миг грозно загудели орудия на нашей стороне и по гребню увала поднялась земляная завеса. Вот это мощь! А когда понтон медленно отправился в путь, над увалом западного берега появились три наших штурмовика и принялись добросовестно утюжить позиции немцев.
Расчет Андреева работал в полную силу. Сам лейтенант сидел на корме и командовал:
— Левой табань! Правой греби! Запаздываешь, Ишакин!
И особенно весомо понимались слова Курнышева: «Полковник привел свою дивизию». Все обставил грамотно этот седеющий полковник. Вчера на той стороне дрался с немцами всего лишь один батальон Кондратьева, и было важно любыми путями поддержать его боеприпасами. А сегодня Смирнов ввел в действие основные силы, прикрыл переправу артиллерией и авиацией.
Понтон тяжело добрался до противоположного берега. Разгрузившись, приняли на борт раненых и двух пленных, молодых, небритых. Раненые были в основном лежачие — у кого нога перебинтована, у кого промокли бинты на груди или животе. Раненых сопровождала молоденькая медсестра, девчушка в зеленом платочке. В руках она держала флягу, вторая была пристегнута к поясному ремню. Она поила из фляги раненого, чуть приподняв ему голову, и говорила:
