Михаил Шушарин - Солдаты и пахари
Иван Иванович Оторви Голова, случайно уцелевший в дни мятежа, будто оправдываясь и извиняясь, рассказывал Макару так:
— Слышу под утро: куры в тепляке всквохтались. Не хорек ли, думаю? Накинул зипун — во двор… А они на большой дороге верхами стоят… Ну, я по чембарам[1] понял, что это за вояки… И в дом не зашел. По задворкам, по загумнам — в лес. Так, крадучись, до укома добрался. А потом в ЧОН пошел.
— Может быть, последние слова ее кто-то слышал? — пытал Ивана Ивановича Макар.
— Нет, этого я не знаю… А зарубил ее Лаврушка, лавочник! Помнишь? Еще зубы у него навыскаль?
— И где эта сволота сейчас?
— Убег, по слухам, в Харбин. Город такой есть у китайцев. Ему тут нельзя оставаться. Быстро за ухо блоху посадим.
— А Самарин, Гришка? Где, думаешь?
— И этого тоже не знаю. Живет где-то. Он после Колчака письмо в волисполком послал. Кажется, раскаялся, что заблудился в жизни… А как прозрел, то Кольку Сутягина устукал. И документы Колькины выслал, и место, где он его кончил, — тоже указал. Все правильно, подтвердилось. Только сам Гришка домой не показывается. Тягостно, наверное, ему из-за брата!
Иван Иванович волновался. На глазах стояли слезы.
— Мы ведь этого не ждали, Макарушка.
…Хрустел под ногами снег. Бежали со всего села люди, провожали Макара. А он нес к запряженной волисполкомовскими конями крытой бурлатовской кошеве пятилетнего Степушку. Тихон вел за руку Поленьку. Слез не было. Было лишь ощущение какого-то нескончаемого отчаяния. Но впоследствии и оно стало притупляться. В военном городке, под крышей штабного домика, вздернувшего набекрень белую шапку, начиналась новая жизнь.
Макар шел на это, с волнением готовил себя к этому. Дети, будто сговорившись, стали называть его «папой». Поленька пошла в школу. Заботы о Степушке взял на себя Тихон. Мальчишка рос, как на дрожжах.
Тихон водил Степушку на батальонный пищеблок, к повару Устинычу, и они съедали по две порции второго, получая обидные выговоры от хозяйственной Поленьки:
— Аппетит у вас, дядя Тихон, и у тебя, Степушка, как у Борзи. Калачика вам на раз не хватает!
— Не ругайся, дочка, — спокойно говорил Тихон. — Еда для солдата — первейшее дело. Путь к солдатскому сердцу идет как раз через желудок!
— А на продскладе потом высчитывают!
— Ну и пусть! Ты не сердись. Ты нам «бог помощь» говори со Степушкой, что мы кушаем хорошо, — убеждал девочку Тихон. — У нас сейчас лошадям и то овес без выгребу!
Красноармейцы любили маленького Степушку. В час отдыха звали к себе:
— Спляши!
— А где гармошка?
— Нету.
— Без гармошки не могу.
Выручал, как всегда, Тихон. Он выносил из дому свою старую саратовку, заводил песню, и Степушка (у кого только научился!) начинал выделывать такие кренделя, что окружавшие ложились со смеху.
— Ты чей такой? — спрашивали.
— Я? Тарасов. Командира своего, Тарасова Макара Федоровича, не знаешь, что ли?
— Как не знать? Знаю. Комбат наш вроде бы не плясун. Ты в кого пошел экой?
— Я ни в кого не пошел. Сам вытворяю.
Степушка делил свои дни на три доли. Утро и первая половина дня почти всегда принадлежали Тихону Пролазе. Тут было полное братство, взаимодоверие и самостоятельность. Тихон дозволял все, и вся его немудрящая педагогика умещалась в довольно несложной фразе: «Хороший человек получается тогда, когда он с малых лет живет сам по себе: сам пашет, сам пляшет, сам кашу расхлебывает. Мы тебя, Степушка, таким и взростим».
Когда Тихон уезжал в часть, на смену заступала вернувшаяся из школы Поленька. Это было строгое время. Но Степушка, несмотря на запреты и заслоны, а иногда и довольно увесистые шлепки, переносил его легко и даже с радостью, потому что Поленька, прибрав в доме, читала сказки, и улетал мальчуган вместе с героями сказок в неведомые края, за моря-за океаны, в тридевятое царство, в тридесятое государство.
Поздно вечером приезжал отец. Начинались беседы о видах оружия и о красной коннице, о быстрокрылых самолетах и о рыбалке, о смельчаках-охотниках, уходивших в тайгу за соболями, вступавших в единоборство с медведями и даже тиграми.
Иногда отец приезжал верхом, усаживал Степушку в гладкое и мягкое седло, давал поводья. Умный командирский конь степенно вышагивал по двору из конца в конец, а у маленького всадника отрастали крылья. Он летел во главе эскадрона с боевой саблей на врага. У-р-р-р-р-а-а-а!
И спали они на одной кровати с железными пружинами. Свернувшись калачиком под теплым боком отца, Степушка принимался обычно рассказывать сказки, освещая события по-современному и не веря совершенно ни в какие чудеса. Иванушка-дурачок, по его разумению, мог запросто позвонить по телефону Змею Горынычу и предупредить его, что оторвет ему последнюю голову, а Серого Волка герои Степушкиных сказок пугали обычно выстрелами из трехлинейки образца тысяча восемьсот девяносто третьего дробь тридцатого годов.
Если сказка кончалась быстро, Степушка обнимал отца теплыми ручонками, терся носом о колючий отцовский подбородок, гладил волосы.
— Ты давай спи, папа! — полушепотом советовал отцу. — Учти, подъем в полшестого!
— Учту! — ухмылялся Макар. — И ты тоже закрывай глаза: сначала левый, потом правый.
…В те первые годы строительства Красной Армии по решению верховного командования было переформировано некоторое число дальневосточных стрелковых дивизий в воздушно-десантные бригады. Их укомплектовали лучшими бойцами.
Батальон, которым командовал Макар, одним из первых вышел на учебное десантирование. Готовились к этому важнейшему событию тщательно. Не на один ряд были проверены знания матчасти, каждый отлично владел укладкой, каждый совершил более двадцати тренировочных прыжков с вышки, аэростатов и самолетов. Но беда не обошла Макара. Погиб во время прыжков ротный командир Женя Богданов. Расследование показало: главный парашют не сработал из-за небольшого обрезка разрывной стропы, накинутой на края купола во время укладки, запасной, перехлестнутый стропами главного, тоже пошел «колбасой». Женя укладывал парашют лично сам, и подписи в контрольном талоне — парашютном паспорте — тоже поставил собственные. Вся рота его выполнила задание на «отлично». Женя разбился.
Были похороны с печальным оркестром, троекратный салют на могиле. Макар впервые получил в те дни от командования выговор, необходимый штабу корпуса как показатель того, что на событие (ЧП) среагировали.
И Оксана Богданова, оставшаяся вдовой! Встречаясь с Макаром, она бледнела и опускала глаза. Это задевало Макара.
— Вы могли бы объяснить ваше ко мне отношение? — спросил он ее однажды.
— Разве не ясно? Женя погиб… по вашему недосмотру.
— Женя тоже был командиром. Он сам имел право подписывать парашютные паспорта после укладки… Я верил ему. Вообще верю своим командирам.
— Послушайте, Тарасов! Вы хотя бы представляете, что случилось? Лучше семь раз погореть, чем однажды овдоветь…
— У меня тоже погибла жена… Я живу с двумя малышами. Мне тоже нелегко.
В глазах Оксаны мелькнул испуг. Она еще более побледнела.
— Может быть, я и не поняла еще всего, — смутилась она. — Вы как первая причина, в вас всю вину вижу… Простите!
А время шло. Нанизывались, будто сушеные грибки на белкину веточку, недели, месяцы.
Выровнялась, подросла незаметно для всех Поленька. Похорошела. Озорные, точь-в-точь, как у покойного Терехи, глаза ее сияли умом и лукавством. Закончив педагогический техникум, все лето хозяйничала в холостяцкой квартире отца. И опять ворчала на Степку, на Тихона, а за компанию и на Макара:
— Сладенько любите, солененько да кисленько… Против горьконького тоже не возражаете, а кашу добрую никто путем сварить не умеет! Ну, мужики! Ну горе с вами!
— Могу заверить тебя, дочка, — со всей серьезностью заявлял Макар, — лучше меня никто во всем батальоне кашу варить не умеет!
— Воображаю, чем батальон питается! — смеялась Поленька. — То недосол, то пересол.
— Поля, ты слушай! — привскакивал Степка. — Если хочешь знать, гретая каша всегда вкуснее свежей… Вот попробуй!
— Дядя Тихон! — обращалась Поленька к Пролазе. — Это он ваши мысли повторяет. Не знает только, что к чему.
— Умны мысли и повторить не грех, — кивал Пролаза.
И все вместе смеялись.
Деревня, где стояла часть, жила медлительной сельской жизнью и чем-то напоминала Родники. Макар часто гулял вместе с Поленькой около небольшой быстрой речки, и дочь сказала ему:
— Не хотела беспокоить тебя, но надо… Помоги.. Нет у меня желания ехать на работу по крайоновскому назначению… Хочу в Родники!
— Ты же комсомолка.
— Стоит ли объяснять, почему я приняла такое решение? Ведь Александра Павловна там лежит, братец Тереша и Марфуша. Хочу их дело продолжить… Что же тут зазорного?
