Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день
Как жалко было, что служба быстро окончилась, ей пришлось заторопиться к выходу, сразу свернуть налево и, ни в коем случае не оглядываясь, поспешно уйти. Когда уже вышла за ограду на улице, вдруг спохватилась, что не видела в костеле Феликса! Засмотревшись на Яника, совсем забыла поискать его где-то справа, около третьей колонны. Но побежать обратно было нельзя, — Нойма с Яником уже, наверно, вышли из костела, и Яник мог ее заметить. Наоборот, она ускорила шаг, успокаивая себя тем, что Феликс был в костеле. И теперь тоже возвращается домой. Скажет Марии, что видел их, Яника с Ноймой, ее.
Это он придумал, как ей видеть Яника. Перед самым ее уходом придумал. Они все уже стояли в передней. Мария ей протянула свой теплый платок. Виктор помог надеть пальто. Она еще раз проверила, висит ли на шее холщовая торбочка с документами (для прислуги носить так более естественно). Осталось только попрощаться… Но вдруг ее потянуло посмотреть на спящих в бывшей столовой девочек. Она спросила, можно ли, и Мария, кивнув, чуть приоткрыла дверь. Девочки лежали в своих одинаковых кроватках, только Генуте — уткнувшись носом в подушку, а Кастите — подложив под щеку ручку.
Она, кажется, смотрела всего одно мгновенье, но Виктор тронул ее за плечо, и пришлось снова прикрыть дверь. Не сразу поняла, о чем Феликс говорит. Чтобы она… ведь все равно надо будет по воскресеньям ходить в костел… чтобы ходила в костел святой Терезы… Становилась за предпоследней колонной с левой стороны. Только когда он сказал, что Нойму тоже предупредит, чтобы она с Яником приходила туда, она наконец сообразила. В первое мгновенье испугалась, — а если его узнают? Но Феликс обещал, что предупредит Нойму, и она его укутает по самые глазки. И скажет, чтобы Нойма стояла немного впереди нее, справа, как раз наискосок, чтобы она могла их видеть.
И она их видела! А через три дня, даст бог, снова увидит! И Феликса увидит. Правда, издали, и хлеб передать не сможет… Ведь обещала, вернее, Виктор за них обещал, что ни она, ни Нойма без самой крайней необходимости к нему не будут подходить. А узнают, что Мария благополучно родила, по воротнику его пальто. Если поднят — значит, все в порядке, родила. Жаль, что не узнают, кого она родила, сына или третью дочку. Впрочем, какая разница? Главное, чтобы ребенок родился и чтобы жил…
Стукнула входная дверь. Значит, хозяйка вернулась в плохом настроении. Портниха не угодила или опять какая-нибудь подруга в чем-то перещеголяла?
Она быстро оглядела кухню — стол вытерт, на полу, хотя мыла посуду, не накапано — и поспешила в переднюю помочь хозяйке снять боты.
— Марта, сегодня с Пранукасом не надо гулять. Ветрено. Надышится морозным воздухом.
— Хорошо. — Не возразить же, что именно из-за ее страха перед холодным воздухом ребенок и простужается.
— Так что займись стиркой.
— Хорошо. — Это действительно хорошо, потому что на улице она всегда волнуется и напряженно следит, не идет ли навстречу или по другой стороне кто-нибудь из прежних знакомых. Ее могут узнать даже такую, закутанную в платок.
— И получше накрахмаль воротники и манжеты рубашек. В прошлый раз хозяин был недоволен.
— Жаль, что вы мне сразу не сказали. Я бы перестирала.
— Мыло на мостовой не валяется.
— Без мыла. Только крахмала добавила бы.
— И крахмал с неба не сыплется.
…Не в рубашках дело. И она не просто раздражена. Она сердита. Но на кого?
— Ваши боты помыть?
— Только потом не ставь близко к плите.
— Да, конечно.
Зачем хозяйка пошла за ней в кухню? Не для того же, чтобы проследить, куда она поставит сушить боты. Еще и уселась. Значит, надолго…
— Чаю вам подогреть? — Молчит. Значит, надо греть. — Говорят, что горячий чай помогает от головной боли.
— Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?
— Мне так показалось.
— Если кажется, перекрестись. Не голова у меня болит, а душа. Оттого, что люди теперь такие. Только и смотрят, как бы обмануть.
— Кто… — нет, голос не дрогнул. — Кто вас обманул?
— Какая тебе разница?
Значит, не о ней речь.
— Извините.
— Ты-то чего извиняешься? Не ты же взяла у меня деньги на мясо, а потом сказала, что немцы все забрали. Знает, стерва, что не смогу проверить, и пользуется.
— Не огорчайтесь, хозяйка. Сделаю на обед цеппелины или напеку картофельных оладий.
— А гостей в субботу тоже твоими оладьями буду угощать?
— У вас… будут гости?
— Чего так испугалась?
— Я не испугалась. К господам всегда приходят гости. Там, где я раньше служила, тоже приходили.
— Раньше. Тогда не было карточек. И этих чертовых спекулянток.
— А… ваши гости, они когда придут?
— Говорю же, в субботу.
— Да, но… к обеду или к ужину?
Хозяйка медлила, словно обдумывая, стоит ли отвечать, и буркнула свое обычное:
— Тебе какая разница?
— Никакой. Я просто так спросила.
Неправда. Не просто так. Лучше бы к обеду, тогда удалось бы, под видом гулянья с Пранукасом, уйти из дому, чтобы гости ее не видели.
— К ужину. Но рано. Чтобы мужчины успели до комендантского часа вылакать всю выпивку. А тебе что? Когда придут, тогда и будешь подавать на стол.
— Но у меня нет белого фартучка. И наколки нет.
— Знаю я твое приданое. Все вы такие. Нанимаетесь в приличный дом, а у самих — ничего.
— Я же вам рассказывала. Дом, в котором я служила, разбомбили.
— Один, что ли, твой? Ладно, дам тебе фартучек. И наколку поищу.
— Не будет ли вам удобнее, если я заранее все приготовлю, накрою на стол, а потом, когда гости придут, не буду вам мешать? Я знаю, что господа не любят, чтобы, когда они говорят о своих делах, рядом вертелся чужой человек.
— А ты и не будешь вертеться. Подашь, и сразу выходи. Сменила тарелки — и назад на кухню.
— Хорошо…
Что же придумать?
Хозяйка объясняла, какую луковую начинку приготовить для фальшивого зайца. И чем грибная подлива лучше обычной. И как в полученный по карточкам мармелад подмешать немного домашнего варенья, чтобы забить казенный запах начинки для пирога. Сетовала, что не из чего испечь «наполеон» или торт с орехами и взбитыми сливками.
Она слушала. Соглашалась. Запоминала. А все равно думала о своем — что делать? Ведь за столом может оказаться женщина, которая рожала в их клинике, и узнать ее. Или какой-нибудь чересчур бдительный мужчина обратит внимание на ее «неарийский» цвет глаз. Сослаться на зубную боль и перевязать щеку? Хозяйка не позволит в таком виде выходить к гостям. А хозяин по случаю гостей зажжет еще и верхний свет. Так что даже тени от абажура не будет…
Наконец хозяйка, выложив все про подливу, пироги и какие-то особенные пончики, которые, возможно, удастся сделать из теперешней муки, вышла. Она снова была на кухне одна. Здесь опять стало привычно тихо. Но ничего придумать не могла. Наоборот, чем напряженнее думала, тем очевиднее становилось, что не избежать ей неизбежного. За отказ хозяйка уволит.
Придется выйти. Открыть эту дверь и с подносом в руках шагнуть в ярко освещенную столовую, где вокруг стола будут сидеть неизвестно какие люди. Они повернут к ней головы. И она должна будет обойти каждого. Забрать грязный прибор. Поставить чистый. Забрать грязный. Поставить чистый. И казаться безучастной. Не была она никогда акушеркой. И Алиной Зив не была. Она — Марта Шиховска.
Внезапно все вокруг — эти стены, полки с кастрюлями, дверь — все узнали ее, обступили, приблизились. Нет, нет! Стены на месте. И полки висят. И дверь закрыта. Это у нее закружилась голова. Сейчас пройдет. Уже проходит. Хорошо, что хозяйка не видела. Никто не видел. Она Марта Шиховска. И никто не догадается, что она Алина Зив.
XIV
Моника достала из шкафа все четыре своих платья и развешала их на стульях. Какое завтра понести на фабрику и выменять на хлеб?
Хоть бы одно было лишним. Так нет же, два с длинным рукавом, два — с коротким. Юбка не в счет, старая уже. И кофты — которая с заплатой, которая из рубашки Болесловаса перешита, только и можно на работе под халатом носить. Нет у нее лишнего платья. Но подбрасывать доктору одну только шелуху она тоже больше не может. Правда, для ребенка дважды вареных картофелин добавляла. Так ведь уже сами предпоследний мешок доедают. А Болесловаса она должна досыта кормить. Как бы там Юстина вокруг него хвостом ни вертела, а кормить, видно, нечем — свои бы дети не голодали.
Не кормит его Юстина, голодный приходит.
Жалеет ее, сам отказывается? И не потому теперь почти никакого приработка не приносит, что заказчиков нет, а потому, что Юстине отдает. Как проверить? Спросишь, только больше рассердится. Нет, нельзя мужика, когда он в сторону от дома смотрит, спрашивать лишнее. И выговаривать ему нельзя. Только как делать вид, что ей это все равно — когда и откуда он приходит и что нет у нее на него ни зла, ни обиды.
