Юрий Семенов - Прощайте, скалистые горы!
Он безразлично взглянул на Чистякова, отложил шпагат, которым связывал пружину кресла, но когда в открытой двери показались Борисов и Ерошин с обезоруженным немцем, вскочил со скамейки. Незнакомец смотрел удивлёнными глазами на разведчиков, связывавших руки немца. Он выпрямился и, не обращая внимания на выставленный Ерошиным автомат, подскочил к фашисту, огромным кулачищем ударил его по голове. Чистяков схватил неизвестного за руку, но тот как-то размяк, будто всю свою силу вложил в удар, уткнулся головой в грудь мичмана и зарыдал. А когда поднял лицо, из усталых, покрасневших глаз бежали к усам две струйки.
— Руссиш! Совьет Руссиш! Норвеги… — радостно бормотал он.
Чистяков подошёл к норвежцу и, приложив палец к губам, сказал:
— Тсс, тихо.
Мичман взял со стола увесистый замок, погасил свет. Когда все вышли со двора, он запер ворота. Пять тёмных фигур растворились в темноте.
Когда разведчики возвратились, Ломов сразу опросил пленного, пожилого немца — фельдфебеля. Сбивчиво, скороговоркой он рассказал, что немцев близко нет, есть небольшой гарнизон артиллеристов на сопках, где устанавливают тяжёлую, дальнобойную батарею и поблизости около лагеря пленных — конвойный батальон. Река не охраняется в таком далёком тылу, но около неё расположены воинские части.
Вскоре отряд снялся с места, подошёл к берегу. Матросы стали спускать на воду две шлюпки. Ломов решил сообщить сведения в штаб бригады. Он позвал Башева, накрылся с ним плащ-палаткой. Радист дал позывные. Ему сразу ответили. Ломов начал диктовать шифровку.
Ветер и быстрое течение прижимали шлюпки к берегу. Разведчики оттолкнули их, когда командир и радист сели на носовую слань около пленного немца и освобождённого норвежца. Шлюпки закружились, выравниваясь, одна за другой быстро поплыли на середину реки, гонимые сильным течением и попутным ветром.
ГЛАВА 16
Наместник Гитлера в Норвегии — рейхскомиссар Тербовен, два часа беседовал с майором Квислингом.
Их встреча состоялась не в Осло, а на склоне холма Синнсакер, прилегающего к городу Тронхейму — бывшему когда-то королевской столицей и архиепископской резиденцией.
Рейхскомиссар был в ужасном настроении. После недавнего покушения на Видкуна Квислинга он стал осторожным, недоверчивым и беспокойным.
Они говорили о создании норвежских отрядов для защиты страны от русских. Вся надежда — члены норвежской квислинговской партии — и те уклонялись от призыва в вооруженные отряды своего вождя и тысячами скрывались в лесах, уходили в Швецию. В конце беседы рейхскомиссар приказал через неделю доложить о создании отрядов и выгнал Квислинга, как слугу, грубо и беззастенчиво.
Тербовен вылетел в Киркенес, самый северный норвежский порт в Баренцевом море, невдалеке от финской границы.
К вечеру самолёт приземлился на аэродроме около моря, а через несколько минут Тербовен тяжело поднялся на второй этаж своей временной резиденции в Киркенесе. На ходу отдал распоряжение дежурному офицеру узнать, все ли вызванные командиры дивизий и частей прибыли на совещание к рейхскомиссару.
В кабинете, неуютном и большом, с четырьмя высокими окнами, выходящими к морю, казалось, только что закончили ремонт. Вдоль голых стен один к одному стояли длинные ряды стульев. В углу, около окна, — широкий письменный стол, кожаное кресло, а над ним до потолка — портрет Гитлера. Все другие стены были пусты. Картин рейхскомиссар не любил.
Тербовен положил на стол толстую чёрную папку, разделся и подошёл к окну. Солидный, высокого роста, с лоснящейся бритой головой, он был похож на мясника. На его пухлом лице выделялись покрасневший длинный и прямой нос с разветвлёнными фиолетовыми прожилками и презрительно опущенные уголки губ. Смотрел он исподлобья, и это придавало лицу ещё более холодную суровость.
Он был одним из первых рейхскомиссаров, испечённых в гитлеровском адском котле для оккупированных стран. Тербовен и сейчас помнил, как в первые дни своего назначения, ещё будучи в Германии, он вслух повторял: «Рейхскомиссар! Хорошо, чёрт побери!» — и до самозабвения прислушивался к своему голосу. Прибыв в Норвегию, он встал во главе управления страны и исполнил всё, что приказал ему фюрер. 25 сентября 1940 года рейхскомиссар объявил, что стортинг считается распущенным, король лишённым престола, а все вопросы внешней политики отныне входят в компетенцию германских властей.
Норвежские политические партии были распущены, за исключением партии «Национальное единение», руководитель которой, Видкун Квислинг, объявлен «вождём национального движения». В стране был установлен новый политический порядок.
Началась война с Россией. И когда Эрика Коха, гаулейтера Восточной Пруссии, назначили рейхскомиссаром Украины, Тербовен, с завистью вздыхая, стал ненавидеть Норвегию. «Что это за страна?… Сопки. Лес. Тундра. Населения — морж наплакал. Угля, нефти нет, а о сельском хозяйстве и говорить не хочется. Много ли разживёшься на руде, китовом жире и треске, будь она проклята… Животноводство, разве, ещё осталось. Торговый флот был большой, да уплыл с англичанами. Что и говорить… Здоровье Норвегии подорвали ещё короли Швеции. В Россию бы!»
После разгрома немцев под Сталинградом эти мысли Тербовена уже не волновали. А когда советские войска освободили свою территорию и двинулись к Германии, он начал беспокоиться, как бы не лишиться Норвегии. Несколько дней назад Тербовен пал духом. Финляндия вышла из войны, в Заполярье немцы остались один на один с русскими. После уверений Гитлера о выводе войск из Скандинавии Тербовен примирился с мыслью покинуть пост рейхскомиссара и в то же время боялся возвращения в Германию, где начиналась паника.
Вчера Тербовен получил секретный приказ Гитлера, о котором он должен сейчас говорить на совещании. В приказе фюрер повелел стоять за Норвегию насмерть.
Тербовен отошёл от окна, раскрыл папку, достал сложенную карту и, как скатертью, накрыл ею стол. На карте было много пометок: чёрных, синих, зелёных точек и чёрточек. Взгляд его расплылся по чёрным точкам. Они усеяли Восточную Пруссию, Польшу, Румынию, Болгарию, неудержимой лавиной двигались на Берлин. Рейхскомиссар облокотился на стол, закрыл руками лицо, стоял, не шелохнувшись, и только манжеты рубашки с золотыми запонками, выглядывающие из рукавов пиджака, слабо дрожали.
В кабинет вошёл Радиес — начальник гестапо оккупационных войск. Он был полной противоположностью Тербовену — низкорослый, худой, с лицом, как высушенное яблоко, но очень подвижный и нервный. Радиес без конца поправлял узел чёрного галстука и подёргивал правым плечом.
— Коммунисты сколотили новый партизанский отряд. Он уже подымает голову, — сообщил Радиес, тоже склоняясь над картой.
— Надеюсь, гестапо знает, что делать с этой головой, — с иронией ответил рейхскомиссар, отходя к окну.
— Отряд дислоцируется не больше сотни миль отсюда и называется «Двадцать второй год компартии Норвегии», — продолжал Радиес. — Как видите, эта голова имеет солидный возраст и, как я уже убедился, глубокие корни.
— Удар в спину готовят?
— Да. Перехватили их связного, который показал на допросе, что отряд ждёт наступления Красной армии. К несчастью, он покончил с собой в камере. Но замысел ясен… Вы из Тронхейма прилетели? Что там за забастовка вспыхнула? — спросил Радиес, меняя тему разговора.
— Студенты политехникума начали забастовку. Они покинули город и сейчас находятся где-то около шведской границы.
— Они у партизан, уже с винтовками…
В кабинет вошёл дежурный офицер и доложил Тербовену о прибытии двоих американцев, ожидавших рейхскомиссара со вчерашнего дня. Тербовен разрешил пропустить их и добавил:
— Обычно крысы бегут с корабля, который должен погибнуть, а эти — наоборот.
— Должно быть, хорошая примета, — вставил Радиес, подёргивая плечами.
— Смотря для кого, — пробурчал Тербовен, садясь в кресло, и попросил Радиеса оставить его одного.
В кабинет вошли Уайт и Ланге, одинаково одетые в тёмно-синие мешковатые костюмы.
— Просим извинить!… Знаем, вы очень заняты. В приёмной столько офицеров, — начал Уайт. — Я с последней просьбой…
— Слушаю, — сухо ответил Тербовен, откинувшись к спинке кресла.
— В Осло есть старые коммерческие дела моего дряхлого отца. Сейчас удобный случай. Обрадую своего старика.
— Нужна виза на проезд? — спросил Тербовен.
— Да, поеду я и Ланге. Он поможет мне.
Тербовен задумался. Задумался не о том, дать визу или отказать. Он решил извлечь из этой встречи с Уайтом пользу и для себя. Всё-таки их связывало многолетнее, ещё довоенное знакомство. Правда, Тербовен никогда бы не вспомнил об Уайте и не пошёл на восстановление с ним связи, если бы не начал задумываться о своём будущем, которое уже стало вырисовываться в его сознании мрачными развалинами разбитой Германии. То, что Уайт сам дал о себе знать, добиваясь возврата капитала, оказавшегося волей судьбы под властью рейхскомиссара, радовало Тербовена. Как-никак около полумиллиона долларов осталось за Уайтом платежей. Деньги можно вернуть. Тербовен не вспоминал о них несколько лет. Увлёкшись политикой, он давно отбросил коммерческие сделки. Отбросил не потому, что его перестали интересовать прибыли. Напротив, политика помогла ему ворочать не тысячами, а миллионами. Но теперь…
