Юрий Семенов - Прощайте, скалистые горы!
Немец, который поджигал сарай, даже не пытался убежать. Лезть на сопку к автомашине он не решился, его могли легко убить. Он поднял руки и, перепуганный, пошёл к разведчикам.
Огнём уже охватило крышу, стены сарая, а к небу потянулся сизый столб дыма.
Ломов с Борисовым бросились к горящему сараю. Когда они подбежали к двери, к ним навстречу, весь в дыму, выскочил высокий и худой человек. Он был страшен. Перекошенным в ужасе ртом незнакомец жадно хватал воздух. Ломову и Борисову показалось, что одежда на спасённом человеке горит. Они стащили с него куртку, но она не горела, как показалось вначале. Из кармана куртки вывалился пистолет с отведённым назад затвором. Ломов догадался: человек стрелял до последнего патрона.
Ломов участливо взял под руку неизвестного и, приглядевшись к нему, воскликнул:
— Ланге!
Тот протёр воспалённые, слезившиеся глаза и, часто моргая, посмотрел на разведчиков. Он уставился на подбежавшего Чистякова, и вдруг лицо его дёрнулось, застыло в ужасе.
— Как он очутился здесь? — недоумевая, спросил Чистяков. — Их же отправили в Мурманск.
— Странно… Немцы чуть не ухлопали его, — пожал плечами Ломов.
Ланге всхлипнул и зарыдал. Он распростёр руки и дрожащим голосом проговорил:
— Боже мой! Опять вытащили меня из могилы вы… Не гадайте, как я очутился здесь — Ланге снова вспомнил слова Уайта… — Я всё расскажу, когда у вас будет время.
Подбежавший Шубный доложил командиру, что в сарае больше никого нет.
— Все быстро в посёлок! — громко приказал Ломов.
Разведчики подобрали немецкие автоматы и вместе с пленным и Ланге поднялись на сопку. Они остановились около автомашины. В кузове лежало восемь туго набитых вещевых мешков с продуктами и бельём. Разведчики сняли вещевые мешки, свалили машину в кювет, разбили её так, как будто в неё попала бомба. Возвратились в посёлок, когда уже начало темнеть.
Около дома старого Реймо собралось несколько пожилых норвежцев. Они о чём-то возбужденно говорили, потом вдруг принялись обнимать матросов.
Все вошли в дом. Разведчики, разгорячённые и весёлые, присели было отдохнуть, стали угощать норвежцев махоркой, но Ломов приказал собираться.
Старый Реймо поил водой утомившихся матросов, гордый и счастливый поглядывал на своих друзей-норвежцев. Только сейчас разведчики заметили, что он одет по-праздничному.
Ломов подозвал Роми и велел ему раздать народу захваченные вещевые мешки.
Роми кивнул головой и спросил:
— А немецкие автоматы?
— Они твои, а что с ними делать, сам знаешь, — ответил Ломов.
Лейтенант первым подошёл к старушке, склонил голову и пожал её костлявую маленькую руку. Она встрепенулась, выпрямила сгорбившуюся спину и трижды перекрестила Сергея. За ним подошли остальные разведчики. В молчаливых рукопожатиях и выражениях лиц матросов старая норвежка чувствовала благодарность, простую и искреннюю.
Роми сидел на лавке, уныло опустив голову. До последней минуты он считал себя бойцом русского отряда. И вот разведчики уходят, может быть, навсегда, и он больше никогда не увидит своих освободителей. Тяжело и больно было у него на душе. Подошёл Ломов и провёл рукой по его голове. Роми встал.
— Ну, что же, Роми, с нами пойдёшь или останешься? Решай сам.
— Я должен остаться здесь. Вы научили меня бороться за свободу, честь моего народа. Раньше я боялся врага. У меня были голые руки, сейчас я говорю себе: «Буду бороться!» Сейчас нас двое, а завтра мы подымем сотни людей и будем драться с врагом, как научили меня вы. Наш народ день и ночь будет ждать своих освободителей — Красную армию и никогда не забудет братской крови, пролитой за его счастье.
— Ты хорошо и верно сказал, Роми. Благодарю тебя за помощь. Передай своим, что Красная армия и флот не оставят вас в беде.
Роми крепко обнял Ломова и на секунду застыл, глядя ему в глаза.
— Прощай, Сережа! — с тоской проговорил он.
— Нет, только не прощай, а до свиданья, до скорой встречи.
Первыми из дома вышли Ломов и старый Реймо с мачтой, за ними — Роми, пленные и один за другим шесть разведчиков, с парусом и вёслами. Старушка долго стояла в сенях раскрытой двери, чуть слышно шептала молитву, щуря глаза в сторону, куда ушли разведчики.
Шхуну осторожно опустили на воду. Недолго было прощанье на берегу. Ломов сказал, что разведчики вернут новую шхуну с рыбацкими снастями. Роми перевёл ответ старого Реймо:
— Брать и отдавать во время войны — одна путаница. Вот прогоните фашистов, тогда найдём ли мы чем отблагодарить вас, наших друзей?
Шхуна отвалила от берега, плавно скользнула по заливу, и когда Чистяков натянул концы раскрытого паруса, она рванулась вперед и полетела в море.
Заполярный ветер никогда не уставал дуть, особенно в море; он, казалось, все время крепчал, становился упруже. Чистяков управлял парусом. Остальные лежали на дне шхуны, укрытые оставшимися плащ-палатками.
Вскоре шхуна накренилась, описала полукруг и легла курсом на полуостров Рыбачий. Ломов следил за компасом и всматривался в горизонт. «Только бы не нарваться на вражеский корабль», — думал он. Сердце молодого лейтенанта переполнялось радостью. Окончилась почти месячная разлука с Рыбачьим. Ломов невольно представлял себе неожиданное возвращение отряда в родную бригаду, доклад Растокину и Антушенко, встречу с друзьями.
Стало холодно, брызги волн накрывали шхуну, текли за плащ-палатки на разведчиков. Чистяков, весь мокрый, всё чаще вытирал лицо рукавом телогрейки. Он стал как одно целое с парусом и шхуной, умело управлял ими. Ломов хотел сменить его, но мичман попросил разрешить ему управлять шхуной до места. Чувствовалось, он дорвался до моря и хотел насладиться им вдоволь.
В полночь стало тише. На небе то тут, то там вспыхивали радужные нити. Переливаясь, как бы играя, они неслись навстречу друг другу и, столкнувшись, расходились кругами, образуя гигантскую люстру северного сияния.
А шхуна неудержимо летела вперёд. Под утро в отблесках северного сияния разведчики ясно увидели выступающий в море полуостров Рыбачий. В борта шхуны била волна, и Чистяков невольно вспомнил слова песни:
А волны и стонут и плачут,
И бьются о борт корабля,
Растаял в далеком тумане Рыбачий,
Родимая наша земля…
Чистяков сильнее натянул концы паруса, вытер мокрое лицо и простуженным хриплым голосом запел:
Прощайте, скалистые горы…
Запев подхватил весь отряд. Песня быстрее шхуны влетела в узкий залив, отозвалась эхом. Разведчикам показалось, что вместе с ними запели скалистые сопки Рыбачьего.
Примечания
1
Рыночная площадь в Тронхейме.
2
Королевская.
3
Монашечная.
4
Немецко-фашистский радиообозреватель.
