Эдуард Володарский - Штрафбат
И его никто не остановил, не утешил — все смотрели вслед улетавшему клину журавлей, слушали печальное, хватающее за сердце курлыканье, и у многих в глазах стояли слезы…
— Душа у солдата журавлиная… — пробормотал Твердохлебов. — В небо просится…
К Твердохлебову подбежал запыхавшийся радист Семен Глушков:
— Первый вызывает, товарищ комбат.
Твердохлебов заторопился по улице, обернулся, крикнул:
— Баукин! Глымов! Насчет постоя посмотрите — кого куда селить!
— Надолго? — спросил Глымов.
— Думаю, недельку-то дадут передохнуть!
— Хе-хе, твои слова да в уши Господу, — усмехнулся Глымов.
— …А вы все же попробуйте объяснить мне этот факт. На съезде я в перерывах разговаривал со многими делегатами, за кого будут голосовать, за Кирова или Сталина? Почти все отвечали не раздумывая — за Кирова. А когда посчитали бюллетени, получилось — подавляющее большинство проголосовало за Сталина! Не ведаете, как подобные чудеса могли произойти? — спрашивал троцкист Павел Муранов, лежа на горячей, только что протопленной печи и дымя самокруткой.
На широкой лавке у окна небольшой избы, укрытый шинелью, лежал другой собеседник, тоже курил и смотрел в небольшое оконце, за которым синел вечер. Это был Сергей Яковлевич Дронский.
— Чудеса тут ни при чем. Бюллетени за Кирова были попросту уничтожены или переписаны в пользу усатого батьки. Вот и все чудеса.
— Значит, Сталин стал генсеком незаконно? — не отставал Муранов.
— Когда революция делается — все незаконно, вы этого не знали? Заложников тысячами стреляли — это законно? Попов чуть не миллион на тот свет отправили — законно? А уж внутри партии столько интриг кровавых мне лично наблюдать приходилось! Батьке Махно орден Боевого Красного Знамени за номером два вручили, вместе с ним Киев штурмовали, а потом врагом лютым объявили… Потом эсеров под корень извели, потом вашего брата — троцкистов… Революция никого не жалела, пред ней авторитетов нету… Весь вопрос, сударь, во имя чего все это творилось?
— Интересно, во имя чего же? — с ехидцей спросил Муранов.
— Во имя победы революции… во имя победы колхозного строя… во имя победы индустриализации.
— Чушь собачья! Киров поддерживал курс на коллективизацию! Троцкий в своих трудах обосновал необходимость трудовых армий при индустриализации. И никто из них революцию не предавал! Ни Троцкий, ни Бухарин, ни Зиновьев с Каменевым революцию не предавали! Самая пошлая средневековая драка за власть! И ваш Сталин оказался кровавее Чингисхана!
— Он такой же мой, как и ваш, — отвечал Дронский. — И не будьте ребенком в сорок пять лет — если есть власть, то за нее будут драться. Так всегда было, так всегда будет, — жестко подытожил Дронский.
— Деритесь на здоровье! При чем тут миллионы невинных людей?! — взвизгнул Муранов.
— Не слышали, что Сталин на это сказал? «Лес рубят — щепки летят!»
— Это народ — щепки?
— Вы кем в те годы были, любезный? Харьковской губернией верховодили? Коллективизацию проводили? Сотни тысяч людей в Сибирь на голодную смерть ссылали? Последний кусок хлеба у крестьянина отнимали? Это и были те самые щепки, про которые батька усатый говорил. А топоры были ваши!
— И ваши! — крикнул с печи Муранов.
— И наши… в одной партии состояли, одни приказы выполняли.
— Говорить с вами после этого просто противно!
— Да мне с вами давно противно, однако ж терплю, разговариваю, — вздохнул Дронский.
На полу заворочалась фигура, укрытая шинелью, и мужской голос пробурчал:
— Вы спать дадите, деятели хреновы?! По десятку годов в лагерях отмотали, а все никак наговориться не можете, пустобрехи чертовы!
Спорщики затихли, и с улицы донеслись звуки гармоники, медленная, томная мелодия танго:
Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят,
Эти слезы невольно я роняю в тиши…
выводил чистый молодой голос, и слова плыли над притихшей деревней, и смутно слышался девичий смех.
На скамейке соседней избы восседал Леха Стира, вокруг толпились любопытствующие девчонки, улыбались, хихикали.
— Значит, так. Угадываешь — ты меня целуешь, а не угадываешь — я тебя, договорились? — Леха облизывал глазами девчат, тасовал колоду.
— Ага, видали таких хитрованов! Ты угадываешь — ты меня целуешь…
— А я что говорю?
— В щечку!
— Ну ладно, ладно, в щечку.
— А я угадываю — шелобан в лоб! — Девчата дружно засмеялись.
— Ох, девки, чего за ради вас не сделаешь! Была — не была! — Длинные пальцы Лехи выдернули из колоды карту рубашкой вверх. — Какая?
— Дама треф, — загадала девчонка.
Леха перевернул карту — десятка червей — и демонстративно подставил щеку для поцелуя. Девчата сдержанно засмеялись. Проигравшая нерешительно приблизилась к Лехе, чмокнула в щеку и тут же отскочила.
— Э-эх, разве это поцелуй? Ну ладно, теперь тащу себе. — Леха достал карту. — Валет бубей.
Показал карту — бубновый валет.
— Мадам, прошу. — Леха встал, притянул к себе девушку и неожиданно поцеловал в губы.
— Ты чего в губы лезешь, кобель драный, чего ты в губы?! — отчаянно вырывалась та.
— У меня намерения самые серьезные, Валентина! — Леха крепко держал девушку, а вокруг весело смеялись.
— Эй, гармонист, белый танец давай!
Гармонист послушно заиграл «Брызги шампанского». Девушки разбились на пары, и лишь немногие отважились танцевать с кавалерами.
— Ой, куды ж ты сразу под юбку-то лезешь?
— Поближе познакомиться.
— Я те между глаз щас компостер-то проставлю — за версту светить будешь!
— Да ты мне сразу приглянулась, Танька!
Кто постарше — стоял в стороне, глазел на парочки, ловил обрывки приглушенных разговоров.
— Как при немце жилось-то? Лютовал шибко?
— По погребам сидели, носа не показывали. Одни старики да бабы. Скотину позабрали всю, курей перебили и успокоились. Надьку вот только цельной оравой насильничали. Всю ночь. А к утру она в сарае на стрехе повесилась…
— Вы-то надолго здесь или денек только постоите?
— Начальству виднее. Моя б воля, Настена, я б с тобой с сеновала не слазил бы.
— Ой-ой, все вы такие, когда обещаете. А как до дела — так поминай как звали.
— Ну, пошли на сеновал, я тебе докажу… пошли потихоньку…
— Да куда мы, куда… смотрят все…
— Да нужны мы им больно, другие об том же думают…
— А чего это вас в штрафники записали? Чем таким вы проштрафились?
— Да через баб все беды.
— Это почему ж через баб? Чем мы перед вами так виноваты?
— В атаку идти надо, а мы все с вас слезть не можем — вам все мало да мало…
— Конечно, если вы такие нерасторопные…
— Катюша, мне двадцать семь, и с самого рождения я ищу идеал, вы понимаете?
— Так и не нашли?
— Находил… но потом идеал поворачивался ко мне такой страшной рожей, что бежать приходилось без оглядки. А вот теперь нашел. Сердце подсказывает — нашел!..
— У тебя фотка есть?
— Тебе на что?
— Ей-ей, как талисман носить буду.
— Ой, час назад познакомились, а уже — талисман!
— А еще адресок дашь — напишу! Дай поцелую. Да не вертись ты, не видно ж ничего… Губы у тебя сладкие, как малина… Дашь фотку?
— Дам…
— Пошли. Далеко живешь? Пошли, провожу… Стой, еще разок поцелуемся…
— Ты всегда с картами мухлюешь?
— Не смухлюешь, Валюнчик, не проживешь.
— Со мной-то чего мухлевать? Ты мне и так понравился…
— Правда? Ты где живешь-то? Пойдем, глянем, как ты живешь. А чего родители? Мы деда тревожить не станем — можем на сеновале расположиться…
— Стара! Леха! Ты тута? — Среди танцующих вертелся парень в расстегнутой телогрейке. — Комбат велел немедля к нему!
— Скажи, скоро буду.
— Он сказал, что прям сейчас!
— Ну, гад настырный…
В штабе дивизии шло совещание. Вокруг карты на большом дощатом столе стояли командиры полков и артдивизионов. Среди них был и комбат штрафников Твердохлебов. Большая электрическая лампа на тонком шнуре, висевшая низко над столом, работала от передвижного движка. Грохот его слышался за стенами блиндажа.
— Линию фронта перейдут сразу четыре разведгруппы, — говорил генерал Лыков. — Перед рубежами немецких укреплений сильно заболоченная местность. Возможно минирование. Могут еще наши мины там лежать, если не засосало… Командование интересует абсолютно все на этом участке — количество и состав войск, огневая насыщенность, количество танков, склады боеприпасов. Но больше всего командование интересуют языки. Не рядовые повара или какие-нибудь перепуганные унтера, вы меня понимаете, товарищи командиры? Нужны знающие оперативную обстановку на этом участке фронта немецкие офицеры. Уши ни у кого не заложило? За такого офицера, само собой, будет… достойная награда, а штрафникам — возвращение погон, званий и орденов и полная реабилитация. — Генерал обвел внимательным взглядом офицеров, столпившихся у стола, снова опустил взгляд к карте. — У каждой разведгруппы — свой маршрут, и знать друг о друге они не должны. На случай незапланированного пересечения у каждой группы будет свой пароль. Маршруты каждой группы обсудим отдельно с каждым командиром полка… Давайте вопросы, товарищи командиры.
