Любовь Буткевич - Солдаты милосердия
Когда очнулась, увидела, что полушубок лежит на полу, а в палате, как в холодильнике.
Вскочила. Сделала несколько физических упражнений, чтобы согреться. Подошла к окну, где стоял котелок с водой. Хотела умыться, но вода покрылась коркой льда.
«И умыться отставить придется», — размышляю, поглядывая в окно.
Напротив остановился начальник. Не сразу поняла, что он разговаривает со мной, размахивая руками.
— Что ты тут делаешь? — кричит он.
— Под арестом сижу.
— Хватит дурака валять. Не на курорт приехала!
— Трое суток еще не прошло.
— Я тебе дам трое суток! — погрозил он и ушел.
Тут же прибежал старшина и освободил меня из-под замка.
— Ха-ха, ну как? — встретил Темкин.
— Вообще-то это издевательство над невиновным, товарищ начальник. Но я сутки отдохнула не хуже, чем на курорте. Главное — не ходила в столовую за километр. Меня кормили горячими обедами через форточку.
— Ах, разбойники! Учту в следующий раз, — смеялся он.
— Следующего раза не будет.
— Посмотрим. А пока иди в штаб. Помоги Клаве с отчетом.
Когда начиналась эвакуация раненых и подготовка к передислокации, наступала горячая пора в штабе. Здесь парадом командовала Клавдия Степановна Еговцева. В штабных делах у нее был полный порядок. Каждая бумажка знала свое место. Хозяйка была аккуратной, исполнительной и очень справедливой.
Клавдию Степановну все мы считали идеальным человеком во всех отношениях. Она словно примагничивала к себе людей. С ней всем было хорошо, весело, интересно. Как бы мы ни были загружены делами, она умела распределить время так, что мы успевали поболтать и посмеяться, побегать друг за другом вокруг столов, несмотря на крик начальника.
— Делать вам нечего, что ли? Разыгрались, как дети!
— У нас заскок в мозгу от этих цифр, — смеется Клава.
— Я вам покажу заскок! — добродушно улыбается Темкин.
И снова статистика, формы…
Самым тяжелым занятием в штабе было писать похоронные извещения на умерших.
«Ваш муж (сын)… умер от ран, полученных при защите Родины. Похоронен… (там-то), братская могила №…»
Описывалось подробно, в каком ряду и которым по счету лежит этот человек, с южной или западной стороны. Подробности сообщались на тот случай, если родители или родственники пожелают перевезти останки погибшего в родные края. А приезжали нередко.
Я писала и представляла, кто и как получит известие. Какое горе свалится на семью! Это ужасно меня угнетало. Переживалось не легче, чем при виде самого умирающего. Порой не выдерживала и откладывала письмо — слезы застилали глаза.
Вот история болезни Лукашенко. «Лукашенко, Лукашенко…», как эхо отдается в мозгу. Так ничего больше и не сказал.
— Клава, на Лукашенко, кроме фамилии, никаких данных нет. Куда и что писать?
— Отложи. Нужно делать запрос в штаб армии.
История №…
Ф. И. О. Боброва Галина.
И вновь переживаю смерть этой двадцатилетней девушки. Поступила она в тяжелейшем состоянии. При операции обнаружилось, что во многих местах повреждены кишечник и другие внутренние органы. Ох, как тяжело было находиться у ее постели, видеть ее муки, слышать мольбу о спасении и присутствовать при последних минутах жизни!
Никто не оставался равнодушным, когда погибали от ран воины-мужчины, а тем более, если это случалось с такими юными девушками, кому жить бы да жить.
История №… Ф. И. О. Васильченко…
И трудно стало дышать, когда представила, как задыхался раненый в ту кошмарную ночь в селе Юзефовка.
Перед глазами проплывали лица страдающих на операционных столах, представлялись бессонные ночи, проведенные в палатах среди мучащихся от болей людей.
Трудно передать то, что творилось на душе, как и где укладывалось все переживаемое.
Вскипала ненависть к врагу за совершенные злодеяния, за погибших на фронте и за умерших от ран. За всех, кого ждут, но никогда не дождутся родные.
— Клавочка, больше не могу. Остальные допишу потом. Пусть лучше родные еще подождут писем от живых…
Вот, почти всегда так заканчивается наша передышка.
В ГОСПИТАЛЬНЫХ ПАЛАТАХ
Что за народ эти фронтовики — не перестаешь удивляться. Дрались с врагом отчаянно, не щадя жизни. Совершали подвиги. Получали ордена. Но вот ранило человека прошедшего, как говорится, огонь и воду. Попал он в госпиталь, так лежи бы, кажется, лечись. Отдохни от окопной жизни. Пусть пока без тебя повоюют. А он только поступит, день-два полежит, раз-два перевяжут: «Выписывайте не могу больше! Далеко от своей части отстал». Готов в нижнем белье сбежать, а рана-то еще заживать не начинала.
И сбегали. Приходилось ставить заслоны — часовых. Задерживать и возвращать в палату.
— Привязывать, что ли, вас?! — возмущались врачи.
Первое время я удивлялась. Думала: почему спешат в окопы, под дождь и свинцовый град? Теперь понимаю, что они не могли поступать иначе. Многие из них не хотели, да просто боялись отстать от своих частей. Отстать — это означало навсегда расстаться с друзьями, с которыми породнились в боях. Ведь старый друг — это надежная защита и помощь в любой ситуации. В новой же части — новые люди, и привыкать надо ко всему заново. Вот потому-то они и спешили догонять свои подразделения, зная свое место в коллективе и переживая: как-то там без них обойдутся?
А легкораненые вообще считали себя здоровыми. Они рассуждали так: чуть боль в ране успокоилась — можно в часть. А перевязку сделает санинструктор.
Или вот контуженные. У некоторых временно прогадали слух и речь. А так они тоже считали себя совершенно здоровыми. У кого-то голос проявляется в первые же дни, даже часы, и они тут же просили выписать их, хотя слух еще не восстановился.
В палатах тишина. Лежат, помалкивают, улыбаются. Записочки пишут друг другу и медсестрам. Врачей просят: «Выпишите, пожалуйста…» А врач спрашивает, тоже письменно: «Командовать станете тоже по бумажке? Просто горе с вами!»
Порой голос прорывается неожиданно, и счастливчики прыгают от радости, как дети, и сразу же бегут к врачу. Другие волнуются, злятся, нервничают.
Так один лейтенант утром мне пишет:
«Сестренка, хочется поговорить с вами о любви и дружбе…»
Отвечаю:
«Поговорить согласна, но как — вы же разучились разговаривать…»
Вечером раздается стук в дверь комнаты общежития. Смотрю: тот лейтенант пришел со своим другом-однополчанином, уже в походной форме. У товарища голос появился раньше и глухота прошла, но он два дня терпеливо ждал однополчанина, чтобы вместе вернуться в часть.
— Здравствуйте, — говорит лейтенант, — и до свидания. Попрощаться зашли. Как видите, разговор о любви и дружбе придется продолжить все же на бумаге.
— Ну что же, счастливого пути. Не попадайте больше под снаряд, да понадежнее оберегайте свои барабанные перепонки и голосовые связки, коль не хотите лежать в госпитале.
И на нашу долю нередко выпадали испытания. Вот свистят бомбы и рвутся где-то рядом. Взрывной волной гасит лампу под стеклом. Наступает темнота и тишина. Все молчат. А потом торжествуют:
— Перелет! Еще перелет!
Кто знал, что бесполезно проситься на выписку, тот лежал и вздыхал.
Конечно, скучать здесь тоже не приходится. С утра ждут обхода врача, потом начинались перевязки и процедуры, а при дневном свете можно было и почитать. А к вечеру, при мерцающей коптилке, создавалась такая обстановка, которая настраивала на душевные разговоры и воспоминания. К этому занятию подключались почти все, увлеченно рассказывая о себе, о друзьях-товарищах, о военных приключениях. Высказывали сожаление о том, что редко могли вот так же, по душам, побеседовать с врачом и медсестрами.
Верно, врачей больные видели только при обходе да во время перевязок. Постоянное место работы у них — операционная. Зато дежурные медсестры сутками жили в палатах, вместе проводили бессонные ночи, вместе страдали от болей. А это так иногда бывало мучительно! Ведь сестре приходилось болеть за всех сразу. А людей столько, да все с разными характерами и настроениями. Могли покапризничать или по пустякам обидеться и даже нагрубить. Среди них попадались веселые, были и серьезные, кто не принимал шуток. И к каждому надо найти подход, каждого понять, угодить порой, чтобы не обидеть. Все раненые очень чувствительны и наблюдательны. Знали, какая сестра легче делает уколы, у кого легкая рука при снятии приставших к ране повязок. Как врач определял по настроению больных их самочувствие, так и они замечали, с каким настроением приходят в отделение медицинские работники.
В одной из палат у меня состоялся такой откровенный разговор. Тогда я получила печальное известие из дома о трагической гибели старшей сестры Нины. Война уносила из жизни людей не только на фронте, но и в глубоком тылу. Нина работала на заводе и во время происшедшего в цехе несчастного случая погибла, оставив двоих малолетних детей. На дежурство пришла я в подавленном состоянии. Сразу же обратила внимание на то, что в палате необычно тихо. Нет шуток и оживления, как прежде при встрече.
