Андрей Дугинец - Стоход
Положив инструмент на лежанку, Савка степенно, по-хозяйски раздевается. Вешает одежду на большой дубовый пакил, вбитый в стену возле двери, поплевав на руку, приглаживает волосы. Проходит в угол за печью и пристраивается со своим токарным станком на маленьком треногом стульчике так, чтобы хорошо видеть Олесю, но самому оставаться в тени. Он боится насмешек Веры Юрковой, что сидит рядом с Олесей. У этой дивчины язык острее бритвы. Когда работа пошла на лад, украдкой посмотрел на Олесю и прошептал:
— Для тебя веретено делаю. Легонькое будет, прямое, лучше, чем у Веры. Ей-бо!
Олеся краснеет, еще ниже опускает голову, еще пристальнее смотрит на кудель и молчит. Сидит она в глухом углу, как и положено самой молодой на вечорках. Но веретено ее чаще других выбегает на середину хаты. Взяв за острый конец и сильно шаркнув ладонями, Олеся опускает его на пол. Крутясь, как юла, пузатое, тяжелое от волглой пряжи веретено идет полукругом по полу, тихо, бесшумно. Макнув пальцы в воду, налитую в деревянную чашечку, Олеся так и льнет к мягкой, серебристой, точно иней, кудели. Вся подавшись вперед, она не только пальцами, а, кажется, всем телом, всем существом своим тянет из кудели ровную, почти невидимую нить. Когда она так уходит в работу, лицо ее становится нежнее, тоньше и печальнее.
Обежав полкомнаты, тяжелое, пузатое веретено покорно возвращается к пряхе. Та подхватывает его и начинает наматывать на него накопившуюся на руке круто ссученную нить и как бы нечаянно оглядывает комнату: что за хлопцы пришли еще и чем они заняты. И опять наклоняется к кудели, опять забывается в работе и в своих тайных девичьих думах.
Олеся рада, что взрослые девушки приняли ее в свою компанию, относятся к ней, как к равной, и на вечорках теперь почти все песни начинает она. Даже самые красивые девчата завидуют ее голосу. А Савка тает от ее песен, как воск от огня.
Неуклюжий он, этот Савка. Голос, как у бугая. Носатый, лупоглазый… Совсем не такой, о каком мечтает Олеся. Зато хозяйственный и работящий… Олеся помнит каждодневные наставления матери и потакает ухаживаниям Савки. Она разрешает ему целый вечер сидеть рядом, держать веретено, когда надо, перематывать пряжу на клубок. Но домой провожать не позволяет: мать говорит, что еще рано.
Девчата, сидящие в переднем углу, шепчутся, что-то передают друг дружке на ухо. Тайна доходит и до Олеси. Кивнув подругам, она раньше времени поднимает с полу свое веретено, быстро наматывает на него нить. Раскрутив, снова пускает веретено на пол и начинает песню. Запевает она тихо и печально, словно что-то забыла и никак не может припомнить.
У по-о-ли дубо-о-чок,
Зэ-лэ-ный лысто-о-чок…
Девчата подхватывают все разом, но так же тихо и печально, словно тоже вспоминают что-то давно забытое, невозвратное:
…Ны бачила свого мылого
Вжэй другый дэнёчок.
Все уже умолкли, а худощавая, стройная девушка еще тянет высокую грустную ноту. Она ведет, пока запевала не начнет другого куплета и голоса их не сольются. Девушка она тихая и неприметная, а голос у нее самый высокий и сильный.
Лучина потрескивает. Деловито жужжат веретена. Дремно и жалобно льется песня о том, что девушка не видела милого уже три года, что их разделяют леса и горы, что тужит она о нем дни и ночи да не знает, тоскует ли он по ней.
Савка уже выточил веретено и зачищает его стеклышком. По временам он посматривает на разбухшее от ниток веретено Олеси. Как только кончится кудель, он будет держать веретено, а Олеся начнет перематывать нитки на клубок. Тогда целых полчаса он будет смотреть прямо ей в глаза. Она их опустит, как всегда. Но это еще лучше: тогда свободно можно любоваться ее круглыми пылающими щеками и маленькими, чуточку припухшими губами. Острые концы веретена будут приятно щекотать ладони Савки, а тонкая нить словно соединит его с девушкой. И когда нить эта кончится, взмахнув на прощанье хвостиком, тяжелый вздох вырвется из груди парня: была бы эта нитка хоть наполовину длиннее!
— Гармошка! Девчата, откуда гармошка? — раздался голос хозяйки.
За дверью ясно послышались звуки гармоники. Девчата забегали по комнате, наводя порядок, поправляя на себе платки.
Вошел здоровенный и какой-то весь взлохмаченный детина. Пестрая, кудлатая шапка из рыжей овчины сдвинута на раскрасневшееся правое ухо. На ногах — самодельные бурки из пестрого теленка. Красный полушубок без воротника разорван во многих местах, и ни единой застежки. Грудь нараспашку. Это Тимох, сын лесника.
— Добры́ вэче́р! — гаркнул он так, что некоторые девчата закрыли уши.
— Тимох! Оглушишь!
— Раздевайся, Тимох, — приглашает Ганночка. — Кто это там играл?
— Кто ж, гармонист!
— Так веди его сюда! Веди! — зазывает хозяйка.
— Дайте сперва глянуть, стоит ли вести того хлопца на такие вечорки. Может, пойти на другие, где веселее?
— Тю на тебя, Тимох! — замахнулась на него Ганночка. — Ты только глянь, что тут за девчата!
Тимох задорным взглядом окинул девчат и, остановившись на Олесе, высоко поднял правую бровь.
— А-а-а! — протянул он и, приоткрыв дверь, крикнул: — Заходите, хлопцы!
Вошли Гриша Крук с гармонью и четыре парня постарше.
— А ну, гармонисту место около найкращей дивчины! — скомандовал Тимох и бесцеремонно прогнал Савку с его тренога.
— У этого гармониста висят сопли, как мониста! — проворчал Савка, но место уступил.
Он поставил на попа круглый обрезок бревна рядом со скамейкой Олеси, уселся и продолжал усиленно тереть шкуркой уже до блеска отполированное веретено.
Гриша слышал, что сказал Савка, но промолчал. С гармошкой он пришел на вечорки впервые и, не зная, как оценят его искусство, не хотел ссориться.
— Станцуем, девчата? — переходя от одной пряхи к другой, спросил Тимох.
— Мало еще напряли, — ответила Вера за всех.
— Зима большая, успеете.
— Э, не напрядешь под дымком, то не напрядешь и под деньком!
— У Олеси веретено уже как откормленный гусак! А ну посмотрим, туго ли нитка намотана. — Тимох остановил Олесино веретено и потрогал пряжу: — Добрая пряха, добрая! Только кому ж она дозволит держать свое веретено? — Он подмигнул и высоко поднял озорную изогнутую бровь.
Олеся взяла свое веретено и тихо промолвила:
— А я перематывать не буду, попрошу у тети Ганночки пустое веретено.
Но тут Савка ловко схватил ее веретено, забрал у нее начатый клубочек, протянул ей только что выточенное веретено.
— Ты пряди. Зачем тебе время тратить. Я сам перемотаю, — сказал он, победно покосившись на Гришу. — Я сам…
Тимох, с улыбкой глядя на суетившегося Сюська, опять поиграл бровью и тихо, будто бы с завистью, сказал:
— Какая дружная парочка!
Гриша отвернулся и пробурчал:
— Парочка! Волк да ярочка!
Савка это слышал. Но продолжал старательно перематывать серые волглые нитки с веретена, концы которого зажал носками лаптей.
— Постолы продырявишь! — съязвил Тимох.
— За такую дивчину не жаль и в голове провертеть дырку! — бросил кто-то баском.
— Алэ! — охотно поддержал другой. — Даже не в такой голове, как эта!
— А ну ж, дай посмотрю, что сделали панские руки, — сказал Тимох и взял у Олеси подаренное Савкой веретено.
Олеся, покраснев, опустила голову.
Тимох повертел в руках ровное и гладко отполированное веретено, показал всем девчатам и, возвращая Олесе, сказал:
— Даже не верится, что Савкина работа. Видно, правду говорят, что панскими руками неплохо и навоз разгребать.
— Да чего ты на хлопца нападаешь? — вступилась хозяйка. — Какой там из него пан! Такой же работящий хлопец, как все, а может, и получше других.
— Не-ет, Ганночка, вы мне глаза не заливайте. Савка чисто панского роду, — серьезно возразил Тимох. — Вы только посмотрите на его морду.
— А что там такого на его морде?
— Как что? — Тимох переспросил так удивленно, что все девчата и хлопцы уставились на Савку. А Тимох отошел к стенке, чтоб не заслонять Савку, который, ничуть не смущаясь, продолжал перематывать нитки. — Полюбуйтесь: лоб низкий, нос склизкий, сразу видать, что лизал панские полумиски!
Грохнул такой хохот, что пламя в коминке заколыхалось, как от ветра, и тени закачались по стенам.
Олесе показалось, что и кудель, и скамейка под нею стали горячими. В глазах закружились, запрыгали огоньки, руки стали чужими. «За что вы его! Он сирота!» — хотелось ей закричать на всю комнату. Но к горлу что-то подкатило, и она почувствовала, что не смогла бы выговорить сейчас ни слова даже шепотом.
С приходом Гриши на вечорку Олесе сразу стало не по себе. Вспомнилось теплое лето, сбор ягод, рыбная ловля, тихая задушевная игра Гриши на сопилке. А потом эти настойчивые советы матери подружиться с хлопцем из хозяйственной семьи… После расставания в лесу Олеся ни разу не видела Гришу близко. И вот теперь он сидит прямо перед ней, заметно подросший, серьезный и красивый. Савке до него как сове до орленка. Олеся знала, что девчата целуются с хлопцами, когда парочками расходятся по домам. И с омерзением думала, что и ее скоро поцелуют толстые, всегда почему-то мокрые губы Савки. Чуть не каждый день выслушивая наставления матери, Олеся старалась убедить себя, что Савка не такой уж противный. Но трудно было в это поверить, когда и свои собственные глаза, и люди говорили совсем другое. Ей и так было обидно на свою долю, а тут еще все высмеивают ее суженого, обнажают его уродство.
