Ганад Чарказян - Горький запах полыни
Чисто теоретически побег возможен. Но требовал очень большой подготовительной работы. И проводить ее надо очень осторожно. После того, как Сайдулло поднял меня на ноги, испытал в работе, убедился, что я для него незаменимый помощник, расставаться со мной по доброй воле он, конечно, не собирался. Видимо, мысли о том, что я могу убежать, тоже навещали моего хозяина. Поэтому он несколько раз, словно ненароком, возвращался к этой теме. Рассказывал неправдоподобно жуткие истории о полумифических пленниках, которые пытались сбежать от своих заботливых хозяев. Одного загрыз барс, другой свалился в трещину на леднике — там и оставили, третьего поймали, посадили в яму и кормили только мясом — умер в страшных мучениях через месяц.
— Так что, Халеб, если такие мысли завелись в твоей голове, то выбрось их сразу. С твоей внешностью дойдешь только до первого перевала, а там уже никто не сможет поручиться за твою жизнь. В лучшем случае тебя пристрелят на месте. Должен понять, что у тебя только единственный выход — честно работать и спокойно ждать моей смерти. Тогда ты получишь заслуженную свободу. И если к тому времени у тебя еще останется желание воспользоваться ею, то никто не будет чинить тебе препятствий в этом.
Перспектива оставаться рабом Сайдулло — пусть даже любимым рабом — еще минимум лет двадцать приводила меня в ужас. Бежать, во что бы то ни стало бежать! Но, конечно, сделать это так, чтобы меня не смогли вернуть. Да и погибать во время побега тоже не хотелось. Ни от барсов, ни от волчьих стай.
Для начала стоило подыскать в окрестностях какое-нибудь убежище, чтобы переждать в нем пару дней, пока будут искать меня особенно активно. Надо также создать запас еды — его можно хранить и в моем жилище. Тех же высушенных лепешек, они могут храниться долго. Хотя создать его не так просто — надо отрывать от самого себя. Нельзя сказать, что я голодал, но кормили меня, как в армии, по норме. Что-нибудь пожевать был всегда не против. Впрочем, так же питался и сам хозяин. Никакого чревоугодия не наблюдалось. Да и во всем кишлаке только мулла обладал избыточным весом. Какое-то пропитание можно добыть и охотой. Или рыбалкой. Но как ловить рыбу на этих сумасшедших реках, пока не представлял. А для той же охоты нужно оружие. Или хотя бы хороший и острый нож.
Задавать Сайдулло вопросы о моем автомате считал неуместным. Тем более, я уже слышал, как его кто-то спрашивал об этом, предлагал купить. Мой хозяин пылко и многословно уверял, что никакого автомата он не видел — слишком с большой высоты падал его шурави. Может, где-то на дереве и висит до сих пор его калашников. Но я-то помнил, что автомат был у меня на ремне и я падал, крепко прижимая его к себе.
Не оказалось в моей растерзанной куртке и документов. Сайдулло не упоминал о них, а я не спрашивал, так как это явно не имело смысла и тоже могло вызвать ненужные и преждевременные подозрения.
С началом летней жары почти всех овец кишлака перегнали выше в горы, где трава только начала зеленеть. На летнем пастбище стояла прокопченная каменная хижина с очагом, дым от которого уходил через дыру в сводчатом куполе. На этом пастбище жители кишлака дежурили по очереди, помогая постоянным пастухам. Отвел меня туда Ахмад, переночевал со мной, а утром отправился обратно. Когда мы добирались до этого летнего пастбища, я старался запомнить каждый поворот, каждый ручей, который переходили по камням. Уже с перевала, на котором явно чувствовалась нехватка кислорода, открывался вид на ярко и свежо зеленеющий далекий склон. Маленькими темными пятнышками далеко внизу угадывались и наши овцы, а на горизонте, как грозовые тучи, стояли горы с ослепительно белыми гребешками вечного снега.
Пожилому пастуху Али помогали два его сына. Один уже взрослый, чернобородый, а другой только на пару лет старше Ахмада. Но основную работу выполняли три огромные кавказские овчарки. Они сразу подошли к нам, деловито обнюхали одежду и мешки с провизией. Мы доставили все, в чем нуждались пастухи. Была там мука, соль, крупы, свежие лепешки, лук, зеленый чай, огурцы, помидоры, свежие абрикосы и даже арбуз. Ослик, который притащил всю эту кладь, стоял спокойно и собак явно не боялся. Он дождался, пока его разгрузили, и тут же принялся щипать свежую и сочную траву. Надо было подкрепиться, ведь обратный путь был у него тоже с поклажей.
Пастухи регулярно отправляли в кишлак овечий сыр, производство которого также входило в их обязанности. Теперь, видимо, и мне предстояло освоить искусство приготовления этого сыра. Но пока нас с Ахмадом ждал ужин, горячий зеленый чай с изюмом и урюком. Мы вышли рано утром, самую жару переждали в прохладной пещере и теперь были готовы к заслуженному отдыху. Уже со слипающимися глазами передавали новости и отвечали на расспросы соскучившихся по дому пастухов. Спали так крепко, что не будил нас ни волчий вой, ни глухой собачий лай. Овцы ночевали недалеко в загоне, сбившись тесной и тревожной массой. Когда лай становился особенно сильным, пастухи периодически выходили наружу с колотушками и поднимали шум, который должен отпугнуть хищников. Тогда мы на мгновенье приоткрывали глаза и снова засыпали.
Утром я проводил немного Ахмада и занялся своим основным, как мне объяснили, делом — заготовкой топлива для очага. Впервые за долгое время оказался в лесу, один, даже с топориком в руках. Никто за мной не следил, я был свободен. Если бы вздумалось убежать, я мог бы это сделать. Эта возможность, несмотря на все предусмотрительные и долгосрочные приготовления, взволновала меня. Соблазн тотчас рвануться в гущу леса — к долгожданной свободе — казался неодолимым. Но единственное, что я позволил себе, была небольшая пробежка. Обливаясь потом, без сил прислонился к могучему кедру. Да, высота, тут особо не побегаешь. Бухало сердце, я хватал воздух ртом. Сколько всего неожиданного сторожит меня в этой чужой стране, где ничто не хочет помогать — даже воздух.
С приличной вязанкой сухих сучьев подошел к жилищу и попал как раз на спектакль, который прямо перед нашими глазами разыграла волчья стая. Атака хищников, спланированная по всем законам партизанской войны — с несколькими отвлекающими маневрами, — закончилась успешным похищением упитанного годовалого барашка.
Когда одураченные овчарки, опомнившись, рванулись за разбойником, забросившим добычу на спину, догнать его уже было невозможно. Тогда старый пастух быстро прилег за камень, не торопясь прицелился из старой длинной винтовки и сделал один выстрел. Я с удивлением увидел, как волк перевернулся через голову и замер на месте. До него было километра полтора. Даже с оптическим прицелом я не смог бы повторить такой выстрел. Но белого барашка с черной головой спасти не удалось. Его тут же подхватил другой волк, бежавший в небольшой группе за первым.
Али с сожалением показал единственный оставшийся патрон. Удивительной винтовкой оказался тот самый мифический бур, о котором много слышал еще в крепости Бала-гиссар. Но увидел его только сейчас. Я уважительно подержал его в руках — да, с такой тяжестью не побегаешь по горам. Да и зачем? Ее пули достают врага на расстоянии трех-четырех километров. А если к ней еще добавить современный оптический прицел, то ею смог бы пользоваться даже я, человек с обычным, равнинным зрением. В горах я постоянно ошибался с определением расстояния — чистый прозрачный воздух имел иные, непривычные характеристики преломления.
Али попросил меня отнести винтовку в хижину, поставить в углу за дверью. Разглядывая это примитивное жилище, я подумал, что именно оно и смогло бы стать временным прибежищем и помощником в осуществлении самых тайных планов. Месяца через два пастухи его покинут, и тогда это убежище будет в моем полном распоряжении. Но пока старый пастух послал меня со своим младшим сыном — Салемом — за убитым волком.
Салем взял с собой какие-то грязные тряпки и один из прислоненных к стене ореховых шестов. Такие, только потоньше, шли в нашей Блони на удочки для щук. Оглянувшись, я заметил, что старший сын Али заторопился к отаре. Видно, хочет как-то успокоить взволнованных животных.
Как-то так получилось, что я раньше никогда не видел волков вблизи. Даже мертвый зверь внушал опасливое уважение. Пуля вошла ему в левый бок и пробила насквозь. Ручеек крови еще струился через аккуратное выходное отверстие. Ведь это были старинные честные пули, а не подлые сегодняшние, которые, попадая в живое существо, начинают кувыркаться и вырывают на выходе громадную дыру. Попав в человека, такая пуля, изобретенная, кстати, женщиной, может намотать на себя все его кишки и разом вырвать их из тела. Господи, куда движется наш мир, если сегодня даже женщины изощряются в изобретении подобных вещей!
Матерый волчара лежал, вытянувшись в прыжке и оскалив зубы. В мертвом звере чувствовалась устрашающая сила и неукрощенная ярость — шерсть все еще стояла дыбом. Салем привычно окинув взглядом добычу, быстро связал ему лапы жгутами из тех самых грязных тряпок и ловко продел под ними шест. Положив концы прогибающейся жерди на плечи и сразу ощутив приличную тяжесть, мы двинулись в путь, делая передышки каждые метров триста. Оглядываясь, я видел запрокинутую к земле лобастую голову зверя, его широкую могучую шею. Еще час назад он был полон сил и жизни, нес добычу своей самке и волчатам, но маленькая свинцовая пулька сумела остановить его бег, прекратить жизнь. В этом была чудовищная несправедливость, которая всегда присутствует в насильственной смерти любого живого существа.
