Филипп Капуто - Военный слух
От подобных страхов чаще всего страдают люди с живым воображением. Человеку на войне много чего нужно, но уж никак не пылкое воображение. Во Вьетнаме лучшими солдатами становились обычно люди, его лишённые, которые не испытывали страха без явной на то причины. Но остальные мучались от того, что постоянно чего-то ждали, предчувствуя, что что-то вот-вот произойдёт, надеясь на это и желая этого — лишь бы избавиться от напряжения.
И это «что-то» в то утро в конце концов произошло, и, когда это случилось, разнервничался я не на шутку. Ничего особенного не произошло — в голове колонны раздался ожесточённый огонь из автоматического оружия, и в густом лесу прогремел он особенно громко. Бойцы немедленно залегли, развернувшись по флангам. Стрельба продолжалась какие-то несколько секунд, а затем я услышал, как колотится в груди сердце. Уайднер вышел на связь — Питерсон вызывал меня к себе. Пригнувшись, я побежал вперёд, петляя между залёгших морпехов. Было приятно не стоять на месте. Питерсона я увидел, как ни странно, на кукурузном поле. Густой буш сменился кукурузным полем, как будто посреди азиатских джунглей возник кусочек американского Среднего Запада. Сквозь ряды высохших стеблей осторожно пробиралась стрелковая цепь. Поле кончалось полосой слоновьей травы того же цвета, что и кукурузные стебли, а за травой виднелся невысокий хребет, поросший лесом. Высота 107 располагалась где-то в тысяче ярдов, слева и позади нас.
Именно с того хребта снайпер и открыл огонь по голове колонны. И, хотя он отошёл после первого же ответного залпа, Питерсон заподозрил, что там осталась засада. Будь на высоте 107 миномёт и несколько автоматчиков, рота на том широком кукурузном поле могла понести серьёзные потери. Поэтому мы должны были пересечь его повзводно, прикрывая друг друга, а тем временем «шкипер» намеревался вызвать авиацию для нанесения удара по высоте.
Первым двинулся вперёд взвод Леммона. Пулемётчик обстрелял джунгли на дальней границе поля. Называлось это «разведка огнём» — хитроумный термин, который означает всего лишь, что при этом стреляют по кустам, чтобы посмотреть, начнут они отстреливаться или нет. Два «Скайхока» зашли на бреющем, ударив ракетами. Взвод Тестера бегом направился вперёд через открытый участок, за ним последовал мой взвод. Над деревьями на высоте взметнулась земля, вырвался дым. От этого грохота стало полегче. Он нарушил неестественный покой, и как-то унял наш страх перед тем неведомым, что таилось в каждом кустарнике. Возможно, именно для этого и авиацию вызывали, и постреляли по подлеску наугад: поднялся шум, и от этого нам стало не так страшно. Ракеты и пулемёты просто выступили в роли высокотехнологичных заменителей погремушек и трещоток, с помощью которых дикие племена отгоняют злых духов.
Успокоившись, колонна двинулась вперед всё по той же извилистой тропе. Прошли десять минут. Стоим минут пять, пока головной не проверит подозрительный участок. Упали, наблюдаем за флангами. Встали, ещё чуток прошли. Снова стали. Ну что ещё? Что там у них в голове колонны? Упали, развернулись, наблюдаем за флангами. Встали, опять пошли. Спотыкаясь, спустились в ложбину, по противоположному склону взобрались наверх. Скользко, грязь под ногами. Командиры отделений и огневых групп предупреждают, чтоб в кучу не сбивались. Давай-давай, рассредоточиться. Держи дистанцию. Не сокращай. Ложись, наблюдай за флангами. Выходим. Пошли-стали-пошли, а солнце с каждой минутой всё жарче. Глотни из фляжки. Всего один глоток! Воду беречь! У-у, здорово. Ещё б чуток? Ладно, ладно, глотни, но больше ни-ни. У-у-у, ещё лучше. Да ну всё к чёрту! Ещё одна фляжка есть, а прижмёт — и отравой из речки напьёшься. Запрокинув голову, присасываешься к фляжке как ребёнок к сиське. Воду не выплёвываешь, забыв обо всём, чему учили. Наоборот, глотаешь её и глотаешь, пока не раздуется живот. Засовываешь фляжку в чехол, и через пять минут снова жутко хочется пить.
Три мили между районом десантирования и деревней мы преодолевали всё утро. Четыре часа ходьбы и три мили, а ведь рота ни разу не столкнулась с серьёзным сопротивлением противника. Сама земля оказывала сопротивление — земля, джунгли и солнце.
Деревня Хойвук стояла на южном берегу реки Туйлоан, у речной излучины — кучка тростниковых хижин да развалины пагоды, испещрённые отметинами, оставшимися от былых боёв. Питерсон приказал оцепить и проверить деревню: 1-му и 3-му взводам взять деревню в кольцо, а 2-му пошарить по хижинам. К этому времени пот лил с меня так, что я почти ничего не видел. Я глядел на мир словно сквозь полупрозрачную ширму. Я заковылял по тропе в полуслепом состоянии, и вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног. Я неожиданно стал на два фута ниже ростом — провалился в ловушку «панджи». К счастью, она оказалась старой. Колья разболтались, прогнили, и пострадать мне пришлось разве что от насмешливой ухмылки морпеха, который помог мне оттуда выбраться.
Продираясь через сохнущий травостой слоновьей травы, взвод перешёл вброд реку, обмелевшую с началом сухого сезона. Буйвол, лениво валявшийся в промоине ниже по течению, услышал шлёпанье наших ног по воде и поднял голову, украшенную широко раздвинутыми рогами. На том берегу тропа стала пошире, извиваясь, она вела через тоннель, образованный нависавшим над головой бамбуком. С обеих сторон виднелись окопы, снайперские ячейки, ловушки «панджи» и ряды кольев, установленных крест-накрест под углом — как chevaux-de-frise[35] времён нашей Гражданской войны.
Взвод осторожно вошёл в деревню. Хижины, стоявшие в тени кокосовых пальм, окружали открытую площадку, на которой возле костерка сидела дряхлая старуха с коричневым сморщенным лицом, походившем на каштан. Рядом с ней лежала кучка длинных деревянных кольев. Она держала один из них над огнём, обжигая заострённый конец. Кроме неё в деревне почти никого не было — лишь несколько таких же старух с красновато-чёрными от бетеля зубами, да пара бездельничающих стариков в белых хлопчатобумажных рубахах и конических соломенных шляпах. В пыли каталась худющая собачонка.
Мы разбились на группы и приступили к обыску, который свёлся к беспорядочному копанию в пожитках жителей деревни. Не знаю — может, сыграли свою роль школьные уроки обществоведения, но заниматься этим мне было как-то неудобно — я чувствовал себя кем-то вроде вора-домушника или наглого «красного мундира»[36] из тех, кто громил дома американцев во времена нашей революции. В то же время я считал эти хижины из тростника и бамбука не совсем домами: дому полагается иметь кирпичные или каркасные стены, окна, газон и телевизионную антенну на крыше. В большинстве жилищ никого не было, но в одном мы обнаружили молодую женщину, кормившую грудью младенца, голова которого была усыпана гноящимися болячками. Она посмотрела на нас с соломенной циновки, заменявшей ей кровать, и в глазах её не было ни страха, ни ненависти — вообще никаких эмоций. В хижине было темно и тесно, пахло печным дымом. Земляной пол был твёрд и гладок как бетон. Мы с Уайднером начали рыться в грудах одежды. Двое других морпехов откатили в сторону большой сосуд, заполненный рисом — посмотреть, нет ли под ним входа в тоннель, третий тем временем протыкал штыком стены. Нам рассказывали, что вьетконговцы иногда прячут обоймы с патронами в стенах. А девушка просто сидела, глядела на нас и продолжала кормить младенца. Это абсолютное безразличие в её глазах начало меня раздражать. Она что — так и будет сидеть как истукан, пока мы будем ставить её дом с ног на голову? Я ждал, что она рассердится или испугается. Я хотел, чтобы это случилось, потому что её пассивное отношение ко всему вокруг вроде как отрицало сам факт нашего существования, как будто мы для неё были не более чем залетевшим в хижину порывом ветра, который опрокинул пару-другую вещей. С идиотской улыбкой я демонстративно распорядился, чтобы перед уходом бойцы ликвидировали устроенный разгром. «Вот видите, уважаемая госпожа — мы не французы. Мы — образцовые американцы, славные ребята, джи-ай Джо. Зря вы нас не любите. Мы — янки, а янки любят, когда их любят. Надо будет — мы всё тут разнесём, зато потом всё обратно сложим. Вот видите — этим я и занимаюсь». Впрочем, если даже она и оценила мою галантность, то никак этого не проявила.
В ходе этого обыска ничего серьёзного не нашли. Питерсон распорядился сделать перерыв на обед и через полчаса быть готовыми к выдвижению. Морпехи облегчённо сбросили снаряжение и разлеглись в тени деревьев. Несколько парней поэнергичнее собрали пустые фляги. Мы с Кэмпбеллом и Уайднером расположились в одной из хижин. Она, похоже, принадлежала местному богатею, потому что пол в ней был бетонным. Я лежал, прислонив голову к ранцу, и пил сок из банки консервированных персиков. Практически ничего другого я есть не мог. Бог ты мой, как же я устал! — а ведь прошёл всего три мили, менее одной десятой перехода в Куонтико. А всё из-за жары, этой невероятной жары, характерной для Юго-Восточной Азии. За дверью палило раскалённое добела солнце, и я размышлял о том, что это же солнце почему-то светит сейчас спокойно дома на Среднем Западе, где по-весеннему прохладно.
