Свен Хассель - Трибунал
Примерно через минуту он отрывисто кивает.
— Я готов расквасить морду этому ублюдку!
Порта встает и церемонно снимает мундир.
— Если эта колышущаяся масса студня способна расквасить мне рожу, то я готов.
Вольф нагибается, что-то шепчет на ухо Порте, и тот трясется от смеха.
Вскоре после этого мы стоим кружком за кухней, ожидая, когда начнется драка.
Порта с Вольфом сближают головы и оглядывают Зига, как старые, многоопытные коты.
— Может, наденем перчатки? — вежливо спрашивает Порта. — Не хочется портить маникюр о такую рожу.
— По мне, можешь надеть хоть сапоги на руки, — презрительно кричит Зиг. — Все равно не нанесешь ни удара до того, как я размажу тебя по стенке!
— Знаешь, что офицер интендантской службы трахает твою жену, пока ты пересчитываешь мешки с картошкой? — развязно спрашивает Барселона.
— Пошел знаешь куда, — злобно кричит Зиг. — Моя жена ни с кем, кроме меня, в постель не ложилась! Она была девственницей, когда я с ней познакомился.
— Иначе б она не вышла за тебя, — подначивает его Малыш.
— Я займусь тобой, когда разделаюсь с этим, — злобно обещает ему Зиг.
— Ну, надевай же эти чертовы перчатки, — кричит он, приближаясь к Порте, который все еще возится с парой черных перчаток.
— Если ты готов, я тоже, — довольно улыбается Порта, натягивая перчатки до отказа.
— Первый раунд, — командует Старик, взмахнув рукой.
Зиг бросается вперед, будто бешеный слон.
Порта делает шаг в сторону, и Зиг проносится мимо, не ударив его. Вместо этого удар достается Грегору, тот взлетает в воздух и приземляется в рядах вянущей картошки.
— Эй, я тут! — кричит Порта, отошедший на несколько шагов. — Какого черта бьешь Грегора, если дерешься со мной?
Зиг, сопя, поднимается на ноги и потирает левый кулак.
— Я втопчу тебя в землю, — злобно рычит он. — В порошок сотру! Я целую вечность ждал такого случая!
— У меня кончилось терпение, — дружелюбно улыбается Порта. — Я чувствую себя так же. Даже похудел, думая, как бы отделать тебя.
И танцующим шагом приближается к Зигу, прикрывая лицо руками в перчатках.
Зиг пытается нанести прямой удар левой, но Порты там уже нет. Поворачивается, видит, как к нему несется что-то черное. И ударяет его в лицо с силой около двух тысяч восьмисот джоулей. Сильный удар приподнимает Зига и отбрасывает в мусорный ящик в нескольких метрах. Лицо его выглядит так, словно в него угодила разрывная пуля.
— Вызовите санитара! — резко говорит Старик. И быстро уходит в столовую. Он не хочет знать, что случилось с Зигом.
Вольф долго и громко смеется.
— В следующий раз он так легко не позволит противнику надеть перчатки, верно?
— Тогда ему придется усвоить кое-что, не так ли? — смеется Порта и наносит удар по толстой стальной плите возле двери, от которого остается вмятина.
— Хорошее дело, — восторженно кричит Малыш, — утяжеленные перчатки!
Порта снимает их. Это русские перчатки со свинцом под кожей на пальцах, взятые у мертвого лейтенанта НКВД.
— Merde, са va barder[59], — предостерегающе говорит Легионер. — Через пару недель, когда снова будет в состоянии думать, он поймет, что в этих перчатках было что-то неладное.
— И наплевать, — беззаботно отвечает Порта, ударяя утяжеленной перчаткой в стену. — В трудные минуты этой мировой войны я до сих пор мог сохранять голову ясной и нисколько не пострадал.
— А если он вздумает застрелить тебя со спины? — спрашивает Малыш, хорошо зная, что Зиг — опасный и безжалостный враг.
— Это я всаживаю пули в людей, а не они в меня, — хвастливо говорит Порта. Идет в столовую и осушает большую кружку пива.
— Черт возьми, ну и дождь, — говорит, содрогаясь, Малыш, когда мы возвращаемся в темноте в расположение роты.
На доске листок бумаги с надписью: «Второе отделение — специальная командировка». Нас это раздражает. Специальная командировка может означать все, что угодно.
Ровно в половине восьмого мы влезаем в кузов большого крупповского дизельного грузовика, приехавшего за нами.
— Смотрите, я жду, что рота сможет вами гордиться, — кричит гауптфельдфебель Гофман, когда мы отъезжаем. — Подобное задание — большая честь для таких шалопаев, как вы. Фюрер смотрит на вас! Грудь вперед, голову вверх, хищники!
Возле Шпрее мы поворачиваем и едем вдоль реки в сторону Шпандау.
— Я так и думал, — устало говорит Старик. — Казнь!
— Что ж, давайте радоваться, что она скоро окончится и весь оставшийся день мы будем свободны, — говорит Порта и принимается строить планы на вторую половину дня.
— Знал бы, что это казнь, — сердито говорит Барселона, — я бы сказался больным.
— Потому-то заранее и не говорят, — объясняет Грегор и опробует работу затвора винтовки.
— Почему не оставить эту дерьмовую работу СС или полиции вермахта? — возмущается Барселона. — Мы — солдаты, а не треклятые палачи!
— C'est la guerre, ты раб винтовки, как и все мы, — наставляет его Легионер. — Не размышляй, почему. Это твой долг, пока живешь на военной навозной куче — где, может быть, и умрешь.
— Испортите себе мозги, слишком много думая, — беззаботно говорит Малыш. — Какая вам разница, что приказывают делать? Когда я убиваю одного из приговоренных, думаю только о том, что это то же самое, как бросить на Реепербане хмыря в воду.
— Ты и сам играл роль этого хмыря, — язвительно говорит Порта.
— Нужда заставила, — вздыхает Малыш. — Да я и не долго сводничал. После того как меня накололи сто шестьдесят девять раз, я решил, что с меня хватит. Мне платили в час три марки. И я ушел из этого дела, но перед этим так отделал двух последних обманщиков, что они меня не скоро забудут.
За Моррелленшлюхтом, в песке между рядов согнутых ветрами елей, грузовик останавливается.
Промерзшие до костей, мы спрыгиваем. Ледяной ветер хлещет нам в лицо мелкими снежинками и заставляет всех поднять воротники сырых шинелей.
— Можно было б не начищаться, — раздраженно говорит Порта. — Взгляните на мои сапоги! Уже грязные! Черт, придется снова их чистить перед тем, как пойду на встречу с девицами в «Хитрую собаку».
Ворча, мы идем по утоптанной тропинке, где до нас прошли тысячи солдат.
Старик идет впереди, ссутулив плечи, вид у него далеко не бравый. С ремня свисает тяжелый «парабеллум». В нем восемь патронов. Для завершающих выстрелов.
Нас поджидает тощий, свирепого вида майор полиции вермахта. Он молча осматривает наше снаряжение. Особенно интересуется винтовками. Бранит нас и обзывает стадом грязных свиней, недостойных чести носить немецкий мундир. Не пытается скрыть того, что ему противно смотреть на нас. Только Юлиус Хайде получает похвалу.
— Стойте «вольно» и слушайте меня! — кричит майор сквозь летящий мокрый снег. — Мы используем прицельные лоскуты, хотя в них нет необходимости. Используем потому, что у меня были осложнения с командами, которые ими не пользовались. Теперь внимание: я хочу видеть, что все двенадцать пуль попали в эту мишень. Да поможет вам Бог, если обнаружу пулевое отверстие еще где-нибудь! Вчера двое болванов выстрелили человеку в пах. Это сущее разгильдяйство! Промахи обойдутся вам в три недели учебных стрельб днем и ночью. — Он сгибает колени, распрямляется и смотрит на нас злобными глазами. — Будьте сегодня начеку, — продолжает он резким голосом. — Будут присутствовать наблюдатели! Не обычная шваль из трибунала, нет — партийные шишки, пропагандисты и гражданская администрация. Они попросили разрешения присутствовать. Хотят видеть кровь, извращенные скоты! Из отделения будут выделены две охранные команды, и за рубеж безопасности не пускать никого, даже самого рейхсмаршала. Не хочу, чтобы здесь лежало больше трупов, чем необходимо. Обер-фельдфебель, рявкает майор, указывая на Старика, — ты в ответе за то, чтобы расстреляны были только приговоренные к смерти! Когда я уйду и больше не буду отвечать за то, что здесь происходит, можете скосить их всех, мне плевать. Невелика потеря. Но если хоть один наблюдатель будет ранен, пока я здесь, клянусь Богом, я пущу ваши кишки на шнурки для ботинок, все имейте это в виду. Мы здесь для того, чтобы выполнить приказ, и выполним его, как следует. Надеюсь, среди вас нет слабаков, способных упасть в обморок. Если кто окажется слаб в коленках, я лично займусь им по окончании дела и выбью позвоночник через голову! Черт возьми, что ты делаешь с каской? — кричит он на Малыша, который сдвинул ее на затылок так, что она напоминает еврейскую ермолку. — Как твоя фамилия?
— Кройцфельдт, — отвечает Малыш, смаргивая снег с ресниц.
— Может быть, генерал Кройцфельдт? — гневно рявкает майор.
— Нет еще, — отвечает Малыш, смахивая с лица потек талого снега.
— Спятил, солдат? Не касайся лица грязными лапами, когда стоишь «смирно»! Записать фамилию этого человека!
