Василий Яковлев - Разведчики
— Я не задумывался над этим…
— А я задумываюсь. Все чаще и чаще. И знаете, это иногда полезно. Начинают проясняться совершенно неожиданные вещи. Вот вы упомянули о Рубцовой. Я бы считал это самой крупной своей победой, искупающей многие неудачи, если бы… если бы…
— Что если бы? — насторожился Кох.
— Пока ничего определенного. Но боюсь, что и эта моя карта окажется бита.
Больше о Рубцовой Вадлер ничего не сказал. Курт не расспрашивал. Все это было слишком серьезно. Он напряженно думал, совершенно машинально прислушиваясь к пьяной болтовне своего собеседника.
Глава одиннадцатая
СЛОЖНАЯ ОПЕРАЦИЯ
— И все же, господин генерал, я не советовал бы столь важный документ хранить у себя. Даже в несгораемом сейфе. Приказу фюрера должна быть обеспечена полнейшая безопасность.
— Хорошо, Краузе. Можете идти.
— Но, господин генерал…
— Я, кажется, сказал ясно: можете идти.
Пристукнув каблуками, Краузе вышел из кабинета. Однако весь вид его говорил, что разговором с генералом он недоволен.
Краузе был недоволен не только этим разговором. Он вообще был недоволен генералом Розенбергом. Этот пруссак загружает его сотней мелочей, всякой писаниной, держит на побегушках. Он, Краузе, не может выполнять своих прямых обязанностей. Ведь и на нем, адъютанте, лежит ответственность за сохранность секретных документов.
Надо отметить, что и Розенберг не питал особых симпатий к Краузе. И прежде всего потому, что Краузе был офицером гестапо. А с гестапо у Розенберга свои счеты.
Спесивый пруссак не мог простить гестаповцам нанесенной еще до вторжения в Россию обиды. Его, фон Розенберга, чьи деды и прадеды жили и умирали во славу Германии, вызвали на допрос в гестапо! У них-де есть сведения, что его родственник Шрейдер служит англичанам. Это первое, а второе, есть сомнение в арийском происхождении. Ведь в жилах Шрейдера течет не одна капля еврейской крови, а они как-никак троюродные братья. Фон Розенберга от возмущения чуть удар не хватил. Как они смеют говорить это ему, фон Розенбергу!
Он происходит из знатной прусской семьи, не одно поколение которой давало Германии образованных, храбрых офицеров. Представители другой ветви семьи Розенбергов, по женской линии, предпочли военные лавры иным, более звонким — из чистого золота. Они не проливали кровь, но нередко оказывали куда большее влияние на исход войн и на судьбу страны, чем вояки Розенберги. Достаточно сказать, что банкир Шрейдер лично знаком с фюрером. В гестапо Розенберг все же сдержался, сухо отказался отвечать на подобные вопросы и вышел прямой, подтянутый, бесстрастный, как всегда. Из гестапо он отправился прямо в ставку Гитлера. Гиммлер знал, что генерал находится под покровительством Гитлера, и не хотел навлекать на себя недовольство фюрера, который дорожил поддержкой прусской военной знати. Он устроил разнос ретивым подчиненным, а Розенбергу принес извинения. Однако обиды генерал не простил.
В последнее время в городе стали все чаще появляться офицеры в форме СС. Нередко они проходили прямо к Розенбергу и подолгу задерживались у него. В такие часы ни одного из офицеров многочисленного штаба группировки Краузе дальше приемной не пускал.
К Приморску стягивались войска. Как сообщила Рубцова, секретный приказ ставки уже хранился в сейфе Розенберга. Для Румянцева настало самое решительное время. Близилось главное, ради чего он приехал сюда, ради чего рисковал и продолжают рисковать жизнью десятки людей.
В это утро Розенберг ушел из ресторана недовольным. Лизхен, всегда такая чистенькая, розовая, уютная Лизхен, заболела, и ему прислуживал сам директор ресторана. О господи! Видеть заплывшую жиром, какую-то всегда непроспавшуюся физиономию вместо свеженького личика, которое так приятно потрепать по пухлому подбородку!
Брезгливая мина не сходила с лица Розенберга. Он почти ничего не ел, швырнул на стол салфетку и, уходя, сердито бросил директору ресторана, что обедать он не придет, а ужин (обычно Розенберг ужинал в кабинете) пусть ему принесет кто угодно, если фрейлен Лизхен не сможет этого сделать, но только не сам директор.
Тот угодливо наклонил голову, а когда Розенберг вышел, заметался. Что же делать? Официанток в ресторане всего две. Но вторая — Мирка — только часов до двенадцати дня бывает относительно трезвой, а к вечеру напивается так, что непонятно, как только на ногах держится. Офицерам-то это нравится. А к Розенбергу разве такую пошлешь? Она там бог весть что может натворить. И удержать ее невозможно — хоть запри, хоть все вино попрячь, все равно напьется.
Послали к Лизе Веселовой. Та лежала вся обложенная компрессами и стонала. Нет, у нее очень сильный жар. Она прийти не сможет. Никак не сможет… Пусть уж господин Розенберг обойдется без нее два дня.
Когда директору ресторана передали ответ Лизы, он схватился за голову. Без ножа зарезала! Что же ему делать? Что делать?
Рубцова за обедом заметила удрученное состояние директора ресторана — он обычно всегда наблюдал сам, как обслуживают фрау, которая, говорят, имела немалое влияние на генерала. Особенно зорко следил он за выражением лица влиятельной дамы, когда ее, как в этот день, обслуживала Мирка.
Пообедав, Рубцова подозвала директора и, как всегда, любезно спросила его: кажется, он чем-то особенно огорчен сегодня, или ей показалось?
— О нет, многоуважаемая фрау, вы наблюдательны, у меня действительно неприятности.
— Какие же? Может, я могу помочь?
— Советом, только советом, многоуважаемая, — и директор поведал Рубцовой о своей беде.
— И только-то? — улыбнулась Рубцова, когда он окончил. — Но это не беда, а просто затруднение, к тому же очень легко разрешимое.
— Я жду совета, фрау…
— Ужин господину генералу отнесу я сама. Видите, как просто!
— Вы?!
— А чему вы так удивляетесь? Или считаете унизительным для меня желание сделать приятное человеку, мною уважаемому? Или считаете, что для господина генерала приятнее видеть в своем кабинете более молодую особу?
— О нет, фрау Рубцова, что вы, что вы, — замахал руками директор. Затем последовала целая серия тяжеловесных комплиментов.
Рубцова, поморщившись, прервала директора:
— Бросьте говорить чепуху. Значит, договорились? Сервировку доставьте ко мне заранее. Позаботьтесь, чтобы все было приготовлено согласно вкусу господина генерала и хорошенько разогрето.
— Не беспокойтесь, уважаемая фрау, все будет в полном порядке.
Директор ресторана был доволен — еще бы, так легко все уладилось. А Розенберг, тот был просто в восторге, когда вечером открылась дверь смежной с кабинетом комнаты — здесь стояла его походная кровать, стол, полка с книгами — и улыбающаяся Рубцова в белом изящном фартуке, с подносом в руках появилась на пороге.
— Что это значит, фрау Вероника? — воскликнул Розенберг.
— А то, что с сегодняшнего вечера я добровольно расширяю круг своих обязанностей. По нраву вам это?
— И вы еще спрашиваете? Вы умеете вносить уют и элегантность во все, чего касаются ваши руки. За все месяцы войны сегодня меня впервые овеяло теплом домашнего очага. Поистине, вы волшебница.
Разговор и дальше пошел в том же витиевато-сентиментальном духе. Вообще Розенберг всегда охотно беседовал с Рубцовой на неслужебные темы. Она была так широко образована, обладала таким тонким вкусом. С ней можно было говорить о малоизвестных произведениях Баха и Вагнера, разбирать готику Кельнского собора, смаковать великолепные детали пейзажей Фридриха. Она могла наизусть декламировать целые страницы из «Песни о нибелунгах», из Гёте, Шиллера, Гейне. Восхищаясь этими талантами, она разделяла убеждение Розенберга в том, что нация, давшая миру таких гигантов, поистине достойна царить безраздельно в этом мире.
Рубцова была пытлива, она часто спрашивала Розенберга о современном немецком искусстве. Из других ее вопросов он составил мнение, что фрау Вероника хочет понять, в чем заключается суть, смысл нового порядка, что несут миру идеи национал-социализма.
Эти беседы доставляли огромное удовольствие Розенбергу. Правда, они случались довольно редко. Но теперь за чашкой кофе они будут встречаться ежевечерне. Он, конечно же, предложит фрау Веронике сервировать стол на двоих.
Кроме того, Розенберг испытывал глубокое удовлетворение еще и при мысли, что его теория «пряника и кнута» дает столь зримые результаты. Он так внимателен к фрау Веронике. И результат налицо. Гордая русская аристократка по своей воле, без малейшего нажима с его стороны согласилась прислуживать ему за столом. Это ли не победа!
Пожалуй, никто, кому предстояло завтра участвовать в операции, не спал в эту ночь. Ворочалась с боку на бок Лиза Веселова. Не снимая мундира офицера гестапо, всю ночь просидел у стола в потайной комнате квартиры Рубцовой майор Петров. Еще и еще раз обдумывал он ту часть операции, которая выпала на его долю.
