Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер
— Я решила занести лекарство вашему отцу, — сказала вдова, обращаясь к Анне. — Вы говорили, что он часто болеет, потому вам и приходится подрабатывать.
Она достала две упаковки, положила на стол.
— Это очень помогает при простудах… Ну, не буду вам мешать сегодня. А в другой раз, может, позанимаемся вместе? И вообще, Аннушка, почему бы вам не объединить нас? Это такая экономия времени для вас, а у нас занятия пойдут веселее. Я постараюсь не опаздывать. Когда мне прийти?
— Приходите как обычно, — твёрдо ответила Анна, уже преодолевшая растерянность. — Господин художник занимается давно, а вы будете изучать язык с самого начала. Объединить такие занятия невозможно.
— Жаль. Но, может, мне ещё повезёт, и мы снова встретимся?
Зигфрид развёл руками: дескать, всему хозяин — случай.
Вечером, держа отчёт перед Фишером, Антонина брезгливо заявила:
— Там банальная любовная связь! Они так растерялись, что не успели застегнуть все пуговицы и расправить постель.
— Возможно, возможно, — задумчиво проговорил Фишер. — Попробуйте всё-таки сблизиться с фрёйлейн Вагнер.
А Зигфрид и Анна после ухода Антонины ещё некоторое время сидели за столом над раскрытым учебником, пока она не скрылась в конце переулка. Тогда Зигфрид подошёл к Анне, положил руку на её голову:
— Испугалась?
Анна подняла на него глаза, полные слёз.
— Что было делать, Анечка, — тихо и ласково сказал Зигфрид. — Пришлось поступиться твоей репутацией, чтобы не подвергать тебя опасности. Мне кажется, этот визит не случаен. Ну, успокойся, девочка, успокойся. И ничего не бойся, просто будь более осторожна. Успокойся, я с тобой.
Он опять гладил её по голове, как маленькую. Анна прижалась к нему и прошептала:
— Я ничего не боюсь, когда ты со мной.
Она посмотрела на него с таким глубоким чувством, что Зигфрид понял: сейчас только от него зависит, что произойдёт дальше. Он в волнении сжал её плечи, прикоснулся губами к волосам, к шее.
— Анечка, Анечка…
— Я ничего не боюсь, — снова прошептала она.
Он слегка отстранил её, чтобы взять на руки. И в этот момент между ними встало лицо Саши, укоризненно-весёлое, такое, каким было в минуты их шутливых ссор. Нет, слишком свежа ещё рана. Зигфрид со стоном закрыл глаза. Анна увидела его бледное лицо, перепугалась:
— Тебе нехорошо?
— Дай, пожалуйста, воды, — попросил Зигфрид.
Когда Анна вернулась со стаканом совсем не нужной ему воды, Зигфрид был уже вполне спокоен. Уходя, он обнял Анну за плечи, поцеловал в щёку и сказал:
— Будь осторожна. Ты мне очень нужна.
Гук выдаёт вексель
Хроника. По плану «Эдельвейс» 3-й и 40-й танковые корпуса армии фон Клейста должны были начать наступление в районе Пятигорска и Прохладного в юго-восточном направлении: на Орджоникидзе, Грозный, Махачкалу, Баку…
* * *Домой Петрович вернулся под вечер. Кряхтя и вздыхая, снял с себя потрёпанное пальто, шапку, затопил печь, поставил на плиту большой закопчённый чайник. Потом присел на табуретку, стал парить натруженную за день больную ногу, приговаривая, словно мать над хворым ребёнком:
— Потерпи, милая, потерпи…
Кто-то постучал. Стук условный, но Зигфрид стучит не так. Кто это? Анна? Она не знает его «берлоги», да и нельзя ей сюда приходить. Обмотав ногу тряпкой и опираясь на палку, старик заковылял к двери.
— Кто там?
— Свои, — негромко сказал Чернов. — Открывай, Петрович.
Голос знакомый, но старик не мог припомнить, чей. У него сейчас никого нет, риск не велик, и он открыл.
— Николай! — обрадовался старик, увидав Чернова. — Сто лет тебя не видел, чтоб ты был здоров!
— А я здоров, здоров, Петрович! Вот Игнатов сюда не дошёл.
— Неужто беда? — испугался старик.
— Да живой он, живой! Ранило его в руку. Отправился назад с передовой. Зигфрид как, в порядке?
— В порядке.
— Тогда придётся звать его на помощь — я в гости к Гуку пожаловал.
— Ты садись к печке, — позвал Петрович, — грейся. Рассказывай, как там наши.
Не зажигая лампы, пили чай у печки с открытой дверцей. Чёрные глазищи Николая, освещённые неярким пламенем, казались ещё темнее и больше. Он умиротворённо жмурил их, глотая чай из кружки: позади опасный путь, патрули, полицаи, подозрительные попутчики, всех удалось обойти и добраться до цели.
— Как дела на фронте? — поинтересовался Петрович.
— Ничего, воюем…
— А я, сынок, так рассуждаю: если на немецком кладбище тихо, то и на фронте затишье. А когда кресты с касками растут, как грибы, значит, наши бьют их, проклятых, как следует. Бить их надо день и ночь, пока не уйдут с нашей земли! Они тут, не разбираясь, наших уничтожают. Мало, что стреляют да вешают, так придумали машину такую — душегубку. Затолкают полную людей и… В общем, без верёвки научились душить. Люди так ждут наших!
— Скоро, Петрович, скоро. Надо ещё немного подождать.
— Так это кто может ждать, а кто и нет. Тут как-то фашисты траур справляли. Сказывали, пытались одного схватить, а он в них гранату швырнул, потом из револьвера стал палить и уложил офицера с полицаем.
— Давно?
— Да ещё тепло было.
— Ну и что с ним, с тем человеком?
— Разное толкуют. Кто говорит, схватили его фашисты, пытали, а кто — дескать, мёртвый уже был, когда его брали… Ты чего притих?
— Устал я.
— Вижу, что устал. Только правду мне скажи: ваш это?
— Не знаю, Петрович.
Чернов, действительно, не знал, что за смельчак такой. Ясно только было, что люди не хотели смириться с подневольной жизнью и даже в одиночку боролись с врагами.
Зигфрида Николай никогда не видел и представлял себе его облик только по описанию Игнатова. Николаю не терпелось увидеть его, но было воскресенье, а Петрович сказал, что Зигфрид заходит по понедельникам, и то не каждую неделю. Но завтра он пойдёт обедать в шашлычную и известит Зигфрида о посыльном с важными вестями.
Когда Зигфрид явился, Николай не мог сдержать не то удивления, не то восхищения:
— Чёрт возьми, такой франт!
— Так я же художник немецкого прифронтового театра, — пошутил Зигфрид, пожимая руку Николая. — Вот и познакомились. Что на фронтах? Мы тут всякого наслушались.
Николай быстро сходился с людьми, особенно, если они ему нравились. Зигфрид ему явно нравился, и он сразу перешёл с ним на «ты».
— Сейчас весь вопрос в том, кто кого опередит, мы или немцы, — говорил Николай. — Это на нашем направлении. А на Волге, скажу тебе, дела, каких ещё не было. Разве что под Москвой… Дни и ночи не прекращаются бои. Наши несут большие потери, но и немцам не сладко.
— А мы подметили, что дела у них на Волге не ахти какие. Похоже, что ставка Гитлера подталкивает Клейста к наступлению здесь, чтобы улучшить положение там. Ну, а что слышно о моём однокласснике?
— Так я с тем и пришёл.
Николай стал рассказывать о Гуке, о том, что ещё интересует разведгруппу и центр. Рассказал, как вначале из-за молчания Зигфрида все беспокоились о нём и Анне, как провели операцию «Дас Фенстер», чтобы отвлечь от них внимание гитлеровцев.
— Это была отличная мысль! — оживился Зигфрид. — Вы иногда устраивайте такие «окна», хотя бы ещё раз или два. Надо сбить немцев с толку, а то они принюхиваются, опять что-то вроде слежки организовали.
Он рассказал о Шкловском и Антонине, потом спросил:
— Так что же будем делать с Гуком?
— Намечалось провести операцию мне и Игнатову, да ранило Валентина, — ответил Николай. — Да не волнуйся, не тяжело. Но теперь я один.
— Почему же один? — возразил Зигфрид. — А мы на что? Каков план операции?
Чернов изложил план Игнатова.
— Годится, — согласился Зигфрид. — Детали обсудим.
Как обычно, вечером Гук бодро шагал по улице Подгорной в отличном настроении. Элен (так именовала себя теперь Ленка-кудрявая) была далека от его идеала, но умела обставить встречу так весело, чтобы ни до, ни после не возникало никаких проблем. Ему чертовски надоедало весь день ловить интонации начальников, чтобы вовремя и правильно отреагировать. Он вертелся целую неделю с ловкостью циркача и вполне заслужил несколько часов такого отдыха, когда можно «расстегнуть все пуговицы на мундире» и «не выпендриваться» перед девкой, которая всё равно не знает цены ухаживаниям. Всё просто, ясно и легко.
Думать о будущем Гук не любил. А что о нём думать, если утром не знаешь, доживёшь ли до вечера? Но для того, чтобы всё-таки не оборвалась преждевременно его молодая жизнь, он и вертелся, ревностно выполняя поручения новых хозяев.
Иногда в памяти всплывало прошлое. Вот с этим было хуже. Оно беспокоило, терзало мелкими укорами. Он отгонял их от себя, как назойливых мух, но они, эти образы прошлого, настойчиво лезли в голову. И прежде всего мать.
