Анита Мейсон - Ангел Рейха
Плен, где размещается штаб адмирала Дёница, – это маленький городок у озера на полуострове Шлезвиг-Гольштейн, недалеко от Любека. Именно там, к северу от линии фронта британских, американских и русских войск, и следует находиться Дёницу. Но лететь туда в последние дни войны на маленьком тренировочном биплане с открытой кабиной едва ли разумно.
– Нет, – говорит генерал к моему удивлению (ибо он получил приказ лететь к Дёницу со всей срочностью). – Сначала я хочу увидеться с Кейтелем.
Кейтель – начальник штаба Верховного главнокомандования.
– А где он сейчас? – спрашиваю я. Сегодня кто угодно может находиться где угодно.
– Он снова передислоцировал свою базу. Это по пути. Я покажу.
Я уже хочу выйти из комнаты, чтобы собрать кое-какие вещи, могущие пригодиться в полете, когда генерал говорит:
– Вы знаете, вам необязательно лететь со мной. В самом скором времени здесь появятся пилоты. Любой из них сможет отвезти меня на север.
– Я твердо намерена лететь с вами.
– Здесь вы будете в большей безопасности.
– Мы уже обсуждали этот вопрос.
Генерал складывает чертеж, который рассматривал минуту назад, и бросает его на пол.
– Вы не хотите остаться в безопасности? – В его голосе слышится любопытство. – У вас ведь есть семья, верно?
– Я ищу одного человека. – Я сама удивляюсь, что сказала это, хотя так оно и есть. Я действительно ищу, ищу повсюду. Но я не собиралась открывать генералу свою душу.
Я зря беспокоилась.
– Сегодня каждый второй ищет кого-то, – говорит он. Потом (ибо он не бессердечный человек) добавляет: – Но я надеюсь, вы его найдете.
К счастью, на этом разговор обрывается, поскольку в кабинет входят несколько работников рех-линской испытательной базы.
Покидая комнату, я слышу за спиной голос генерала: «Нам представляется возможность совершить последнее великое усилие в сражении за родину».
Я отправляюсь на поиски карт, фонарика, одеяла и чего-нибудь съестного (не бог весть чего: немного хлеба и изюма). Я удостоверяюсь, что «бюкер» готов к полету, и возвращаюсь в кабинет.
Генерал сжигает чертежи в изразцовом камине, расположенном за столом. Он стоит на одном колене, неловко вытянув назад раненую ногу.
Я помогаю сжигать чертежи. Это занимает довольно много времени. Потом мы намечаем маршрут перелета до штаба Кейтеля, ориентируясь на обрывочную и противоречивую информацию о боевых действиях, которой располагаем.
Когда мы выруливаем на взлетную полосу, на посадку заходит одинокий «Мессершмитт-109», откликнувшийся на переданный по рации призыв генерала.
Глава седьмая
Когда такси свернуло в ворота института, я сразу увидела клетку. Она казалась меньше, а грубые прутья решетки и выцветшая табличка – убогими и унылыми под серым северным небом.
В конце концов мы так и не поймали товарища для нашего грифа: у нас не хватило времени. Тогда это казалось неважным: одна птица все же лучше, чем ничего.
Весь тот день я была занята: знакомилась с будущими коллегами и знакомилась со своим планером. Вечер я провела, обустраиваясь в маленькой квартирке, которую мне нашли в городе. На следующий день я летала и заполняла анкеты. Только на третий день я навестила Уби.
Пол клетки был выстлан свежей соломой, в чистом эмалированном ведре лежали чьи-то внутренности. Гриф немигающим взглядом посмотрел на меня – или сквозь меня.
– Так, значит, о тебе здесь заботятся, – сказала я.
Он вроде как вздохнул, отчего перья у него на шее встопорщились, явив моему взору бледную сморщенную кожу, похожую на кожу древнего старика, и волна смрадного запаха прокатилась по клетке и ударила мне в ноздри. Красные глаза, казалось, тревожно округлились на миг, а потом медленно затянулись внутренними веками, похожими на белые ракушки.
Я пошла прочь – и тогда услышала хриплый пронзительный крик. Диковинный и яростный. Он заставил меня вздрогнуть и раскатился эхом над лужайкой, обсаженной аккуратно подстриженными деревьями и кустами.
Я летала на планере, напичканном приборами. Ящиками с циферблатами и иголками, вычерчивающими диаграммы на миллиметровой бумаге, разными непонятными штуковинами с указателями и стрелками, которые все подсоединялись проводами к чутким датчикам, закрепленным на фюзеляже машины. Я совершала полеты на близкие и дальние расстояния, в хорошую погоду и плохую. Иногда я оставалась в воздухе с утра до самого вечера. Наедине с небом.
Великий покой полета постепенно овладевал моей душой.
Великий покой полета – и вместе с ним безумие, которое владеет всеми летчиками; но тогда еще я не знала этого. Я знала только, что не чувствую связи с реальностью, когда не летаю. Казалось, стоит лишь моргнуть – и весь окружающий мир исчезнет, и я снова окажусь на маленьком жестком сиденье в открытой кабине планера, взмывающего в небо.
Волей-неволей я часто виделась с Дитером.
Отправляясь в Дармштадт, я не знала, как у нас сложатся отношения. Я не видела Дитера довольно долго с того вечера, когда он заявился ко мне в номер. По пути домой, на пароходе, он держался со мной холодно. Я надеялась, что к моменту начала моей работы в институте он уже переживет мой отказ.
К великому моему облегчению, Дитер, казалось, забыл о случившемся. Он тепло поприветствовал меня в столовой в первый день и сказал, чтобы я непременно обращалась к нему, если мне понадобится помощь на первых порах. Наши пути часто пересекались. Мы вместе завтракали и по крайней мере раз в неделю проводили вечер вместе.
Такое положение дел меня вполне устраивало. Я любила ходить на концерты и в кино, и мне нужен был спутник. К тому же мне нравилось разговаривать с ним, хотя почти каждый раз наступал момент, когда разговор принимал нежелательное направление. Но Дитер никогда этого не сознавал: воображения не хватало. Это была не его вина: он вырос в среде, не способствовавшей развитию воображения. Но, как следствие, он никогда не понимал характера наших отношений. Он думал, что нас связывают общие интересы и взгляды. Он никогда не понимал, что у нас практически нет ничего общего и именно поэтому я провожу время с ним.
Время от времени Дитер пытался убедить меня вступить в партию.
Однажды в воскресенье мы поехали на автобусе за город и пошли гулять по полям. Накануне Дитер ходил на митинг и теперь захлебывался от восторга.
– Это было потрясающе, – сказал он. – Тысячи и тысячи людей, приехавших со всех уголков Германии… если бы ты только видела знамена – и всех этих людей, сплоченных общей идеей. – У него пылали щеки. – Это так воодушевляет, Фредди. Я не понимаю, почему ты не хочешь присоединиться к нам.
Иногда мне хотелось. Но я не могла сказать об этом Дитеру. Если бы он узнал, как сильно меня порой тянет примкнуть к этим толпам людей с сияющими глазами, он бы никогда не оставил меня в покое.
– Я не чувствую в этом необходимости, – сказала я.
– Но партии нужны твоя энергия, твой пример. Ты так много можешь дать людям.
– Я очень плохой пример, – сказала я. – Я должна сидеть дома и гладить белье.
Дитер пришел в раздражение:
– Чепуха! Национал-социализм сформулировал общий принцип распределения ролей между мужчинами и женщинами, но отсюда вовсе не следует, что из правила нет исключений.
– О, – сказала я. – Замечательно.
– Но ты человек исключительный, – хитро сказал он, – и именно поэтому тем больше у тебя оснований вступить в партию – разве ты не понимаешь? Я бы даже сказал, что это твой долг…
Я смотрела на дрозда, вытягивавшего червяка из рыхлой земли. Толстый, сильный червяк отчаянно сопротивлялся, но в конце концов дрозд все равно возьмет над ним верх.
Я не позволю взять верх над собой.
– Вдобавок, тебе это поможет, – сказал Дитер.
– Поможет мне?
– В карьере. Подумай об этом. Женщина, желающая заниматься тем, чем хочешь заниматься ты… Я серьезно, Фредди.
Он разрешил все мои сомнения. Больше я никогда не думала о вступлении в партию.
Ко времени моего прибытия в институт Уби еще ни разу не выпускали из клетки. Отчасти потому, что никто не знал, как контролировать его перемещения на воле. Все смутно надеялись, что птица станет считать клетку своим домом, если просидит в ней несколько недель, и никуда не улетит. Однако с течением времени сотрудников стал тяготить горестный вид грифа и наличие ведра с отвратительным зловонным месивом на лужайке. Мой приезд ускорил события. Было решено устроить торжественное открытие клетки в присутствии директора, сына садовника, который чистил клетку, Дитера и меня.
Мы собрались на лужайке.
Уби спал, засунув клюв в распушенные перья. От клетки шел гнилостный запах.
Директор поморщился и принялся возиться со своими манжетами.
– Кто выпустит птицу? – спросил он.
– Я, – сказала я. – Я ее поймала.
– Отлично.
Когда я дотронулась до клетки, Уби пошевелился. Я развязала ремни, державшие крышку, и откинула ее назад: над ним открылось высокое небо.
