Яков Кривенок - За час до рассвета
— Днем дыры чинит, а ночью склады взрывает — ученые! Покарауль! — приказал полицай Василию.
Он вытряхнул содержимое бумажника на стол. Осмотрел паспорт, пенсионную книжку. Семен старательно ему помогал, радовался, что вовремя прибрал листовку.
Полицай налитыми кровью глазами рассматривал мастерового. Подергал за волосы, усы — настоящие! Заглянул на него справа, слева, что-то соображая.
— А может, ты и есть Семен Метелин, а?
— Мастеровой я.
— Знаем мы таких мастеровых! — не унимался полицай.
— Вы же говорили, что тому двадцать семь, — вмешался Василий. — А из этого песок сыплется. Смешно! Сами видите.
Сысой Карпович потоптался на месте, что-то соображая.
— И то правда. — Потом обратился к Максиму Максимовичу: — А ну-ка покажи, что ты тут чинил? В этом деле мы кое-что кумекаем.
Семен проворно подал ему починенное ведро. Полицейский, видимо, остался доволен работой:
— Умеет, старый!.. Эх, мне бы Метелина схватить. Десять тысяч! Ведь это надо!.. А схвачу! Ей-богу, схвачу — и деньги мои будут. Брошу тогда собачью службу, куплю усадьбу, барином заживу. Рядом с домом — смородина, крыжовник, речка, — размечтался он.
Появилась замешкавшаяся Настя: в одной руке — четверть самогонки, в другой — тарелка с огурцами.
Полицай выбрал огурец, понюхал, сунул в рот. Задвигались мощные челюсти, послышался смачный хруст.
— Харч важнющий!.. Налей-ка, хозяюшка, напитка ангельского.
Хлопнув стакан, подобрел:
— Эй, ведерник, к печке ступай, подальше от двери — с собой заберу. Там получше моего разберутся. Василий, садись. С утра маковой росинки во рту не было.
Семен все еще никак не мог придумать, что же предпринять. Если полицай заберет Максима Максимовича, оттуда он не выйдет. А что сделать, как поступить? Единственный выход — прихлопнуть полицая… Одному без шума трудно, а Василий и Настя не пойдут на убийство, они не подозревают, что задержан подпольщик. Положение казалось безвыходным. Пока решил тянуть время. Подсел к полицаю, налил в стаканы самогонки.
— Давайте выпьем за нашего ангела-хранителя, за моего личного благодетеля, Сысоя Карповича.
Василий и Настя дружно поддержали. Все выпили. Как только стаканы опустели, Семен снова наполнил их:
— С одним углом хата не строится. Поехали!
Сысой Карпович не успел как следует прожевать огурец, а у неугомонного Семена новый тост готов:
— Известно, господь бог троицу любит!.. Ощетинились!
Польщенный всеобщим вниманием, полицай впал в философию:
— Человек я свойский и в жизни везучий. Правда, университетов, как Максим Горький, не кончал. Образовался сам по себе. Значит, бог умом не обидел. Хозяюшка ухмыляется, не верит. Это у нее от необразованности, академика Дарвина не читала.
Отпив из миски огуречного рассола, он продолжал:
— Эх, Настюшка, какая же ты темная. Ничего-то ты не знаешь. Да уж ладно, разъясню: тот академик, значит, Дарвин, всех превзошел, потому — голова! Глаза нам, дуракам, открыл. Как бы объяснить не по-ученому… Отчего Адольф Гитлер всякие там Франции, Польши, Люксембурга и прочие великие державы одолел? Кто ответит?.. И ты, Василий, молчишь? Не знаешь?.. А чахоточного я и не спрашиваю — не по уму. Я сам узнал от начальства, сейчас разъясню: наш фюрер завоевал Европу потому, что он всех сильней. В мире побеждает сильнейший. В общем, борьба с существованием. Непонятно? Опять поясню. Скажем, у тебя, Василий, — лошадь, ты на санях едешь, тебе хорошо, а я иду пешком. Вразумели? Встречаю Василия. Прошусь: «Подвези, мил человек». Он не перечит: «Садись!» А что дальше? У меня пистолет, а у Василия — сопля. Я — бац его, труп — в канаву, вожжи — в руки, а сам смекаю: «Хрен кого в сани посажу». Вразумели?.. Опять непонятно? А, кажись, чего проще. Слабый полезай на сковородку, а сильный огонь раздувай. Жрать-то надо, иначе ноги протянешь. Почему вы меня угощаете? Потому что сила на моей стороне. — Он потряс пистолетом. — Вот она, борьба с существованием! Эх, раньше бы мне такую машинку, я бы не позволил себя обижать.
— Разве ж только вас обижали! — чтобы поддержать разговор, сказала Настя.
— А тебе тоже досталось? — оживился полицай.
— Еще как. Батька на Керпели мельницу держал, шесть батраков кормил. Прямо с Кубани в Соловки поперли, говорили, в кого-то из обреза стрелял. Потом в этом проклятом хуторе поселили, не прописывали в городе. Я вся перед вами.
— И мне нечего скрывать! — хохотнул полицай. — Пять лет за коммерцию отсидел. Уж такой я уродился: не по мне за сохой ходить.
Подсовывая полный стакан Сысою Карповичу, Семен поддакивал:
— На то и родились. Пей, гуляй, однова живем! Вот я хотел учиться, а поразмыслил: зачем? Конец один — могила. Что выпито — то наше, остальное — прах. Судьба — злодейка, жизнь — копейка… И пить будем, и гулять будем!..
Максим Максимович сидел на сундуке, локтями уперся в колени, склонил голову на ладони. Ругая себя, что так нелепо влип, дивился легкомыслию Семена Метелина. Угораздило ж его поселиться у дочери кулака, да и друг дома у них — гнусавый и глупый полицай. И сейчас непонятно, что с ним: ведь самогон хлещет не хуже этого Сысоя…
Потом, внимательно присмотревшись, Максим Максимович догадался, что Семен тянет время, пытается споить полицая. Но что это даст? Максим Максимович готовился к любой неожиданности.
А Семен не унимался.
— Хата четыре угла имеет. — И затопал ногами, припевая: — Выпьем там, выпьем тут, на том свете не дадут…
Четверть — сосуд вместительный, но и она показала донышко. Осушив последнюю каплю, Семен предложил:
— У соседки свежак, пошли!
— Айда, — обрадовался полицай, — а Василий вот это чучело покараулит, — и указал на Максима Максимовича.
— Непорядок, — возразил Семен, — хозяйское добро вылакали и его же вон! Идти, так всем вместе, а то не резон.
Раскачиваясь на ватных ногах, полицай тупо соображал, как ему поступить с арестованным.
— Может, его связать?
— Да на что он вам сдался, поганый старикашка. Пните в зад, пусть улепетывает со своими манатками, — предложил Семен. — Ведь вам нужен Метелин… Десять тысяч марок.
Лицо Сысоя Карповича разгладилось:
— Десять тысяч, надо же!.. Ты прав, за такого хрыча ничего не дадут. — Полицай отрывисто хохотнул и по-бычьи уставился на Максима Максимовича. — Ишь ты гордый какой: «Осторожней на поворотах!» Вот я документики твои оставлю, узнаешь, как там на поворотах. Первый же патруль сцапает… А там и… порядок. Вон отсюда, чучело гороховое!.. В случае чего, со дна морского тебя достану.
С помощью Насти Максим Максимович собрал свои вещи и, не торопясь, вышел из дому.
— У нашего Сысоя Карповича ума — палата! — воскликнул Семен. — И надо ж такое придумать: вроде бы и отпустил человека, а на самом-то деле арестовал… Эх! А смерть придет, помирать будем…
Поздно вечером, когда вернулись от соседки, оставив там спать опьяневшего Сысоя Карповича, Метелин спросил Василия:
— А что за ересь Настя об отце молола? Ее отец действительно был кулаком?
— Точно, в двадцатипятитысячника стрелял.
— И ничего не точно, — донесся голос Насти.
Она, видимо, ждала их, лежала на кровати одетая. Сейчас же поднялась, чуть выдвинула фитиль лампы — и в хате стало светлее.
— Легче всего сказать: стрелял. А видел кто?.. Я сама казню себя. Все думаю, думаю, а права ли — кто определит? Девчонкой тогда еще была. Набегаюсь, бывало, только до подушки — и уснула. А тут надо же — никак сон не идет. Смотрю — отец поднялся. Надел кожух, валенки. Встал на колени перед иконой, закрестился: «Прости, господи, за общество грех приму». Топором вскрыл половицу, вынул обрез, ушел… А утром по дороге в школу страшную новость узнала: ранен организатор колхоза, прибывший к нам из города. В окно в него стреляли. Меня будто кипятком ошпарили. Прямо — к учительнице… Все ей, как на духу.. Конечно, отца арестовали. Нас раскулачили, в ссылку отправили.
— А тебя?.. Что ж, учительница не вступилась?
— Почему — вступилась… Да разве оторвешь дочь от отца с матерью.
— А он узнал?
— Что вы?! Прибил бы. Ох и лютый был человек!
В эту ночь в доме Насти долго не спали…
А по заснеженной степи, преодолевая встречный ветер, брел с сундучком Максим Максимович. Он досадовал и на себя, и на Метелина. Теперь надо вновь менять документы. А без них и в город не явишься. «Ну, да ничего, надежных людей немало, — успокаивал он себя. — Но кто же все-таки помогает нашей авиации?..»
Максим Максимович терялся в догадках.
ИСПОВЕДЬ РУЖИ
Зима стояла суровая. С осени ударили лютые морозы. Воробьи замерзали на лету. На улицах горбатыми сугробами затвердел снег. Казалось, что сама природа позвала сюда, в теплые края, сибирские метели и вьюги на гибель врагу.
