Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]
Улыбаясь в надменном, в каком–то отрешённом спокойствии, Ромеев произнёс:
— Какой я есть, про то знают Бог и Ангел–хранитель России. А вы, господин майор, — дурак!
***Фонарь дёрнулся в руке Маржака, капрал попятился. Котера с неотвратимой рассчитанностью движений расстегнул кобуру, достал мощный армейский пистолет, оттянул затвор и дослал патрон в патронник. Не сводя потускневших глаз с Ромеева, слегка склонился к лежащему на кровати:
— Отвечать мне! Он убивал чешских легионеров?
Раздался громкий, унылый стон.
— Убивал?
Мужчина заговорил жалующимся, ненатурально–скорбным голосом:
— Вы спросили, и вам я скажу всё. Вас я не обману! Он…
Котера выстрелил в упор в говорившего. Суетливо отскочил от кровати, прицелился и ещё раз выстрелил ему в голову. Потом яростно заорал на Маржака, чтобы тот повыше держал фонарь, чёрт его дери! Он стремительно бросился прочь, а капрал бежал сбоку, освещая дорогу.
21
Ромеев заметил, что в подвал просачивается свет. Нагнувшись и пройдя под сводом к выходу, увидел, что дверь наверху открыта. Устремившись к чистому воздуху, не задумываясь — по нелепой ли случайности оказался он не
заперт или же тут какая–то каверза — поднялся по выщербленным ступеням,
шагнул наружу.
Он был во дворе комендатуры. Шагах в пятнадцати, у входа в здание, стоял часовой, привычно–гладкого вида чех. Часовой взглянул на Ромеева и не крикнул, не вскинул винтовку.
Володя торопливо, ненасытно дышал. Перед ним серело пустое пространство мощёного двора. Кирпичная стена отделяла двор от улицы, ворота были приотворены. Над стеной, над растущими за нею деревьями, что раскинули ветви в густой недвижной листве, — высоко, необъятно излучало тепло красно–розово–жёлтое закатное небо.
За воротами стоял кто–то спиной к двору: были видны плечо, локоть, сапог. Ожидая выстрела в спину, Ромеев — спеша в смерть — напружиненно–деревянной поступью двинулся к воротам. Тот, кто стоял за ними, повернулся и шагнул внутрь. Это был Маржак, в опущенной руке он держал револьвер.
«Ага! — словно кто–то с ледяной ясностью сказал Ромееву. — Вот так оно сейчас будет!» Он не остановился — его пронизывало: «Идти как шёл или броситься на пулю?»
Чех вдруг раз за разом выстрелил в воздух. Маленький, щуплый, но уверенно–непринуждённый капрал жизнерадостно глядел на подходившего Ромеева:
— Тебе в честь салют, Володья! Иди на свободу — приказал господин майор! — и обеими руками указал на открытые ворота, кланяясь с весёлой церемонностью.
Не веря и мучительно чувствуя бесполезность охватившей злобы, Ромеев как бы одним духом прошёл мимо посторонившегося Маржака на улицу. Тот
позвал за спиной:
— Стой на секунду!
Он сделал шаг–второй, третий и обернулся. Белобрысый легионер улыбался с неподдельным, ребячливым радушием.
— Очэн мы уважайм тебе, Володья! — и снова выпалил вверх.
*Так с 15 августа 1918 стала называться Народная Армия Комуча. Комуч — Комитет членов Учредительного Собрания (Прим. автора).
Комбинации против Хода Истории
1
Апрельским днём 1918 в Кузнецк вошла вооружённая часть: верховых не менее ста, и раза в три больше людей катило на подводах. На передней — кумачовое знамя, белым по красному надпись: «Отряд Коммунистической Красной гвардии «Гроза». А пониже: «Командующий Митрофан Пудовочкин».
В голове отряда ехал на бурой лошади богатырь. Фуражка набекрень, буйные белокурые кудри, светлая борода. Казакин перехвачен узким изукрашенным пояском, на нём кобура с пистолетом. За спиной — американская винтовка стволом вниз.
Всадник попридержал лошадь у колбасной Кумоваева, оглядывая витрину цельнолитого стекла. Спрыгнул на мостовую — огромный бородач в высоких кавалерийских сапогах; у него добродушное, приятное лицо, на вид дашь и тридцать пять, и за сорок, светлые глаза глядят с весёлым любопытством.
Перед тем как войти в колбасную, он с улыбкой потрогал начищенные до сияния медные дверные ручки. Распахнул двустворчатые двери — в магазине мелодично прозвенело: за прилавком появился Григорий Архипович Кумоваев, надевающий белый фартук.
— Сделай пробы для меня! — сказал пришелец негромко, но властно.
Кумоваев не понял, а бородач не стал объяснять. Его люди с винтовками за плечом прошли в задние комнаты лавки, принесли стул. Он сел посреди колбасной, разведя далеко колени, по–балетному развернув ступни. Люди сказали Кумоваеву, что он должен подать командиру лучшие колбасы.
— Подать? Но у меня не ресторан… — возразил Григорий Архипович.
— Во, во, сделай лучше ресторана!
И вот уже бородатый, действуя громадными ручищами и ножом, поедает колбасу с подноса.
— Арестованные враги в городе есть? — вдруг спросил он мимолётно, не глядя на Кумоваева.
Тот сказал: — Вы мне? — не дождался ответа и сообщил, что врагов в городе нет. Арестован солдат Гужонков, пьющий горемыка. На фронте его контузило да ещё и повредило в известном отношении, вернулся домой, а жена не захотела с ним жить, ушла. Он и спился. Когда советская власть подписала с Германией мир, стал кричать: «Обос…ли моё страданье! Серуны!» Вот и на днях орал публично: «Моя жена — б… И ваша советская власть — тоже б…» Председатель совдепа Юсин распорядился его арестовать.
Бородатый слушал, ел колбасу, жизнерадостно улыбался. Сказал:
— Сунцов! Ну–ка — ко мне человека.
Парень с помятым лицом, чёрный чуб из–под фуражки, на груди — алый бант, кивнул двоим: — Со мной! — Ушли. А бородач достал из кобуры пистолет,
положил на табуретку рядом с собой, щёлкнул пальцами. Нашлась косынка, ею накрыли пистолет.
2
Тем временем отряд растекался по улицам, люди с красными бантами на груди, с кумачовыми повязками на рукавах входили в дома, располагались на постой.
Среди телег выделялась рессорная пролётка с откинутым верхом. В ней ехал немолодой человек в драповом полупальто с шалевым воротником, в каракулевом «пирожке». Увидев двухэтажный бревенчатый дом доктора Зверянского, сказал красногвардейцу, что правил парой лошадей:
— Здесь!
На крыльцо вышел доктор. Человек в «пирожке» поднимался с усталым, скучным видом по ступенькам.
— Вы хозяин?
— Зверянский Александр Романович! — произнёс доктор. — Чем обязан?
— Костарев, — назвался приезжий, — Валерий Геннадьевич.
Тёмные усики, бородка, пенсне без оправы. Крупный, с горбинкой, нос. Лицо пожившего, некогда красивого барина. Доктор смотрел хмурясь, что–то вспоминая.
— Под Инзой было именье помещиков Костаревых… из о-очень небедных…
— Я комиссар красного отряда, — сухо прервал приезжий, — и выполняю поставленную нам задачу. Примем в Кузнецке пополнение, сколько позволит время, поучим молодежь. Затем, очевидно, будем направлены в Оренбургскую губернию против банд Дутова. Вы меня очень обяжете, Александр Романович, если поселите у себя.
И прошёл в дом. Он выбрал комнату на втором этаже, которую доктор называл «бильярдной». Здесь было канапэ, стояли кресла. Комиссар попросил вынести бильярд и вместо него поставить столик. Потом пожаловался на недомогание, попросил доктора осмотреть его.
Разделся. Среднего роста, сухощавый, хорошо сложён; видно, что фигура в молодости была крепкой. Закончив осмотр, доктор произнёс:
— Вы больны — сердце! Лёгкие, печень тоже неважнецкие, но сердце — серьёзнее. Надо устраниться от всякой деятельности и — в уединённое спокойное место. Отдых! А через год посмотрим.
Комиссар застегнул рубашку, надел жилет.
— Спасибо за рекомендацию, Александр Романович.
Доктор стоял перед ним — кряжистый, здоровый. Бритое тугощёкое лицо, складка под нижней губой, мясистый подбородок, русые волосы зачёсаны назад.
— Не поедете? Худо! Живём–то один раз. Боитесь, без вас новую жизнь не построят? Строителей, политических вождей нынче — как семечек…
— А если я, Валерий Костарев, — единственно необходимый?
Доктор мыкнул, взырился на него. Тот воодушевлённо говорил:
— Ход Истории! Оба слова — с большой буквы. Только я один могу его
перенаправить! Для меня это так же очевидно, как то, что этот ореховый столик стоит на четырёх ножках.
— Столик — дубовый, — заметил Зверянский.
— Вероятно! Вопрос в другом. Вы увидели, что я — душевнобольной? Это в ваших глазах написано! Так зачем же мне, сумасшедшему, лечить сердце? Надо радоваться, что конец близок, надо приветствовать…
— Дружочек! — доктор схватил его за дрожащие руки. — Вы абсолютно здоровы! Выкиньте всё из головы, верьте мне — слово чести!
