Андраш Беркеши - Последний порог
— Словом... — Чаба курил, смущенно уставившись на кончик сигареты, потом поднял испуганный взгляд на белобрысого подполковника: — Что ты... Как это называется?.. Что тебе нравятся мужчины...
По лицу Гуттена было видно, как он испугался, на него словно столбняк нашел.
— Ты спятил? — спросил он хрипло, потом медленно поднялся с кресла. — Безумец! Ведь ты обещал, что будешь молчать...
Чабе стало как-то не по себе. Страх, вспыхнувший в глазах дяди, пробудил в нем угрызения совести, но он тут же подумал о Милане. Да и дядюшка Геза утверждал, что дядя Вальтер испугается только слегка, но ничего страшного с ним не случится. Самое главное, чтобы он как следует испугался.
— Собственно говоря, — снова заговорил Чаба, вставая со своего места, — беда не в том, что я проболтался. Конечно, это тоже плохо, но меня волнует другое... Прошу тебя, дядя Вальтер, выслушай меня до конца спокойно.
Подполковник взволнованно ходил взад-вперед по комнате.
— Спокойно!.. — повторил он, повышая голос. Внезапно он остановился перед племянником, пристально посмотрел на него голубыми фарфоровыми глазами, которые теперь стали почти темными: — Как ты мог забыть о нашем родстве, о том, что ты мой гость? — и снова понизил голос почти до шепота: — Почему ты не подумал об этом? Приводишь в мой дом большевиков-диверсантов, болтаешь с ними... нарушаешь данное мне честное слово... Ты хочешь, чтобы мне свернули шею?
— Я очень сожалею о случившемся, — ответил Чаба. — Поверь, сожалею. Но я хочу, чтобы ты меня выслушал. Случилось нечто худшее...
— Худшее? — Гуттен закусил нижнюю губу. Глубоко вдохнув воздух, он почувствовал, что ведет себя смешно и недостойно. Повернувшись к племяннику спиной, он подошел к окну.
«Надо взять себя в руки. Как это ни трудно, я должен прийти в себя, не горячиться: взрывом гнева теперь не поможешь». Гуттен посмотрел в окно: его зять гулял с Гезой Бернатом. Они что-то оживленно обсуждали. Наконец огромным усилием воли ему удалось собраться с мыслями. Продолжая стоять спиной к Чабе, подполковник приказал:
— Говори! Ты хотел мне еще что-то сообщить.
— После обеда я разговаривал с дядюшкой Гезой. Он очень беспокоится за тебя. Он сделал вывод, что вокруг тебя творится что-то неладное. Я спросил его, в чем дело, но он ответил, что не может сказать большего, потому что обещал молчать. Потом внезапно спросил у меня, правда ли, что ты гомосексуалист. Можешь себе представить, как меня удивил этот вопрос. Я стал допытываться, кто ему это сказал. Он долго отнекивался, а потом честно сознался, что об этом упоминал Милан Радович.
Гуттен, казалось, совершенно успокоился. Узнавая об опасности, он сначала всегда терял голову, но, как только ему удавалось взять себя в руки, начинал спокойно оценивать сложившуюся ситуацию.
— Твоему отцу об этом что-нибудь известно?
— Ничего. Я и дядюшку Гезу просил, молчать об этом. Он обещал.
Гуттен медленно подошел к шкафчику-бару. Долго перебирал бутылки, остановился на коньяке. Налил себе и Чабе. Надо узнать, что так волнует Гезу Берната. Он сам давно заметил: вокруг него творится что-то непонятное, полгода назад его должны были произвести в полковники, но этого не произошло. Что может знать о нем Бернат? Что он ненавидит Гитлера и его прихвостней? Политические взгляды Вальтера Бернату давно известны. Нет, сейчас речь идет о чем-то другом. Он тонко предупредил Чабу об опасности, грозящей ему, и был, конечно, уверен, что племянник все передаст ему. Зачем он это сделал? Может быть, Бернат действительно беспокоится о нем? Надо узнать, что же именно его беспокоит. Но как? Ему, конечно, Бернат ничего не скажет, иначе зачем бы он стал передавать предупреждение через Чабу.
— Хочешь выпить еще?
Чаба молча кивнул.
Бернат рассчитывал, что подполковник Гуттен еще в тот же день найдет предлог поговорить с ним наедине. Но Гуттен вел себя так, словно ничего не произошло, и не проявлял никакой инициативы. Он казался спокойным и уравновешенным, не выказал ни малейшего признака страха. «Значит, расчет сделан неправильно», — решил Бернат. У него испортилось настроение. Завтра воскресенье, времени остается все меньше. Бернат ждал, что он сделает ему знак или скажет: «Зайдите ко мне поговорить», но этого не произошло. В понедельник ему надо уезжать домой, остается всего-навсего один день, чтобы хоть что-то сделать для Милана. Но что он может сделать, если его, казалось, так хорошо продуманный план на деле не дал никаких результатов? Быть может, Чаба плохо выполнил данное ему поручение. Он отозвал в сторону Чабу.
— Что-нибудь стряслось, дядюшка Геза?
— Ничего. Скажи, ты все сделал так, как мы с тобой условились?
— Точка в точку. Сначала он разнервничался, долго раздумывал, но под конец совсем успокоился. Собственно говоря, чего ты хотел добиться этим разговором?
Бернат наполнил стакан пивом, отпил половину и только потом ответил:
— Помочь освобождению Милана.
— Но как дядя Вальтер может вырвать Милана из лап гестапо?
— Я и не рассчитывал, что Милана освободит твой дядя Вальтер.
— А кто же тогда?
— Это теперь не столь важно, старина. Лучше, если ты этого не будешь знать. — Бернат встал, подошел к Хайду, который лежал в гамаке и читал.
— Что ты думаешь об испанских событиях? — спросил генерал, складывая газету.
Бернат сел, закурил трубку.
— Республика будет свергнута.
— Кем? Франко?
— Нет. Политикой невмешательства великих держав. Ты и сам хорошо знаешь, что значит нейтралитет в данном случае. А ведь Англия и Франция должны быть заинтересованы в победе республики...
Начался спор. Подошел Аттила, отец и сын Хайду Стали развивать идею о том, что Европа не может безучастно смотреть на утверждение коммунистической власти в Испании.
— Европа и не остается пассивной, — сказал Бернат. — Гитлер и Муссолини не только снабжают Франко боевой техникой, но и посылают туда много добровольцев.
Из осторожности Бернат не стал развивать дальше свою мысль. После того как он узнал, что Милана выдал лейтенант, Бернат уже не осмелился откровению высказывать свое мнение. А генерал тем временем пустился в пространные рассуждения. Если бы Англия была уверена, что республиканцы останутся в рамках традиционной демократии, она, безусловно, выступила бы против Франко. Но по всем признакам правительство народного фронта находится под сильным влиянием коммунистов, а это уже таит в себе большую опасность.
Бернат молча курил трубку, мысли его были заняты лишь Миланом. Он не желал вмешиваться в дискуссию, хотя аргументов у него накопилось предостаточно. Он ждал, когда вернется Гуттен и представится возможность поговорить с ним наедине. Одним ухом он прислушивался к рассуждениям генерала, лишь молча кивая. Хайду это но понравилось.
— Ты киваешь просто из вежливости или потому, что согласен со мной? — спросил генерал.
— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Бернат, вынимая изо рта трубку.
— Думаю, что ты меня вообще не слушал, — признался генерал. — Знаю я тебя. Пока я говорю, ты обдумываешь свой очередной репортаж. Признайся, старина, что я прав.
— Ты прав. Я действительно обдумывал один материал. Мне необходимо послать сообщение о деле Радовича. — Бернат перевел взгляд на Аттилу: — Дело это очень щекотливое. Венгерское общественное мнение взвоет, если телеграфное агентство сообщит газетам обстоятельства ареста Радовича.
— Почему же оно взвоет? — возразил Аттила. — Разве у нас любят коммунистов?
— Но у нас не любят и венгров, сотрудничающих с гестапо, — ответил Бернат. — Откровенно говоря, я их тоже не люблю.
Хайду поправил подушечку под головой.
— А откуда тебе известно, что при аресте Радовича венгерские власти сотрудничали с гестапо?
— Я прочитал сообщение одного французского репортера. На Радовича венгерской полиции донес венгерский же ябедник, — осторожно заметил Бернат. — А уже только потом наша бравая полиция сообщила об этом гестапо.
— А разве не все равно, кто донес? — спросил Аттила. — Важно то, что Радович коммунист.
— Это, конечно, существенно, — задумчиво промолвил Хайду. — Но в любом случае я, Аттила, не хочу узнавать об этом через донос. Ненавижу и презираю доносчиков.
— Подлые людишки, — сказал, поднимаясь с места, Бернат. — Остерегайся доносчиков, Аттила, они предают не только Милана Радовича, но и своих собственных отцов, матерей и братьев.
Попрощавшись и поблагодарив за обед, Бернат позвал дочь, чтобы ехать домой.
В такси он погрузился в глубокое молчание, даже на вопросы дочери отвечал односложно. Сначала Андреа пыталась его расшевелить, потом, пожав плечами, тоже замолчала. «Ну и сердись себе на здоровье, — думала она. — Узнал, что я близка с Чабой, и тебе это не понравилось». Она начала тихонько напевать модную песенку, сделав вид, что у нее хорошее настроение, хотя молчание отца ее сильно обидело.
