Александр Коноплин - Поединок над Пухотью
Вскоре дверь со стуком распахнулась и люди, грохоча сапогами, вышли из дома. Минут через двадцать они уехали — был слышен шум отъезжающих мотоциклов. Сашка вылез из яслей, пошел в избу.
Хозяин встретил его с винтовкой в руках.
— Не подходи!
— Хватит, поиграли, — сказал сержант, — пора расплачиваться.
— Не подходи, убью! — в отчаянии крикнул полицейский.
— Не пугай. Мы пуганые, — сказал спокойно Сашка. Он взял ковш, напился из кадушки воды, немного посидел на лавке, отдыхая после страшного напряжения, поднялся. — Пойдем, хозяин, не здесь же мне с тобой… — Он покосился на сбившихся в угол маленькую женщину и ребятишек.
Полицейский все еще стоял в угрожающей позе, но во взгляде его стыл ужас. Когда Сашка шевельнул автоматом, он вздрогнул, согнулся, руки его разжались, и винтовка грохнулась на пол.
— Так-то лучше, — сказал Сашка, — пошли!
Но маленькая женщина бросилась вперед, оттолкнула ребятишек и упала перед Сашкой на колени.
— Обожди, солдатик, не губи понапрасну, послушай, что скажу. Заставили его! Пригрозили, что нас всех изничтожат…
— Встань, Степанида, — сказал негромко муж, — на все воля божья. Детей береги…
— Не губи, солдати-и-ик! — пронзительно закричала женщина. — Сокрыл ведь он тебя, не выдал! Сеном прикрыл, когда ты в ясли упал. А что в дом не пустил— так ведь и тебя, и нас бы вместе с тобой порешили изверги-и-и!
— Ну, будя! — крикнул мужик. — Не трави душу, служивый, веди!
Стараясь не глядеть на лежащую посреди пола женщину, сержант повел полицая в сарай, потом передумал, решил вести за большак в лес… Однако не успели они пройти и половину пути, как сзади раздался крик, от которого у Сашки защемило сердце:
— Ваня-а-а! Кормилец наш!
В одном легком платье, босая и простоволосая, она бежала по снегу, расставив руки. Сзади, тоже босые, хныча и высоко поднимая ножонки от холода, спешили ребятишки.
— Ну, чего стал? — глухо, как в самоварную трубу, произнес полицейский. — Али тебе одной моей души мало?
Женщина была уже совсем близко. Сашка выругался.
— Воюй тут с вами… — И вдруг замахнулся на полицая прикладом. — А ну, катись вместе со своим выводком!
Оторопело моргая, мужик попятился от Сашки, запнулся за корягу и упал на спину. И еще долго не вставал, молча глядел в спину удаляющегося человека. Позади него в снегу билась в рыданиях маленькая женщина.
* * *В расположение 216-го стрелкового полка майор Розин приехал в первом часу ночи. Пока он собирал рассыпанные повсюду патроны, искал свою планшетку и вылезал из машины, шофер успел проверить все четыре ската, ковырнуть пальцем заднее стекло, простреленное пулей, сосчитать пробоины и осмотреть мотор.
— Легко отделались, товарищ майор! — Он с треском захлопнул капот. Начальник разведки усмехнулся.
— Давно на фронте?
— Я-то? — Шофер озабоченно тер ветошью лобовое стекло. — С октября.
— А до этого?
— До этого? — Манера переспрашивать, по мнению майора, была свойственна людям осторожным и криводушным. Они нарочно тянут время, обдумывая даже самый пустяковый ответ. — До этого я генерала возил, — ответил наконец шофер.
— Какого генерала?
— Генерал-майора Дудина.
— Не знаю такого. Какой дивизии?
— Сорок девятой.
— Где она базировалась?
— Где стояла, спрашиваете?
— Ну да.
— Северо-восточнее Москвы. Более точного места указать не могу, так как у нас насчет военной тайны было строго, товарищ майор…
Розин прошел мимо откозырявшего ему часового в штабной блиндаж, ответил на приветствие щеголеватого старшего лейтенанта — оперативного дежурного, велел позвать санинструктора. Видя нарочито встревоженное лицо дежурного, его сдвинутые к переносице брови, коротко пояснил:
— Царапина.
— Я вызову врача, — сказал старший лейтенант.
— Я же ясно сказал: санинструктора! И, если можно, дайте крепкого чая.
— Можно с лимоном?
— Давайте с лимоном, только поскорее.
Чай ему подал через минуту ординарец полковника Бородина Завалюхин, которого из уважения к его возрасту все звали по имени и отчеству.
— А что, Федот Спиридонович, спит твой полковник или бодрствует? — спросил Розин, принимая из рук солдата большую фарфоровую кружку.
— Еще не ложились, — ответил Завалюхин, — как вернулись в двенадцатом часу, так от стола ни на шаг.
Розин отхлебнул крепкого напитка, сильно разбавленного коньяком, благодарно кивнул, Завалюхин просиял, наклонился поближе, так как был очень высокого роста.
— Приказано: как только вы прибудете, так чтоб доложить…
— А откуда он знал, что я прибуду?
Завалюхин развел руками:
— Не могу знать, товарищ майор, а только так и сказал…
— Ну хорошо, дай отдышаться.
Откинув плащ-палатку у входа, в блиндаж впорхнула санинструктор Свердлина, блондинка с большими голубыми глазами и ярко накрашенными губами.
— Товарищ майор, что с вами? — воскликнула она голосом провинциальной актрисы и мгновенно очутилась на коленях перед майором, сидевшим на скамейке. Короткая юбка защитного цвета подалась вверх, открыв полные колени, ловкие пальчики коснулись руки майора, кое-как перевязанной носовым платком. — О боже, вы ранены!
«Откуда у этой девочки столько опереточного?» — подумал Розин.
— Встаньте, Свердлина! Вы что, всех перевязываете, стоя на коленях?
— Но мне так удобней, товарищ майор! — ничуть не смутившись, ответила она, и губы ее капризно изогнулись.
— Встаньте!
Вошел наконец старший лейтенант и поставил на столик тонкий стакан в подстаканнике и блюдечко с кусочками рафинада.
— Ну вот и все, — уже другим тоном сказала Свердлина, застегивая сумку. — Вообще-то, надо бы укольчик сделать. Против столбняка.
— Обойдется.
— Положено.
— Вы свободны, товарищ младший сержант, идите.
Она грациозно повернулась и вышла.
— Спасибо, Гущин, — сказал майор, отодвигая стакан. — Я уже… Полковник Бородин у себя?
— Он вас ждет, — сказал старший лейтенант, предупредительно отодвигая плащ-палатку.
В просторном помещении штаба горело сразу три светильника: две «летучие мыши» под потолком и керосиновая лампа на столе, на углу разложенной карты.
— Наконец-то! — полковник бросил карандаш, пошел навстречу. — А я тут тебя каждые десять минут поминал. Привык, понимаешь, к твоему присутствию… Ранили? Когда? Где?
— Возле Бибиков обстреляли. Там есть такой хитрый поворот, когда из лесу выезжаешь… Чудом проскочили. Водитель-раззява проглядел, а потом вместо того, чтобы нажать на железку, начал разворачиваться… Ты не знаешь, как там мой Рыбаков?
— Твой Рыбаков приказал долго жить, — сказал Бородин, — хороший был солдат, ничего не скажешь, и водитель отличный. Ты с ним с сорок первого, кажется?
— С февраля сорок второго.
— Да, брат… Такого человека не помянуть грех! — Он достал откуда-то бутылку водки, поставил на стол два стакана в подстаканниках. — Закусить нечем. Спиридоныч спит, наверное, ну да ничего…
Неслышно ступая, вошел Завалюхин, неся большую сковородку жареной картошки, дощечку с крупно нарезанным хлебом, раскрытую банку свиной тушенки, и поставил все это на край скамьи.
— Ты чего, Спиридонович? — спросил Бородин.
— Так ведь голодные небось! — Завалюхин сделал движение рукой в сторону Розина.
— Ах да, верно. Спасибо, очень кстати. — И когда солдат повернулся, чтобы уйти, остановил его: — На-ко вот, держи, Федот Спиридонович.
— Чего это вы, товарищ полковник? Доктор вам запретил, а вы…
— Ладно, ладно. Одного хорошего человека помянуть нужно.
— Кого это?
— Или не знаешь?
— А, Николая… Ну что ж, пускай земля ему будет пухом. Золотой был мужик!
Все трое выпили.
— Я пойду, — сказал Завалюхин, степенно вытирая усы щепотью, — ежели чего надо, я тут…
— Ничего не надо, иди спи.
Розина слегка познабливало. Он попробовал закурить, но дым папиросы показался слишком горьким.
— Об обстоятельствах гибели группы Драганова что-нибудь узнали?
Бородин пожал плечами:
— Что тут узнаешь? Рация только у Стрекалова.
— А как у него? — с живостью спросил Розин.
— Как раз о нем-то и разговор. — Бородин вынул из нагрудного кармана радиограмму Стрекалова и, пока Розин читал ее, прошелся по блиндажу, потирая ладонью левую половину груди. Розин медленно сложил бумагу, бросил ее на стол.
— Значит, не хочет подчиниться?
— Не хочет.
— А Чернов настаивает?
— Настаивает не то слово. Ты же знаешь его…
— Да, парню несдобровать. Отозвать пробовали?
— Пробовали. Рация не отвечает. Либо забрался-таки в самую гущу и не хочет обнаруживать себя, либо боится, что мы отзовем. Хитрый дьявол!
