Александр Коноплин - Поединок над Пухотью
Обзор книги Александр Коноплин - Поединок над Пухотью
Александр Коноплин
Поединок над Пухотью
Художник М. Лисогорский
Глава первая. Над Пухотью
В 216-й стрелковый полк разведчик сержант Стрекалов попал, можно сказать, случайно. После госпиталя его должны были направить обратно в 305-й, но не направили по той причине, что самого полка к тому времени уже не было — погиб полк под городом Великие Луки, и Стрекалова определили куда поближе.
Рана все еще давала о себе знать, и сержант на первых порах вынужден был хитрить, чтобы не попасть часовым на пост и не застудить больное плечо. Ради этого он с неделю трудился на кухне — чистил картошку, мыл котлы, бегал за махоркой для повара к тем, кому приходили из дому посылки. Пробовал даже тачать сапоги, но только напрасно испортил материал — сапоги у него не получились.
Несерьезная эта работа самолюбию урона не наносила. Стрекалов знал, что она временная, и мирился с ней, а заодно и с тем, что здесь все звали его не по званию и даже не по фамилии, а по имени — Сашка. О службе в незабвенном 305-м и о своих боевых делах не распространялся, медаль «За отвагу» хранил в кармане в чистой тряпочке — несолидно с такой наградой при кухне быть, а когда в чем упрекали, шутил, рассказывал разные побасенки. Постепенно стал он своим парнем и на кухне, и в ротах — нет-нет да и притащит добавочки нуждающемуся…
На сытных харчах рана быстро заживала, и скоро Стрекалова определили в приданный полку зенитный артдивизион.
Так разведчик стал артиллеристом.
Жизнь у артиллерии, если смотреть со стороны, — курорт на колесах. Отрыл орудийный ровик, землянку и сиди загорай. Хоть и на передке, а все не под носом у немца: прицельно в артиллериста из винтовки, пожалуй, и не попадешь. Конечно, зенитная на прямой наводке то же самое, что полевая, но все-таки…
Так Стрекалову казалось прежде. Однако мнение изменилось, стоило ему ступить на огневую позицию батареи. Утром того же дня он с пятью другими солдатами своего расчета копал котлован под блиндаж КП. Велено было сделать накат, обшить стенки тесом, настлать пол, установить в ровике дальномер, прорыть запасной ход. Ребята подобрались один к одному: от дела не бегали, но и дела как следует не делали. Стоило командиру расчета отлучиться, как все бросали лопаты и начинался треп.
— Командиром батареи у нас старший лейтенант Гречин, — объяснял подносчик патронов рядовой Кашин, солидно посасывая самокрутку, — мужик сурьезный и службу знает.
Василий Кашин сам без году неделя в армии, но уж так повелось, что сложившийся коллектив на прибывшего новичка смотрит свысока. Стрекалов поэтому чаще всего помалкивал, слушал.
— Нашим взводом командовает младший лейтенант Тимич, его кореш. Тоже ничего мужик.
Васька мал ростом, тщедушен, слегка сутул, при ходьбе сгибает колени, отчего руки его кажутся длиннее, чем есть на самом деле.
— Вторым — лейтенант Гончаров. У етого шуры-муры с санинструкторшей.
— Не шуры-муры, а любовь! — поправил его заряжающий Богданов. — Различать надо…
— А это кто как понимат. Товарищ старший сержант Уткин так прямо и грит: «Снюхались, грит, а комбату расхлебывать».
— Как зовут Гончарова? — спросил Стрекалов. — Случайно не Андреем?
Кашин дососал чинарик, придавил его каблуком нового, еще не обмявшегося ботинка и, цыкнув слюной сквозь зубы, ответил:
— Может, и так, кто его знает.
— Где он сейчас?
— В тылах, — ответил Богданов, — по комсомольским делам вызвали. Он у нас комсорг. Знакомый, что ли?
Сашка не ответил.
Показался старшина, и работа возобновилась. Когда котлован стал достаточно широк, Богданов пристроился рядом со Стрекаловым. Работал он сноровисто, легко, как хорошо смазанная машина, без остановок, мышцы под тонкой тканью гимнастерки не вздувались шарами, как у Уткина, а лишь слегка напрягались, твердея до упругости автомобильной шины; комья мерзлой земли летели с его лопаты дальше, чем у других.
Увлекшись, Сашка незаметно втянулся в богдановский темп и остановился, только почувствовав знакомое колотье в левом предплечье. Заметив его побледневшее лицо, Богданов бросил лопату, выпрямился. От его разгоряченной спины шел пар.
— Передохнем. — Надев телогрейку, он разбежался и легко, как по наклонной доске, взлетел по отвесной стенке вверх. — Давай руку, пехота.
— Разведка, — поправил Стрекалов, самостоятельно выбираясь из котлована.
— Все равно пехота.
Из овражка, где находилась кухня, кто-то прокричал, вызывая первый орудийный расчет на обед. Надев шинели, Стрекалов с Богдановым не спеша пошли к своему орудию. В блиндаже возле нар копошились Кашин и Моисеев — разбирали котелки. Разобрав, кинулись к выходу, толкая друг друга, побежали по ходу сообщения.
За шатким неструганым столиком сидел четвертый номер орудия Сергей Карцев и что-то писал.
— А ты чего? — спросил Богданов, беря в руки котелок.
— Осокин принесет, — не поднимая головы, ответил Карцев.
— Я спрашиваю, почему ты сегодня не работал?
— Вот когда будешь командиром, тогда и спрашивай.
— Ну и фрукт! — удивился Глеб. — Второй месяц в армии, а уж пальца в рот не клади… А ну, встать!
Карцев не встал — ефрейтор Богданов был таким же орудийным номером. Впрочем, через минуту он и сам понял, что так отвечать товарищу не следовало: Глеб полдня проработал на морозе, в то время как он, Карцев, нежился в тепле, составляя по просьбе старшины рапорт на списание сгоревших прошлой ночью двадцати комплектов обмундирования…
— Извини, Глеб, я не то хотел сказать…
— А я то! Ты еще за мамкину сиську держался, а я уже воевал! Ясно? А то, что я не твой командир, так это только потому, что не хочу таким дерьмом командовать!
— А с какого он года? — спросил Стрекалов, кивнув на Карцева.
— С двадцать шестого. Сопляк!
— А ты?
Глеб покосился на Сашку и промолчал. Стрекалов засмеялся.
— Ладно, пойдем лучше за обедом.
— Принесут, — буркнул Богданов, заваливаясь на нары. Он был всего на год старше Карцева…
Минут через десять вернулись дежурный и его добровольные помощники. Впереди шел Моисеев, держа, как святыню, в вытянутых руках сверкавший чистым алюминием котелок. Командир расчета старший сержант Уткин молча достал из щели между горбылями медный колпачок от зенитного снаряда, подул в него и, сохраняя на лице выражение полного безразличия, принялся разливать водку в подставленные кружки. Остаток он, не меряя, вылил в свой котелок и отнес в угол, где находился его персональный топчан и рядом с ним маленький столик. Блиндаж, общие нары и общий стол строили бойцы расчета, Уткин же трудился только над этим уголком. Завершив его, он повесил в правом верхнем углу — как раз над столиком — портрет товарища Сталина в маршальском мундире, а чуть пониже его и ближе к изголовью — фотокарточку своей жены Настасьи Лукиничны — круглолицей и, по-видимому, очень полной женщины лет тридцати с хвостиком. С этого дня ее острые глазки неутомимо и зорко следили за всем, что делалось в блиндаже. Потом портрет Настасьи Лукиничны исчез. Предшествовало этому какое-то письмо, которое Уткин сначала перечитал несколько раз, чего не делал никогда прежде, а затем порвал в мелкие клочья. Место жены на земляной стенке блиндажа прочно заняла артистка Марина Ладынина.
Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.
— Ну як, хлопцы, воюемо?
Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех пор частенько говорил, употребляя украинские слова.
— Воюемо! — отвечали «хлопцы» — выходцы из костромских деревень.
— Ну и добре. Смерть немецким оккупантам!
Обед — час тишины и покоя. Время обеда, все шестьдесят минут, принадлежит без остатка солдату, и если все сложится удачно: дежурный попадется расторопный, успеет занять очередь к ротному котлу — то от самого процесса принятия пищи, который занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, а то и больше, чтобы черкнуть письмецо, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.
В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это время не так опасно передвигаться по траншеям: немцы в этот час обычно не стреляют.
Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел потратить на сон — писем писать было некому, — но неожиданно в блиндаж вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов. Первый нес под мышкой гармонь, второй — котелок с водкой, третий — только что распечатанную посылку.
— Принимай гостей, Митя! — закричал Носов и лихо перебрал лады.
— Чего это вы? — спросил Уткин, поглядывая на котелок. — Вроде бы радоваться нечему.
