Владимир Полуботко - Гауптвахта
Ему в ответ — подхалимистые смешки.
— Ты родину — оставь в покое, — тихо говорит Полуботок. — А то у нас и так: что ни мразь, что ни подонок, то больше всех и твердит о родине! И не тебе, дешёвка поганая упоминать про неё!
Злотников неожиданно смеётся:
— Ты, старшой, не бойся. Я его сейчас бить не буду. Мы ведь с ним из одного полка. Свои люди, как-нибудь потом сочтёмся при случае.
21Камера номер семь.
Губари лежат на «вертолётах», вертятся, пытаясь поудобнее закутаться в шинель.
Злотников выдаёт команду:
— Ну а теперь — всем спать! Всем, кроме рядового Полуботка.
— Это почему же так? — удивляется Полуботок.
Злотников очень спокойно отвечает:
— А потому, что я вот что надумал: зачем оттягивать дело на слишком далёкий срок? Сегодня же ночью я отобью тебе все внутренности. И убить не убью, и калекой на всю жизнь оставлю.
Лисицын подхихикивает:
— А я помогу.
Вмешивается Косов:
— Ну, хватит, братцы, пора спать. Бай-бай, ребята, ну что вы в самом деле?
Злотников шутливого тона не принимает. Он по-прежнему спокоен, по-прежнему деловит и серьёзен.
— Вот потому-то тебе спать и не придётся, — продолжает он. — Первую половину ночи ты проведёшь в ожидании, а вторую половину ночи — тебе уже будет не до сна! — Впервые за всё время смеётся.
Лисицын, Косов, Кац, Бурханов — они тоже смеются, кто злобно, кто с хитрецой, а кто и просто не понимая, что происходит.
Принцев умирает от усталости и от жалости к себе. Он ничего не видит и не слышит.
Аркадьев молчит. Такое у него предназначение — всегда молчать.
— А ты не откладывай на потом, — говорит Полуботок. — Давай сейчас!
— Нет. Сейчас мне несподручно! — смеётся Злотников. — Вот среди ночи — в самый раз и будет.
Полуботок вскакивает на ноги:
— Начинай сейчас! Один из нас сейчас умрёт!
Кац морщится:
— Нет, ну это уже за всякие рамки выходит! Этот тип из Ростова-на-Дону вконец обнаглел.
Полуботок не обращает на него внимания.
— Нам не жить вместе на Земле. Нападай! — с этими словами он сходит с «вертолёта» на пол.
В камере — тишина.
Злотников сначала молчит, а потом криво посмеивается:
— Я же тебя сейчас одним мизинцем придушу!
— А ты не надейся на свою мускулатуру! Уж на что мамонты были сильными, а и тех люди убивали! Нападай! — Полуботок как-то странно изгибается для схватки.
Злотников свирепеет:
— Ну раз так ты сам захотел, получай!
И — бросается вперёд.
В ту же долю секунды Полуботок ловко выхватывает из-под своего «вертолёта» тяжёлый и железный «козёл» и направляет его в голову своего врага.
Злотников успевает увернуться, получив лишь царапину на лице, а «козёл» с грохотом врезается в стену, разбрызгивая штукатурку.
Полуботок, видя, что промазал и что Злотников сейчас раздавит его, как цыплёнка, успевает выхватить табуретку — Злотников на какое-то время потерял равновесие. Табуретка заносится над головой, и сейчас она должна будет опуститься и неминуемо разбить эту голову…
Но до убийства дело не доходит и в этот раз: Косов бросается между ними, сдерживая ярость Злотникова, а Бурханов пытается утихомирить Полуботка.
Внезапно открывается дверь. На пороге стоит усатый ефрейтор, рядом с ним — другой солдат. Карабины, штыки.
— Что за шум? — спрашивает ефрейтор. — Почему не спите?
— А это ОН! — кричит Кац, показывая на Полуботка. — Это всё он тут затеял!
Злотников, весь красный от ярости, пытается броситься на ослушника, на непокорного, на не признавшего, но Косов держит его мёртвою хваткой, да и штык очень уж многозначительно приближается к его лицу.
— Хватит! — кричит ефрейтор. — Если я сейчас вызову начальника караула, то всем вам тут станет тошно! Все подзалетите под суд!
— Почему это все? — удивляется Кац. — Я-то тут причём?
— Товарищ ефрейтор, — говорит Полуботок. — Переведите меня, пожалуйста, в другую камеру. Ведь есть же свободные места.
— В одиночную пойдёшь? — спрашивает ефрейтор. — Места есть только в одиночных.
— С удовольствием.
— Да ты что?! — кричит Косов. — Разве можно в одиночную? Оставайся здесь! Я тебя в обиду не дам! Я сам спать не буду!
Полуботок молча берёт шинель, шапку, «вертолёт», «козёл» и с этим имуществом пробирается к выходу.
— Да ты что, в самом деле? — не унимается Косов. — Кто же по своей доброй воле идёт в одиночную камеру?
Полуботок молча выходит.
Дверь захлопывается.
Ключ проворачивается.
В камере номер семь содержится семеро арестованных.
22Камера номер семь.
Косов кричит Злотникову:
— Сука! Зачем ты изводил парня?! Я думал, ты всё шутишь, а оно — вон оно как выходит!.. Правильно он сказал про тебя: мразь ты! И ты, и Лисицын — вы две мрази! — пинает ногою Лисицына.
Вступает Кац:
— А между прочим, этот Полуботок первым начал.
А за ним и Лисицын:
— И так нечестно: этот на него с голыми руками идёт, а тот на него — с инструментом!
— Не воняй! — кричит Бурханов. — Всё было честно!
— Ладно, — говорит Злотников, фальшиво и придурковато улыбаясь. — Пошутили и хватит. Давайте-ка спать.
Косов, стеля себе «постель», говорит:
— У нас, в строительных батальонах, какой только мрази не бывает. Всю гниль, всю пакость только в наши войска и берут. А такой мрази, как ты, Злотников, я ещё не видел даже и у нас.
23Камера номер один. Одиночная.
Полуботок сооружает себе спальную конструкцию. Табуретка в камере уже есть, и ему остаётся лишь поставить «козёл» да «вертолёт» положить определённым образом, да шинель постелить, да самому лечь, положив шапку под голову. Так он и делает: ложится, лежит. И долго-долго смотрит в потолок широко раскрытыми глазами.
Шестые сутки гауптвахты
Двор дома офицеров. Уже рассвело.
Работа кипит, и всё вроде бы, как вчера: и развалины, и техника, и толпы разного люда — военного и невоенного, и губари вроде бы те же, что и вчера… Вот только Злотникова не видать среди них.
Кто-то из арестантов говорит:
— А ведь этого Злотникова, что из седьмой камеры, освободили сегодня.
— Всем свободу отменили, а его одного отпустили, — удивляется другой.
Полуботок слышит эти речи, но молчит себе и молчит. Работает, погружённый сам в себя, ни на кого не оглядываясь.
И ещё чей-то голосишко:
— А хорошо теперь без этого гада!..
2Столовая гауптвахты. Обед.
Смертельно усталые арестанты жадно набрасываются на еду. Уничтожают её быстро и сосредоточенно.
Лисицын зыркает по сторонам своими крысьими глазёнками. И вот — перегибается через стол и выхватывает у Аркадьева кусок хлеба.
Аркадьев вскакивает:
— Отдай!
— Отдай, отдай, — говорит Косов. — А то ведь бить будем. Времена для тебя теперь уже не те.
Лисицын насторожёнными глазками стреляет по присутствующим. Оценивает ситуацию: будут бить или не будут?
Многие перестали есть. С ненавистью смотрят на него.
И Лисицын понимает: будут!
Возвращая хлеб, он кричит:
— Да подавись ты своим хлебом!
Все удовлетворены таким исходом.
3Двор дома офицеров.
И снова такая же точно работа. Тяжёлая, изматывающая. Но ведь должен же кто-то убирать эти развалины, чтоб чисто было.
Лицо Полуботка вспыхивает радостью — это он увидел, как во дворе появились человек пятнадцать из его роты, а с ними — старший лейтенант Тобольцев.
Полуботок подбегает к ним:
— Здорово, третья рота! Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Ну как там у нас дела?
Происходит обмен рукопожатиями и приветствиями.
Тобольцев отводит Полуботка в сторону и шепчет:
— В нашей-то роте всё нормально… Слушай, ты случайно рядового Злотникова не знаешь?
— Знаю.
— Так ты представляешь: возвращается он к себе в роту, а там его сюрприз поджидает.
— Какой сюрприз?
— Там, в высших сферах, — Тобольцев делает жест наверх, — военный прокурор и прочие с ним всё колебались: возбуждать против него дело или не возбуждать? Очень уж этого Злотникова наш командир полка защищал. Ну и сегодня как раз надумали они там, в верхах, всё-таки возбудить дело. И получилась творческая недоработка. Если бы чуть раньше пришли к этому мнению, то его бы просто перевели из простой камеры для арестованных в камеру для подследственных. А так — когда он оказался на свободе и узнал, что его всё-таки будут судить, он, представь: убивает дежурного по роте, берёт у него ключи от ружпарка и, вооружась до зубов, бежит в неизвестном направлении.
— Так я и знал, — говорит Полуботок. — Дезертировал!
4Некий кабинет в некоем учреждении.
