Борис Тагеев - Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире
Через минуту два казака и три солдата рысцой направлялись в аул, за ними, развернутым фронтом, двигался отряд.
Сумрак наступает чрезвычайно быстро в южных странах; там нет наших белобрысых петербургских ночей! Когда двое из пяти посланных вперед людей вернулись с докладом, что Беурма совершенно пуста, начинало темнеть. Отряд вошел в аул и расположился на прекрасно убитой глиняной площадке, некогда служившей текинцам для молотьбы. Вокруг этого своеобразного гумна были налеплены круглые ясли для лошадей в виде высоких глиняных цилиндров с выемкой внутри. Масса саклей (домиков) виднелась повсюду — все из глины, без малейшей примеси дерева; каждая сакля была вышиной в рост человека и настолько обширна, что внутри могло лежать рядом не более четырех человек, — словом какие-то клетушки. Крыши обвалились, заброшенные арыки (канавы) не проводили уже воды — повсюду царила картина полного разрушения и безлюдья…
Наступала ночь, сумерки сгущались, небо загоралось ярко блестящими звездами, точно привидения в разных фантастических позах резко выступали из мрака белые стены, башенки и ограды глиняной крепостцы… Степь, покрывшаяся мраком, безмолвствовала…
Все вместе производило какое-то странное, не то хорошее, не то тягостное впечатление; поддаваясь ему, солдатики приумолкли…
Александр Иванович, моряк и барон сидели, прислонившись спиной к стене одной сакли, и молча покуривали. Наконец гардемарин прервал молчание, спросив:
— Долго мы пробудем здесь?
— Около часа, — ответил Александр Иванович, и снова водворилось молчание.
Послышался голос барона, звавшего своего человека; следствием обмена между ними несколькими латышскими фразами явилась переметная сума, и затем послышалось бульканье — фляга обходила это молчаливое трио; закусили козьим сыром с черным сухарем.
— Вы ночью не ошибетесь дорогой в ущелье? — спросил барон Александра Ивановича.
— Скорее ошибусь найти свой карман, чем это ущелье, да и труда нет особенного — оно третье отсюда, идя под холмами.
— Далеко ли приблизительно? — полюбопытствовал барон.
— Днем — час ходьбы без предосторожностей, ночью — более полутора, так как ущелье очень узкое, каменистое, в некоторых местах заросшее ежевикой и шиповником; если нет часовых у входа, то мы можем пробраться в ущелье, но там придется ползти довольно долго, в иных местах по воде; выходит оно на красивую и плодородную поляну, а на пригорке, против входа в ущелье, разрушенная крепостца; текинцы, вероятно, расположились около крепостцы. Будь вместо моих охотников кавказские милиционеры или пластуны — я мог бы подобраться так близко, чтобы без выстрела броситься в штыки или шашки, но ведь наши солдаты, безукоризненные относительно мужества и других качеств, здесь не выдерживают сравнения даже с казаками; каждый из них наделает больше шуму, чем 20 текинцев, подползающих к нашему лагерю в Бами!.. Вот еще что, господа, я теперь же дам вам краткую диспозицию: подойдя к ущелью, если вход не занят, я с десятью отборными, ловкими людьми поползу вперед; если вы, моряк, хотите, можете идти со мной; вы, барон, командуете остальными людьми и следуете за мной, ползком же, шагах во ста. Чем ближе мне удастся подойти, тем лучше, но во всяком случае ваши люди не должны стрелять ранее моего залпа, после которого я брошусь в штыки; добежав до нас, они могут открыть огонь, иначе в такой кромешной темноте перестреляем друг друга… Если у входа часовые или секрет, то мы, расправившись с ними, пойдем прямо в ущелье, оставив у входа пять или четыре человека… Главное — не горячитесь, а в особенности это касается до вас, сухопутная рыба, — обратился Александр Иванович к моряку. — Ну, а теперь пора и подыматься!
Отдав фельдфебелю приказание к подъему без шума, Александр Иванович прочел выстроившимся охотникам наставление о том, как они должны вести себя. Отряд тронулся.
Неприятная вещь, читатель, идти ночью по незнакомой местности в неприятельской стране, где из-за каждого камня, оврага или прямо с земли может подняться враг, враг страшный своею ловкостью, знанием местности и, главное, неожиданностью своего появления.
Нервы в таком напряженном состоянии, что малейший шум, шум собственных шагов или камня, покатившегося из-под ног, заставляет вздрагивать человека, днем совершенно покойно идущего в огонь, в рукопашный бой и на тысячу других опасностей!
Главную роль, по моему мнению, играет сознание, что враг, при своей изощренности чувств, видит, чует меня, я же не знаю о его близости! Случалось не раз, что испытанные солдаты ночью открывали огонь, огонь неудержимый по воображаемому неприятелю; сильное напряжение нервов ведет к галлюцинациям; довольно одному принять какой-нибудь камень за неприятеля и выстрелить, чтобы открылась беспорядочная пальба неизвестно по ком, куда…
Голос офицера не слышится в этой трескотне, и иногда много выпускается патронов солдатиками, для которых в такие моменты стрельба составляет нравственную поддержку против воображаемого врага.
Отряд подвигался очень медленно, точно в царстве теней мелькали безмолвные, черные силуэты; нигде не вспыхивал веселенький огонек закуренной папиросы, изредка слышался шум оступившегося человека, звяканье дрогнувшего оружия, нечто вроде сердитого ворчанья — и снова все смолкало, и медленно, осторожно двигалась эта темная кучка вперед… Моряк, шедший рядом с Александром Ивановичем, вдруг почувствовал, что последний крепко сжал его левую руку, дергая вниз. Оба остановились и стали вслушиваться. Мертвое молчание царило в степи, и вместе с тем можно было различить много звуков в этой тишине; люди, часто бывавшие по ночам или днем в лесу или в степи, поймут меня, о чем я говорю. Воздух наполнен звуками, объяснить появление которых трудно; эта абсолютная тишина степи вместе с необъяснимым, странным происхождением вечного, непрерывного голоса природы, является чем-то особенно поэтическим, особенно сильно действующим на душу!..
Командир охотников и моряк не были новичками в распознавании этих постоянных звуков от случайных, являющихся иногда нарушителями торжественного молчания безлюдных степей, гор и лесов… Едва слышно, как легкое дыхание или шелест ветра, донесся до их слуха шум… Солдаты, видя остановку обоих офицеров, тоже стали и старались даже остановить дыхание, чтобы не мешать слушать. Сознание обстоятельства, что этот шум может только исходить от врага, делало их бдительность из ряда вон выходящей… Снова послышался этот же звук, и Сл-кий шепнул моряку: «Ржание лошадей!» Последний не обладал таким тонким слухом и с видом сомнения покачал головой. Александр Иванович прилег на землю, гардемарин последовал его примеру, и между ними завязался чуть слышный разговор:
— Откуда могут быть лошади? Значит, мы наскочили на другую шайку?
— Вероятно… Интересно знать, донеслось ли ржанье из ущелья или же из степи? То есть в движении ли отряд неприятеля или на бивуаке? Если в движении — то нам удобнее дожидаться его здесь, прилегши; если же ржанье из неприятельского бивуака, то надо двигаться! — С этими словами Александр Иванович приложил ухо к земле и стал слушать…
Прошло около минуты, показавшейся моряку очень долгим промежутком времени…
— Ничего не слыхать, — прошептал, подымаясь, командир охотников. — Пойдем дальше, вход в ущелье близко, там увидим.
Снова бесшумно начали двигаться эти люди, так настойчиво преследовавшие свою цель. Жутко было на душе! Каждому казалось, что неприятель, быть может, с теми же предосторожностями движется на них; до боли в глазах всматривались люди вперед, судорожно сжимая свои винтовки!
Наконец впереди послышалось журчание ручейка — верный признак близости ущелья, составлявшего исходный пункт этого тяжелого ночного странствия! Шагах в ста вправо чуть виднелось темное пятно входа в ущелье, более резко выделявшееся, чем мрачная линия гор, параллельно которой двигался отряд.
Казак Фома с другим товарищем по оружию и с саперным солдатом, следуя шепотом отданному Александром Ивановичем приказанию, двинулись ползком вперед по берегу ручья к темному пятну, скрывавшему, быть может, последний час их жизни…
Вечностью тянулось время для их лежавших товарищей, ожидавших с минуты на минуту, что мрак озарится молнией выстрелов и безмолвная степь наполнится криками и шумом борьбы…
Послышался шорох, и косматая папаха вернувшегося невредимым Фомы коснулась уха Александра Ивановича.
— У входа никого нет, ваше б-дие, а дальше, в ущелье, должно, текинцы, потому как будто огонь просвечивает и шум слыхать…
— Ты далеко заползал в ущелье?
— Шагов с пятьдесят; трудно очень ползти, каменья и шиповник мешают! Огонь только ясно видать, да далече, ваше б-дие!
Охотники двинулись, значительно успокоенные, вперед. Главная опасность миновала — вход не был занят.
