Сергей Каширин - Предчувствие любви
Увесистые тупорылые чушки, именуемые в обиходе «сотками», были подвезены заранее и сложены штабелем метрах в тридцати от бомбардировщика. Каждая из них покоилась в округлом шестигранном контейнере. Подкатишь, вывалишь наземь — беги за следующей.
Подкатив последнюю, я остановился малость передохнуть. И вдруг на моих глазах произошло что-то непонятное. Одна из «соток», поднятая лебедкой к бомбодержателю, сорвалась с замка и плашмя грохнулась о бетон. Ветрянка на ее головном взрывателе осталась без предохранителя. То ли от рывка резко выдернутой при падении контровки, то ли от сотрясения она быстро вращалась, свинчиваясь с резьбы.
Я прирос к месту. Как только ветрянка отделится от корпуса, взрыватель сработает. А в баках самолета — бензин. А в бомбоотсеке — бомбы. Целый склад…
Откуда ни возьмись, мимо меня к упавшей «сотке» метнулся Карпущенко. Нагнувшись, он, как трепыхающегося птенца, поймал растопыренными пальцами вращающуюся ветрянку, остановил ее, затем, осторожно поворачивая в обратную сторону, вернул в исходное положение.
Все. Опасность была устранена. Как просто! Или, Может, никакой опасности и не существовало?
Старший лейтенант спокойно, не торопясь, разогнулся. А я не узнал его перекошенного злостью лица. Тонкие губы Карпущенко стали почти лиловыми. Кончик носа заострился и побелел, а глаза метали молнии.
— В господа бога! — надсадно прохрипел он до неузнаваемости изменившимся голосом. — Хвост ты моржовый!..
Из-за створки бомболюка удивленно выглянул Пономарев. Он, как всегда, улыбался, но как-то ненатурально, жалко. Рядом со мной оторопело застыли Рябков и Зубарев. Метрах в трех от самолета — и когда успел отползти! — ничком на грязном бетоне лежал Шатохин. Оружейники, присев возле «сотки» на корточки, заново готовили ее к подъему. В их позах было что-то виноватое, они склонились к бомбе, как бы пряча от нас глаза, но я так и не понял, кого же Карпущенко обложил.
— Кто там валяется, как трофей? — сердито продолжал он, указывая на Шатохина. — Поднимите и выкиньте к чертовой матери. Помощнички, язви вас в печенку. Свяжешься с вами — греха потом не оберешься, обормоты…
Хотелось как-то успокоить его, хотелось сказать что-то доброе, и опять я ничего не сказал. Есть же такие люди: поступками, сноровкой, безоглядной смелостью вызывают уважение к себе, а словами все портят.
И уйти мы не успели. Заварушка привлекла на стоянку майора Филатова и капитана Зайцева. Приближаясь, они с недоумением смотрели на Шатохина. Вскочив на ноги, тот смущенно отряхивал от песка свое новехонькое меховое обмундирование. У него были измазаны локти и грудь, два больших грязных пятна темнели как раз на коленях.
— Что стряслось? — встревоженно спросил комэск, окидывая нас всех быстрым внимательным взглядом.
— Чепе, товарищ майор, — шагнул навстречу ему Карпущенко. — При подвеске уронили бомбу.
— Как? Кто? — закричал Филатов.
— Оружейники напортачили!
— Так чего же базар затеяли? Вызывайте начальника группы. Инженера тоже. Это же… Это… — От возмущения комэск не находил слов.
Не выказывая ни малейшего признака волнения, Карпущенко распорядился:
— Рябков, зови свое техническое начальство.
— А вы? — сдерживая раздражение, Филатов повернулся к Шатохину. — Что с вами?
Лева виновато заморгал и потупился. Его тугие, толстые щеки вспыхнули, подобно магнию.
— Струхнул малость, — пробормотал он.
— Летчик! — с невыразимым презрением взглянул на него Карпущенко. — На карачках пополз. Срамотища.
— А что же вы хотите, — заговорил капитан Зайцев. — Ну-ка фукнет такая чуха — человека ни по каким чертежам не соберешь. — Он коротко хохотнул: — Пожалуй, я бы тоже дал стрекача.
— Сами же испугались! — не выдержал я. Да и Левку стало жаль.
— Товарищ майор! — взмолился Карпущенко. — Уберите вы от меня этих ухарей! Замучили — спасу нет. И чего сюда лезут? Вон глядите на этого умника, — Карпущенко передразнил меня, и очень похоже: — «Испугались!» Да, испугался: а если бы кому на голову или на ноги? Кому отвечать — мне или вам? А взорваться она и не могла. Взрыватель не того типа.
— Старший лейтенант Карпущенко! — прикрикнул комэск.
— Во-во, они только и ждут, как бы за них заступились, — обиженно обронил Карпущенко.
Инженер и начальник группы вооружения, осмотрев бомбоотсек, обнаружили какую-то неисправность в механизме электросброса. Где-то что-то в нем замыкало. Чтобы устранить дефект, нужно было сперва более точно определить его, проверив под током многочисленные контакты. А для этого требовалось снять только что подвешенные бомбы.
— Какая уж тут боеготовность! — махнул рукой майор Филатов.
Карпущенко твердо выдержал взгляд командира эскадрильи и глаз своих не отвел:
— Да на этом задрипанном корыте летать — все равно что целоваться с тигрой! Вы же знаете: ресурс на пределе.
— Не надо преувеличивать, — поморщился майор. — Такая же машина, как и все другие.
— А чего преувеличивать? Да этой старухе в обед сто лет! Мотор в воздухе горел? Горел. Теперь нате вам — бомбы сами выпадают. Что дальше? Прикажете ждать, пока начнут отваливаться плоскости? Сейчас ведь не война, чтобы так рисковать.
Старший лейтенант с пренебрежением посмотрел на свой бомбардировщик: — У, старая колода! — и безнадежно махнул рукой. Невольно проникаясь его настроением, и мы по-иному взглянули на тяжелую, внушительную с виду крылатую машину. Внешне вроде бы корабль как корабль, однако, если приглядеться внимательно, новым его, конечно, не назовешь. Прозрачное остекление фонаря кабины потускнело от времени, мотогондолы в копоти и в потеках масла, заклепки на обтекателях тронуты сыпью коррозии, на фюзеляже местами стерта краска. У нас в училище техника была тоже старая, но то — в училище, а здесь хотелось видеть современную, реактивную. Тем паче что на другие аэродромы она давно уже поступила.
Позади вдруг послышался топот быстро идущего человека. Мы обернулись и увидели нашего посыльного — ефрейтора Калюжного. Запыхавшийся, раскрасневшийся, в сбитой набок ушанке, он остановился, как положено, в трех шагах перед командиром эскадрильи и, тяжело переводя дыхание, доложил:
— Товарищ майор, телефонограмма.
Все еще накрапывал дождь. Попадая на развернутый листок, капли расползались, словно чернильные пятна. Пробежав глазами текст, Филатов аккуратно сложил мокрую бумажку, сунул ее в планшет и негромко, вроде бы задумчиво объявил:
— Вылета не будет. До особого распоряжения. Приказано находиться в боевой готовности.
Кто-то из технарей, кажется, Рябков, досадливо крякнул. В такую погоду поскорее бы в тепло, да к горячему чайку, а вместо этого придется торчать под мглистым небом на стоянке. И неизвестно, как долго — до ночи, до утра или, может, больше суток.
— Вот, Миша, и ответ на твой вопрос, — сказал капитан Зайцев. — Война не война, но и мирной такую обстановку назвать трудно.
— Я такого вопроса не задавал, — недовольно возразил Карпущенко.
— Все, товарищи, — заключил комэск. — О делах потом. А сейчас — по местам. С аэродрома без моего разрешения никому и никуда. Ужин привезут сюда.
— А мы? — не вытерпел Пономарев.
— Вы свое место знаете. Сдадите зачеты комиссии, тогда и…
— Обрадовали! — фыркнул Зубарев.
И, не давая майору уйти, мы сдвинулись плотнее.
— Хорошенькое дело! Опять в обоз.
— Так мы и сто лет летать не начнем!
Нас неожиданно поддержал капитан Зайцев. Он вдруг сказал:
— Парни правы, пожалуй. Можно и без комиссии. Пусть по мере готовности сдают прямо начальникам служб.
Комэск подумал и согласно кивнул:
— В этом, пожалуй, есть резон. Пусть сдают. Мы посмотрели на замполита с горячей благодарностью и, ободренные его поддержкой, разом заныли:
— А летать? Нам же летать надо…
— Эх, молодо-зелено! — усмехнулся комэск. — Да успеете, налетаетесь еще под самую завязку. — Но уловив, что поверг нас в уныние, тут же решил: — Ладно, шут с вами, разрешаю провести в ближайшие дни облет района полетов. Берите связную машину и резвитесь.
— На ПО-2? — разочарованно уточнил Пономарев, и лицо у него вытянулось, будто ему, джигиту, вместо резвого скакуна подсунули захудалую клячу.:
— А чем не машина? Да на ней фронтовики…
— Знаем! Согласны! — наперебой закричали мы трое, опасаясь, как бы Валентин сдуру не испортил все дело. Лучше уж хоть на чем-то летать, чем вовсе не летать. — Согласны!
— Вот и договорились, — засмеялся Филатов. — У ПО-2 и скоростенка подходящая, и горючки меньше сожрет…
Романтика, та самая романтика, что сперва так благосклонно погладила нас по головке, теперь ехидно Ухмыльнулась да и была такова.
* * *«Берите связную машину и резвитесь…» Порезвишься тут! Нам, чтобы подняться в небо, нужна была ясная, так сказать, курсантская погода, а в Крымде она отличалась редким непостоянством.
