Йенс Йенсен - Они пришли с юга
Вместе с пареньком, которого он спас, Мартин помчался к фьорду — туда, где на берегу ждали ремонта лодки. Мальчик стал промывать раны.
— Вода здесь чистая, дно хорошо видно, — сказал ему Мартин. Голос его чуть-чуть дрожал, он все еще не мог успокоиться. Его пугало то, что он совершил, но разве мог он поступить иначе? У мальчика не переставая шла носом кровь. Он пытался лечь на спину, запрокинув голову, но ничего не помогало. Фашист разорвал ему ноздри, и кровь густо просачивалась сквозь носовой платок, которым мальчик прикрывал лицо.
— Как тебя звать? — спросил Мартин.
— Меня зовут Свен, — ответил тот. — Спасибо тебе, что выручил. У меня есть ножик, знаешь, финский — хороший ножик. Я тебе его подарю.
— Брось, — откликнулся Мартин, — о чем ты толкуешь! — Он помолчал, глядя на паренька, растянувшегося рядом с ним. — Я лишь выполнил свой долг, — произнес он спустя несколько минут и, как бы совершенно удовлетворившись собственным заявлением, спросил: — А какой он, тот ножик, что ты хотел мне подарить?
Глава тринадцатая
Забастовка продолжалась. В городе было объявлено чрезвычайное положение. На всех перекрестках немцы установили пулеметы, немецкие броневики патрулировали на улицах; в них сидели солдаты, сжимая в руках ружья, грозя датчанам штыками. Они хотели показать им, кто хозяин в стране. Люди старались не выходить из домов. Улицы совсем опустели.
Рано утром Мартин незаметно выбрался из города. Ему пришлось перелезать через чужие заборы и прыгать через канавы. Его послали к крестьянам за молоком. Немцы перерезали все подъездные пути к городу, прекратили подвоз продовольствия. Они хотели запугать население террором и голодом — обычная немецкая тактика.
Рюкзак у Мартина набит пустыми бутылками. Он должен раздобыть молока для всех малышей в доме, да еще для сыночка Гудрун. Мартин долго приставал к отцу, чтобы ему поручили это дело. Карен не хотела его пускать, но ей пришлось смириться.
— Будь осторожен, — сказала она на прощанье, и он пообещал ей быть осторожным.
Пробираясь садами и лугами, Мартин крался к реке. У реки он отвязал плот и, отталкиваясь шестом, переправился на другой берег, да так ловко, что немецкие солдаты, торчавшие на мосту, его даже не заметили. Спрыгнув на землю, он пулей устремился к лесу, стараясь держаться подальше от железнодорожной колеи, которую охраняли немцы, — они стреляли во всякого, кто приближался к ней. Он знал, что рано или поздно ему все же придется пересечь колею, чтобы добраться до крестьянских хуторов. А потому он спешил пробраться подальше на запад, к железнодорожной сторожке. Там был всего один-единственный часовой.
И вот Мартин уже у сторожки. Часовой лениво оглядел его, он, видно, нисколько не сомневался, что паренек с рюкзаком занят каким-то совсем будничным, мирным делом. Так оно и было, вообще-то говоря, но Мартину казалось, будто его рюкзак доверху набит бомбами. Проходя мимо, Мартин покосился на часового. Солдат снял каску — видно, жарко было — и отставил в сторону винтовку, чтобы свернуть себе сигарету. Он тревожно поглядывал то в одну, то в другую сторону, зная, что ведет себя недозволенным образом.
— Гутен таг, — проговорил он, криво ухмыльнувшись.
— Гутен таг, — нехотя ответил Мартин.
Про себя он подумал, что ему не везет. Не будь у него поручения раздобыть молоко, он обязательно стащил бы у часового винтовку и убежал с ней в лес. Противно глядеть, как этот немец нежится на солнцепеке, а вчера небось тоже топал по улицам и стрелял в датчан. Кто-то говорил, что один немец — это просто немец, но стоит лишь немцам собраться втроем или вчетвером, как они сразу организуют хор, а пятеро немцев — это уже воинское подразделение…
Вокруг все дышало миром. Коровы лениво паслись на лугу, добродушно оглядываясь на Мартина, жеребята, озорные и любопытные, то и дело подскакивали к плетню. На крестьянских хуторах трудились от зари до зари — забастовка сюда не докатилась.
На первом же хуторе, куда зашел Мартин, его встретили приветливо. Он застал здесь многих горожан, как и он, охотившихся за продуктами. На хутор пришли также крестьяне из других мест продать свой товар.
Крестьяне расспрашивали о городских новостях, сокрушенно покачивали головами, слушая рассказы, и ругали немцев. «Сидели бы эти поганцы у себя дома, никто не звал их сюда», — говорили они и щедро отвешивали покупателям сметану и масло.
— Берите, знать, с едой у вас теперь туго, — твердили они. — Молодцы, что дали отпор этим гадам, да только, верно, сплоховали мы, не надо было пускать их на нашу землю.
Мартина угостили большой кружкой молока, совсем не разбавленного водой, жирного и душистого. Такого вкусного молока он сроду еще не пил. Крестьяне наполнили доверху все бутылки Мартина, и он отправился в путь.
Когда мальчик подошел к железнодорожной сторожке, часовой пожелал проверить, что у него в рюкзаке.
— Ах, вот как, молочко для деток! Понятно, понятно, да, да, вот оно как…
Часовой скучал и не прочь был поговорить хоть с мальчишкой. Он справился, как того зовут, сколько ему лет, спросил, не сможет ли Мартин раздобыть для него масла, кофе или сигарет. Мартин считал для себя унизительным разговаривать с немцем, но делать было нечего — коверкая немецкие слова, он стал отвечать на вопросы часового. И все же под конец он решился отомстить, неожиданно громко и весело провозгласив: «Германии капут!» Солдат удивленно вытаращил на него глаза, затем громко расхохотался.
— Да, да, капут, конечно, капут, капут, — кивал он, скаля зубы, и, хлопнув Мартина по плечу, отпустил его восвояси.
Остаток пути Мартин проделал быстро. Уже на улицах города он встретил полицейский автомобиль. На крыше машины был установлен репродуктор, который беспрерывно и нудно грохотал. В автомобиле сидели бургомистр города — социал-демократ и один из профсоюзных боссов. Оба поочередно что-то говорили в микрофон. Пот градом стекал по их лицам, они старались не глядеть на людей, к которым обращались.
— Мы просим и призываем всех сознательных тружеников возобновить работу, соблюдать спокойствие и порядок и вести борьбу со всеми враждебными элементами, наносящими вред интересам страны, — неслось из репродуктора. — Мы умоляем всех честных датчан соблюдать лояльность по отношению к законному правительству.
Люди стояли на тротуарах и у раскрытых окон, молча глядели на проезжавшую по улицам машину и слушали речи боссов без всякого восторга. Парни помоложе, не скрывая отвращения, плевали им вслед и с ненавистью кричали:
— Предатели! Разъевшиеся бонзы! Свиньи!
Люди, стоявшие в подъездах, презрительно усмехались и качали головой.
— Выходит, — сказал один из них, — они хотят, чтобы мы были лояльны по отношению к правительству, которое в свою очередь лояльно по отношению к немцам! Они что, за идиотов нас принимают?
Мартин не знал, что такое «бонза», но догадывался, что быть бонзой очень стыдно. Он спешил домой, бережно неся на спине драгоценную ношу. Сворачивая в палисадник, он успел заметить немецкий танк, на полном ходу въезжавший на его родную улицу. Одновременно послышался сухой треск пулемета, а с другого конца города, словно эхо, отозвались гудки санитарных машин.
Карен немало гордилась сыном, когда, обходя одну за другой квартиры, где были маленькие дети, раздавала соседям молоко. Гудрун тоже пришла со своим сыночком. Малышу налили молока, и он принялся жадно пить, причмокивая, но скоро уморился и заснул. Гудрун уложила его на кровать Карен и накрыла большим теплым одеялом.
Все хвалили Мартина и называли его молодчиной и смельчаком. Мальчик просто ошалел от непривычных восторженных похвал. Проскользнув в комнату, он уселся за стол, с нетерпением дожидаясь, что же скажет о его подвиге Якоб, — отцовское слово он ценил выше всего. Но Якоб не обратил на него никакого внимания — он беседовал с дядей Вигго, братом Карен. Тот принес новое письмо — очередное ходатайство в министерство иностранных дел. Семья Мартина просила министерство принять меры к тому, чтобы Лаус вернулся домой. Дядюшка Вигго уже послал в министерство не одно письмо, но оттуда всякий раз приходил лишь скупой, уклончивый ответ.
Дядюшка Вигго в последнее время заметно побледнел и осунулся. Читая Якобу письмо, он то и дело поправлял очки и барабанил пальцами по столу. Каждая фраза в письме звучала важно и убедительно, да и все оно было исполнено учтивости и достоинства — в таких делах Вигго мастак.
— Хорошее письмо, — серьезно проговорил Якоб, одобрительно кивая головой. — Как ты думаешь, удастся нам вызволить мальчика на этот раз?
Вигго лишь пожал плечами и вздохнул.
— Кто знает, от чего это зависит, — сказал он. — Хотя, кстати сказать, это зависит от общего положения в стране. Одно связано с другим, — продолжает он, посматривая на Якоба. — Нельзя устраивать бандитские вылазки против немцев и в то же время ждать, что они выкажут тебе снисходительность.
