Леонид Ленч - Из рода Караевых
Толпа грозно загудела, придвинулась вплотную. На Игоря пахнуло жаром ее дыхания, как из распахнутой настежь печки. Сейчас кто-то ударит первый… Только бы сразу потерять сознание! Игорь зажмурился. Вдруг он услышал какую-то возню, крик, ругань и, открыв глаза, увидел, что рядом с ним стоит красноармеец его лет — в белой папахе с красной лентой, в ловком кавалерийском кожушке. В кулаке — маузер.
— Назад! — кричал красноармеец, угрожая пистолетом самым нетерпеливым и горячим крикунам. — Прекратить самосуд!..
В ответ посыпалось:
— Товарищ военный, отойди, не мешай народу!
— Они наших дорогих товарищей без суда стреляли и вешали!
— Убери от греха свою пушку, солдат!
— Нельзя, граждане! — надрывался в крике красноармеец в белой папахе. Его доброе курносое лицо налилось кровью от натужного крика, но даже тени растерянности или страха не было на нем. — Дисциплинку надо соблюдать, товарищи! Советская власть категорически против самосудов!
Крикуны не унимались.
— Что же, по-твоему, по головке его сейчас погладить?
Заслонив собой прижавшегося к забору Игоря, красноармеец бесстрашно выкрикнул в ответ:
— Нужно будет — его в особом отделе по головке без тебя погладят! Без проверки нельзя, граждане!
— Да ты видел — у него погоны нашли марковские в кармане!
— Все проверят! Заслужил — безусловно передадут в трибунал. И — к стенке! От пролетарской руки ни один белый палач не уйдет! А самим — нельзя! Иначе у нас получится анархия, мать беспорядка. В ревком его надо отвести. Или в комендатуру.
Вперед выдвинулся жандарм.
— Товарищ военный! — льстиво и вкрадчиво обратился он к красноармейцу в белой папахе. — Его же, гада, все равно шлепнут! Зачем же тянуть с этим делом? Одолжите нам ваш пистолетик на пять минут… тут вот как раз дворик удобный имеется… Сделаем все чистенько. Ни нам, ни вам, как говорится!
Игорь отстранил своего защитника.
— Даю вам слово, это — переодетый жандарм, самый настоящий палач. Я его узнал, и поэтому он хочет меня убить!
— Ах ты!..
Жандарм грязно выругался, оттолкнул красноармейца и вцепился Игорю в горло железными руками. Но в тот же миг парнишка в белой папахе схватил его сзади за шиворот, сильно рванул на себя, отбросил назад и, подняв руку с маузером, выстрелил в воздух.
Толпа отхлынула от забора. И сейчас же в образовавшемся пустом пространстве возник перед Игорем Иван Егорович — живой, целый, только очень похудевший и осунувшийся. Теперь он был в черной поношенной кожаной куртке с красным бантом в петлице.
Игорь радостно бросился к нему:
— Иван Егорович!
— Здорово, Иго́рь!
Иван Егорович обратился к толпе:
— Что тут было? Из толпы ответили:
— Марковца словили!
— Вот и погоны его! На груди прятал!
Иван Егорович брезгливо, двумя пальцами взял протянутые ему черные погоны, бросил в лужу. Остановив порывавшегося заговорить Игоря, обратился к толпе:
— Кто из вас меня здесь знает?
Веселый густой бас из толпы:
— Я знаю! Вы товарищ Толкунов, Иван Егорович, председатель революционного комитета!
Иван Егорович кивнул:
— Правильно! Это я и есть. Товарищи, объявляю вам, что этот парнишка, — он показал на бледного как смерть Игоря, — наш парнишка. Я за него ручаюсь. Понятно?!
— Иван Егорович! — произнес наконец Игорь. — Это все жандарм с вокзала подстроил! Он переоделся и усы сбрил, а я его узнал!
— Где он?!
Но жандарма уже не было. И никто не видел, когда и как он успел скрыться.
— Ладно, далеко не уйдет! — сказал Иван Егорович и обратился к притихшим людям: — Разбираться надо, товарищи. Враг у нас хитрый, верткий, смотрите, как вас всех обштопал и утек. А вы в это время с гимназистом в кошки-мышки играли… Заходи, Иго́рь, в ревком ко мне… Ступайте на вокзальную площадь, сейчас митинг начнем!
Он ушел. И снова Игорь посреди возбужденной, гомонящей, потрясенной тем, что произошло, и еще более тем, что могло произойти, толпы.
— Гляди, какое дело: чуть было не пришибли безвинного ученика!
— Спасибо надо сказать красноармейцу этому: не побоялся вступиться.
— А где он?
— Красноармеец? Побег куда-то.
— А вот я сразу подумал, что этот с бритой мордой — форменный бандит.
— Подумал, а сам громче всех кричал и на ученика с кулаками кидался. Усы тебе за это надо выдрать, старый таракан!
— Оставьте, бабы!.. Бабоньки, не надо!.. Караул! Усов лишают!
Крики, смех, шум и гам! К Игорю подошла тетка с семечками, обласкала жалостливым бабьим взглядом:
— Отец-то, мать есть у вас, молодой человек?
— Мать есть, отец умер.
— Сирота!
И насыпала Игорю полный карман семечек.
— Я завсегда на этом угле стою. Будете гулять — заходите угощаться!..
…На вокзальной площади яблоку негде упасть. Иван Егорович говорит речь, стоя на тачанке. Вот густой бас затянул «Интернационал», и вся площадь подхватила. Поют стройно, величественно. А ведь больше двух лет здесь не звучал пролетарский гимн!
Кто-то сжал локоть Игоря.
Он оглянулся. Красноармеец в белой папахе с красной лентой — его спаситель — прошептал на ухо:
— А ты чего не поешь, товарищ?
Смутившись, Игорь ответил тоже шепотом:
— Я слов не знаю!
— Надо, брат, выучить! Подвигайся ближе и повторяй за мной.
Игорь подвинулся. Плечо его коснулось плеча красноармейца.
— Слушай и подхватывай.
Звонкий, чистый тенорок ручейком вливался в поющую площадь, четко выговаривая слова:
Лишь мы, работники всемирной,
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право…
Он подмигнул Игорю, и уже вдвоем, вместе со всей площадью, бесповоротно и грозно они грянули:
А паразиты — никогда!
ИЗ РОДА КАРАЕВЫХ
Или грудь в крестах, или голова в кустах!
Старая солдатская поговоркаЧасть первая
ВЫБОР
Я — дворянин! Ни черт, ни воры
Не могут удержать меня!..
В те времена дворянских привилегий
Уже не уважали санкюлоты…
Когда человек молод, ему кажется, что у него нет прошлого, а есть только настоящее. И будущее!
Его утлую лодчонку несет на своем хребте непостижимая река времени, и неизвестно, что ждет пловца за первым же ее поворотом, а он знай себе плывет и плывет, не оглядываясь.
Поручик Караев плыл, не оглядываясь. Может быть, не на что было ему оглянуться? Нет, было! Был застывший в четкой неподвижности строй юнкеров, были парадно сверкающие люстры актового зала, был серебробородый генерал с отечными подглазьями, начальник училища, отечески басивший:
— Юнкера, поздравляю с досрочным производством в офицеры, с милостивой телеграммой монарха. Уверен, что в ратных делах покажете пример доблести и бесстрашного служения царю и отечеству! Ура!
Молодые глотки громово рявкают в ответ свое многоголосое «Ура!», и хрустальные висюльки парадных люстр отзываются на звуковую волну тоненьким печальным позваниванием.
Ничего этого уже нет! Ни серебробородого генерала, ни царя, ни доблестных ратных дел, поскольку фронт рухнул, как подгнившее в сердцевине дерево. Есть только отечество — бывшая Российская империя, Россия, матушка Русь и… как там еще?! Изнемогшая, измученная неудачной войной, разрухой в тылу, потрясениями революции. И есть он, поручик Сергей Караев, сын полковника Петра Георгиевича Караева, убитого под Мукденом еще в русско-японскую. Из предков поручика никто постельной смертью не умирал: прапрадед — офицер-гренадер — погиб в бою с конницей Мюрата в 1812 году, прадед пал смертью храбрых от английского ядра под Севастополем, дед — скобелевский офицер — от турецкой пули под Плевной.
На голове у их потомка защитного цвета фуражка с темным овалом на месте содранной офицерской кокарды, на плечах шинелишка солдатского сукна (складно, впрочем, пошитая), продутая и промороженная насквозь свирепыми эрзерумскими ветрами. На гимнастерке под шинелью Георгиевский солдатский крест — тот, что давали офицерам за личную храбрость в бою. А в нагрудном кармане шинели — завернутые в марлю погоны с одним просветом и тремя звездочками. Он при шашке, на поясе в кобуре верный друг — наган.
В дорожном документе поручика сказано, что он уволен в отпуск для отдыха после ранения и направляется к семье в станицу Софиевскую на Кубань. Документ составил и подписал командир полка — добрая душа! — полковник Закладов. Вручая его поручику, сказал:
