Владимир Осинин - Полк прорыва
— Он любит побродить, хотя и на протезе.
— С ним была женщина, очень красивая.
— Жена.
— Я так и подумал.
Он тоже стал читать. Потом закрыл журнал, снял очки и повернул голову в мою сторону:
— А вы заметили… Товарищ, койку которого вы заняли, если остановится, то всегда куда-то смотрит — в одну точку. Будто видит там что-то такое, чего мы не видим.
— Что же это с ним случилось?
— Случилось такое, что сразу и не поверишь.
И он рассказал мне трагическую историю. Оказывается, этот самый человек побывал под немецким танком. И выжил… Но чудо даже не в этом. Он был уже обречен, приговорен к постели. Молчит, потеряна память, кормят с ложечки, как младенца. Его уже пожизненно приписали к госпиталю. И вдруг на мгновение что-то прояснилось в памяти. Схватил карандаш и записал номер своей полевой почты… И опять все позабыл. Сделали запрос в часть, оттуда ответили, что такой-то офицер погиб… Потом один из врачей все же вернул ему сознание. А может, и само пришло со временем. Живет, ест, пьет, читает, но молчит, То позабудет все, то снова вспомнит. И сам перестает верить в то, что когда-нибудь заговорит, произнесет слово. И вот… Судьба!.. Однажды вошла в палату девушка. Он взглянул на нее — и как вскрикнет! Произнес ее имя… Одним словом — война!.. Чего только не бывало на фронте!
— А в каких войсках он служил?
— Точно не скажу, — ответил моряк. — Кажется, в танковых… Это вы все можете узнать у него, он обязательно зайдет сюда. Очень общительный человек.
Мне не терпелось. Я встал, оделся, поднялся на второй этаж, где отдыхающие собрались в фойе у телевизора, долго приглядывался к людям в темноте, но его не отыскал. Не было и ее.
На следующий день мы встретились с ним у раздевалки. Смотрю на него и сам себе не верю:
— Вы узнаете меня?!
По лестнице спускалась та самая женщина в белой шубке, что стояла на горе. Она побледнела, засмеялась, потом заплакала и бросилась ко мне:
— Вы живы? Неужели вы живы?
Я хочу ей ответить, но чувствую, что лишился голоса. Глоток обхватил меня своими огромными ручищами и долго не выпускал из объятий. И тоже удивлялся:
— Правда, жив!
Мне показалось в эту минуту, что все мы действительно умирали и каким-то чудом опять стали жить. Глотюк рассматривал мои орденские планки.
— А где же твоя Золотая Звезда? За озеро Черного Дрозда? — после некоторого молчания спросил он.
Я ничего не ответил.
— А ведь мы посылали… Не получил. Значит, в машину с наградными листами бомба попала! — усмехнулся он, сам понимая, что говорит совсем не то, что нужно было сказать.
Если, бывало, на фронте терялось представление, всегда шутили так: бомба попала в машину, когда везли наградные листы.
Было не очень тепло, и все же мы втроем направились к «Красному солнышку». Я заговорил о войне, Марина приложила палец к губам. Но о другом разговора не получилось.
Туманно, порхает снег. «Красное солнышко» во мгле, не видно ни высотки, ни ресторанчика на ней.
Мы доходим до подножия скалы с «Каменными орлами». Их тоже не видно. Туман переваливает из одного ущелья в другое, ветер свистит и гудит.
— И все-таки я хотела бы подняться до «Красного солнышка», — говорит Марина.
— Ну что ж, поднимитесь, — отвечает Глотюк и смотрит на меня: — Я вас подожду, посижу на скамейке.
И мы пошли. Окунулись в сумрак. В трех шагах от нас ничего не видно. Только белые полосы снега наискосок летят сверху вниз. Марина держится за мою руку, боится, что ее ветром сдует в ущелье.
Идем и идем. Облака плотным слоем отгородили нас от всего, что находится ниже. Тяжелые и непроглядные, они клубятся, и все вокруг кажется пучиной. Но где-то выше «Красное солнышко», и мы идем.
Мы восходим, и на наших глазах тучи все ниже и ниже. Уже видна почти вся кремнистая высота. Вот-вот спустятся и до «Каменных орлов».
Засверкало солнце. Пока только там, над головой, где белеет одинокий игрушечный домик.
— Давайте передохнем. — Она остановилась и смотрит мне в глаза, как тогда, у источника за развалинами монастыря: — Здравствуй, милый!.. Разве я могла подумать, что ты жив?
Она уткнула голову в мою грудь, и мы долго так стояли.
— Идемте еще выше, — сказала Марина, поправляя платок на голове.
И опять облака спускались все ниже, стали видны «Каменные орлы» и пушистые сосенки на пологом склоне. И все это находилось в спектре какой-то радуги, а за ней вдали, за снежными холмами, поднималась двуглавая вершина. Она вся сияла своим вечным белым пламенем.
— О-го-го! — раздалось внизу.
О-го-го! Эхо летело с металлическим перезвоном, будто где-то кувалдой ударяли по стали.
ПОЛИГОН
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ветер подул с севера, и от высоких красных труб теплоцентрали дымовая туча протянулась через весь город, засыпая шоссе гарью. Между шоссе и набережной, будто в тени, стоял серый многоэтажный дом, совмещающий в себе черты разных стилей архитектуры: с большими современными окнами и колоннами у подъездов, с массивными дубовыми дверями и низкими серыми пристройками, и походил он не то на санаторий или музей, не то на казарму.
Со стороны набережной настилали асфальт, укладывали новый бордюрный камень вместо разрушенного, расширяли газоны, переносили на другое место газетные витрины.
Ремонтные работы шли и внутри здания. Что-то выламывали и выбрасывали, сооружали новое. У ступенек была рассыпана известка, на дверных ручках висели листы толстой бумаги: «Осторожно — окрашено».
Без четверти десять к подъездам стали подкатывать легковые машины: новенькие «Волги» и ЗИЛы, все черного цвета, на несколько минут останавливались, пока выйдут генералы и офицеры, и торопливо проезжали дальше, на площадь, где можно развернуться или встать на обочине.
На ходу приветствуя друг друга, военные оживленно валили в двери, вынимая из карманов красные книжечки и раскрывая их перед часовыми.
В общем потоке майор Шорников шагнул в лифт, погромыхивающий, как веялка, поднялся на шестой этаж, где в полутемном коридоре, в самом углу, находился его кабинет — 713-й, последний по счету.
В кабинете никого не было, но в пепельнице дымился окурок. Значит, подполковник Прахов уже здесь, вернулся из командировки, куда-то вышел. Когда Шорникова назначили на новую должность, Прахова в Москве не было, и они еще не виделись. Сейчас они познакомятся, им предстоит вместе работать, вдвоем сидеть в этом кабинете — столы сдвинуты, всегда будешь друг против друга, лицом к лицу.
Дверь мягко раскрылась, и на пороге появился подполковник. Воскликнул: «О!» — и широкими шагами направился к Шорникову, протягивая сразу обе руки:
— Здравия желаю! Вы и есть тот самый майор?
— Тот самый.
— А я — Прахов. Леонид Маркович.
— Догадываюсь. Мне о вас говорили. Шорников. Николай Иванович.
— Вот и прекрасно! — рассматривал его Прахов, прислонившись к столу, на котором ничего не было: ни бумаг, ни чернильного прибора.
Подполковник был гвардейского роста, новая огромная фуражка как-то слишком торжественно сидела на его голове, почти лихо. А шинель потертая и старенькая. Видимо, после дождя она потеряла всякую форму, сморщилась, на талии образовались складки. Эти шинели таковы: сразу садятся, но потом разомнутся и станут даже свободными. Их надо носить постоянно, не снимать с плеча, тогда они будут выглядеть и бывалыми и по росту.
— У нас вам понравится, — сказал Прахов, вешая шинель и фуражку на крючок. — Работа интересная, а начальство — поискать такого! Особенно генерал. Считайте, что вам повезло. А как там за границей, в ГДР, жили?
— Жили…
— Да, все же дома лучше, чем в гостях.
Прахов долго расчесывал копну своих черных с проседью волос.
— Должности у нас с вами равнозначные. Но я в этом кресле уже не одни штаны протер, можете всегда рассчитывать на мою помощь.
Кресло у него было жесткое, с гладкими подлокотниками. У стола Шорникова стоял обычный стул.
— А кто здесь с вами до меня работал? — поинтересовался Шорников.
— Товарищ один. Пошел на повышение, — ответил Прахов и больше ничего не сказал.
По коридору, который был очень длинным и потому казался узким, прихрамывающей походкой шел генерал-полковник и близоруко рассматривал таблички на дверях. Шорников остановился у стенки, чтобы пропустить его, отдал честь и только теперь заметил, что перед ним был их командир корпуса.
— Вы кого-то разыскиваете, Тимофей Федорович?
Генерал обернулся, удивился, что к нему так обратились, и ответил:
— Из гвардейского Сталинградского?
