Владимир Сысоев - Первое задание
Перед окном стояла тихая молодая берёзка. Быстрый, вертлявый воробей, вспорхнув, сел на заснеженную веточку, качнул её — серебристой пылью посыпался снег, — веточка освободилась от тяжести, разогнулась и подбросила воробья. Он испугался и улетел. Николай продолжал смотреть в окно, но то, что видели глаза, не осмысливалось, не укладывалось в голове.
Он думал о Наташе.
И в разлуке Николай много думал о ней, но думы эти чаще всего были светлыми, приятными мечтами. Теперь пришла тревога. Он стал бояться за неё. Казалось, только сейчас, когда состоялась встреча, он понял, какое напряжение ума, воли, моральных сил требовалось от неё, чтобы играть свою опасную роль. Наташа, Наташка, что ты за человек! Откуда черпаешь силы, как тебя хватает на всё. И вдруг в его воображении возникло лицо коменданта. «Как вам моя…» Моя! А какая самоуверенность и восхищение ею! И безграничное самодовольство! Восхищение и самодовольство рядом!.. И чувство жгучей, неодолимой ревности заполнило его, сдавило сердце. Он прислонился горячим лбом к холодному стеклу окна. Горько сжались побелевшие губы, руки безвольно замерли, глаза уставились в одну точку. Но вот он подавил вздох и медленно открыл форточку. В тёплую комнату ворвался морозный воздух, бросив в лицо щепотку колючих снежинок. Николай ощутил их холодное касание. И в тот же момент выдержка окончательно покинула его: воображение угодливо рисовало картину одну страшнее другой. Он заметался по кабинету. Николай уже почти не сомневался в падении Наташи.
Но этого не может быть!
А почему не может? Она всего лишь женщина.
А женщины всегда неожиданны, в большом и в малом, тем более — красивые. Кто знает, чем она живёт сейчас, что скрывается под весёлой улыбкой? Он остановился, точно ударился грудью о невидимую преграду, резко потряс кулаками и безвольно опустил их. Ответы на его вопросы не приходили. И вдруг он посмотрел на себя со стороны и понял, что до этого момента совершенно не знал себя. Всё происходящее было для него настоящим откровением. С трудом сдерживаясь, он налил из графина воды, жадно глотнул и звонко стукнул о стекло стола стаканом. Но это не уменьшило его страданий. Не хотел думать о ней, но думал; не хотел видеть её, но она возникала из ничего, предельно зримо. Это усиливало боль. Выхода, казалось, не было. В своей беспомощности он напоминал залетевшую в комнату птицу, которая, пытаясь выбраться на волю, уже разбила в кровь грудь, но вновь вновь упорно ударялась в оконное стекло.
Николай сдавил ладонями виски, под кожей бился живой, пульсирующий ручеёк. Но почему Наташа была так весела и счастлива при встрече с ним? Конечно, она была очень рада. Или он совершенно перестал понимать свою жену? Николай восстанавливал в памяти каждое её слово, движение, лицо, чистые, открытые глаза, высокий, спокойный лоб, мягкие пряди волос на нём. И только теперь он рассмотрел что-то непостижимое в её глазах: Наташа смеялась, а глаза оставались печальными, боль и тоска были в них. И вспомнил он день, когда она уходила на задание. «Наташка, я думал ты глаза мажешь сливочным маслом, а они от природы такие». «Дурачок ты мой, тоже, кстати, от природы. Не бойся ты за меня. Не сомневайся. Я люблю тебя. Но не скрою, счастлива я не только этим. Я должна и хочу идти по жизни своей дорогой. И пусть этот путь будет рядом с твоим, — но мой! И наивысшее для меня счастье — не свернуть, не уступить никому, как бы тяжёл и сложен ни был этот путь».
Он подошёл к окну. Взъерошенный воробей опять сидел на берёзе, задиристо раскрывая клюв. «Опомнился», — забыв на мгновение о Наташе, усмехнулся Николай, и вдруг почувствовал себя легко и свободно, хотя вновь думал о ней. «Не дурачок, а здоровенный дурак и последняя скотина. Как можно было такое подумать о Наташе!?..»
В дверь громко постучали.
— Войдите, — спокойным голосом сказал Николай, и по его лицу нельзя было определить, что он только что пережил душевную бурю.
На пороге появился полицейский из первого взвода — Пеньков.
— Разрешите доложить, господин капитан!
— Докладывай.
— Вопрос, господин капитан, очень важный, — таинственно произнёс Пеньков, оглядываясь по сторонам. Вид его был почтительно робок, но как он ни старался, наглости до конца скрыть не мог.
— Прежде всего не кривляйся! Степень важности твоего доклада определю я.
— Я действительно по делу.
— Давай.
— Мне предложили вступить в подпольную организацию, которая существует в нашей роте.
— Ну?
— Организация, говорю…
— Не мямли, говори толком.
— Я и говорю…
— Значит, организация в роте?
— Да.
— И тебе предложили в неё вступить? — собираясь с мыслями, спросил Николай.
— Так точно!
— А ты?
— Согласился, конечно, и вот пришёл к вам.
— Значит, согласился?
— Да.
— А что за организация, узнал?
— Как — что? — не понял Пеньков.
— Да так! Может быть, это общество по выращиванию цветов или разведению породистых собак?
— Что вы, господин капитан, — испуганно сказал Пеньков, — это коммунисты!
Николай строго посмотрел на полицейского:
— Ты отвечаешь за свои слова? Какие в нашей роте могут быть коммунисты?
— Господин капитан, — ещё больше испугался Пеньков, — я точно говорю.
— Хорошо, а кто предлагал?
— Белов!
— Какой это Белов?
— Виктор Белов из второго взвода.
— Что он тебе сказал? Только подробно!
— Я подробно, — заторопился Пеньков, — мы с ним вроде дружим…
— «Вроде» — или дружите?
— Я, конечно, для виду. Покурим когда, словечком каким перебросимся…
— О чём?
— Да так, кое-что…
— Точнее!
— О доме, когда — о девчатах…
— Так… — протянул командир роты и бросил на Пенькова тяжёлый взгляд. Полицейский поёжился — ничего хорошего глаза капитана ему не обещали.
— Ну?
Пеньков вздрогнул.
— Про переводчицу из комендатуры рассказывал…
— Какую переводчицу?
— А ту, что сегодня с майором Шварцем приезжала…
— Так, дальше.
— Девушка, говорит, будто хорошая, а…
— Довольно, говори дело! Как он тебя вербовал?
— Вот когда мы про переводчицу закончили, Белов и начал меня агитировать в подпольную организацию вступить.
— Что он сказал?
— Хочешь, говорит, грязь с себя смыть — за Родину бороться — вступай в нашу организацию.
— Прямо так и сказал?
— Ага.
— А ещё что?
— Будешь знать пока только меня, говорит.
— Дальше!
— Дело, говорит, у нас верное, люди надёжные.
— Так…
— Я согласился. Для пользы дела.
— Молодец!
— Так точно! То есть извините, рад стараться, господин капитан.
У Николая отлегло от сердца — это было не самое худшее, Пеньков мог выйти прямо на гестапо.
— Молодец, Пеньков! Надеюсь, ты понимаешь значение…
— Господин капитан, — захлебнувшись от восторга, перебил Пеньков, — я понимаю, вы можете полностью положиться на меня!
— Хорошо.
— Я, господин капитан, сразу понял, что Белов человек ненадёжный.
— Понятно, Пеньков. Но если отбросить ваш последний разговор с ним, то в чём проявляется его ненадёжность?
Пеньков явно смутился. Такого вопроса он не ожидал.
— Вообще… Трудно сказать…
— Видишь? Трудно. Одним словом, задача тебе такая: соглашайся окончательно, войди в доверие, постарайся всё хорошенько разузнать — кто входит в организацию, какие задачи ставят перед собою.
— Есть!
— И поосторожнее. Пойми, дело это очень серьёзное. Спешка не годится!
— Всё будет, как вы приказали, — с готовностью проговорил Пеньков. — Торопиться я не буду. Он сам опять со мной заговорит. А я потом всё вам.
— Отлично!
— Я, господин капитан, ещё за дружком его приглядываю — Сергеем Терентьевым. Тоже гусь хороший. Ещё хлеще Белова будет.
— Ты не распыляйся. Сейчас твоя главная задача — Белов! А потом мы и до его дружков доберёмся. От нас не уйдут!
— Это точно, господин капитан, не уйдут!
— А теперь за дело, Пеньков.
— Разрешите идти?
— Идите.
Пеньков, лихо стукнув каблуками, вышел.
«Этого нужно было ожидать, — подумал Николай, — но пока ничего страшного не произошло».
По опыту городского подполья в роте была установлена сложная и надёжная система конспирации. Каждый член подпольной организации знал только двух товарищей. В случае провала одного человека разрывалась цепочка, выпадало одно звено. Раскрыть всю организацию было практически невозможно. Сам Николай был неуязвим: о нём знал только один человек — командир первого взвода лейтенант Антонов.
Николай вызвал Антонова и рассказал ему о случившемся. Изучив личное дело Пенькова, они убедились в логичности его поведения. Сын кулака-бандита затаил лютую злобу на всё советское, но вёл себя очень умно. Виктор Белов не случайно пытался завербовать его. Скромность, выдержанность, доброжелательность по отношению к товарищам давали повод думать, что Пеньков человек честный.