Евгений Рябчиков - Поединок на границе
Не приходилось еще Егору преследовать врага, не знал он, как трудно это и опасно. Только безотказность и меткость автомата, в который он верил и из которого мог стрелять без промаха, давали ему силу и храбрость. Он шел не останавливаясь, смотрел вперед до боли в глазах, но широкая спина в черной куртке куда-то исчезла, будто провалилась в землю.
Пробравшись через заросли можжевельника, Булавин поднялся на цыпочки, выискивая пропавшего в лесу человека, но ничего не видел. В его возбужденных, с расширившимися зрачками глазах только рябили необыкновенно яркие полосы и пятна. Первые заморозки осенних ночей щедро выкрасили осоку, телорез и багульник в желтые, бурые, коричневые цвета, беспорядочно смешали их в огромный пестрый ковер.
Егор понял, что выбежал он на кромку Бранихинского болота, сплошь искромсанного бездонными бочагами и гибельными трясинами. Горечь обиды обожгла грудь. Сознавая, что дальше не пройти, Булавин растерянно повернул влево, едва вытаскивая босые ноги из холодной засасывающей жижи. Ступая с кочки на кочку, хватаясь за ломкие стебли папоротника, он добрался до деревьев, стоявших на мшистом холме.
Егор наклонился, чтобы отжать воду с намокших штанин, и вдруг вздрогнул от ошеломившего его голоса:
— На колени, щенок!
Булавин оторопело вскинул голову. Недалеко от него, за толстым стволом осины, стоял мужчина в черной куртке с наведенным для выстрела пистолетом. Егор рванул спусковой крючок, но автомат молчал. Мужчина осторожно вышел из-за дерева и остановился в трех шагах от Булавина.
— Что, не стреляет? — злорадно сказал он.
Егор оглядел врага с головы до ног. На его костистом лице вздулись желваки, серые с красноватыми прожилками глаза смотрели ожесточенно.
«Убьет! Первой же пулей убьет!» — подумал Егор и с какой-то отчаянной обреченностью понял, что нельзя двинуться с места, шевельнуть рукой… Чуть что — и грохнет выстрел. Такой не промахнется. Да и невозможно промахнуться — всего три шага…
— На колени, щенок! Молись богу! — зло повторил мужчина.
В его руке, вытянутой вперед, с вздувшимися венами на запястье, не дрогнул, не качнулся пистолет.
«…Целится в голову. В сердце было бы хуже. Значительно хуже…» — мысль работала быстро и отчетливо. Егор чувствовал, что его босые ноги давят корневища папоротника, не дрожат, не подкашиваются, в глазах не рябит, как это было на кромке болота…
Не спуская глаз с пистолета, Булавин видел только белеющий от натуги палец, который жал спусковой крючок, оттягивая его к заднему полукругу скобы…
— На колени! Слышишь! — повелительно и нетерпеливо еще раз крикнул мужчина.
Его левый глаз сощурился, а правый заметно округлился, зрачок стал больше и острее. Но он не стрелял, чего-то медлил.
«Хочет сломить. Поиздеваться». На какой-то миг взгляд Егора уловил крупные в два ряда пуговицы на его черной куртке, медную пряжку широкого желтого ремня.
Булавин как-то подсознательно, почти не думая о том, что делает, немного присел, съежился, чуть наклонился вперед. Перехватив руками автомат ближе к стволу, он вскинул его на грудь, точно хотел защититься от неизбежной смерти. Человек в черной куртке заметил все это, понял по-своему: «Трусит, щенок! Сейчас встанет!»
В сердце Егора зрела, принимая четкие очертания, набирала силы и крепости непоколебимая мысль.
«Стукну головой ниже ремня и со всей силы ударю прикладом. Не дамся. Солдат!» — этой мысли подчинились все нервы, все мускулы Егора.
Палец на спусковом крючке побелел еще больше.
«Надо… Пора…»
Оттолкнувшись от крепких, утоптанных ногами корневищ папоротника, Егор, взмахнув автоматом, с отчаянной решимостью кинулся на врага. Над головой хлопнул выстрел, сухо треснул приклад автомата, зазвенел металл. Ударившись плечом о ствол осины, Егор воспринял все это, как смутный сон. В его глазах качнулись, закружились деревья, их вершины полетели куда-то вниз и в стороны. Он почувствовал, как правую руку пронзила острая боль. Не мог согнуть локтя, сжать пальцы…
* * *Прибежавшие в лесную чащобу солдаты долго не могли найти Булавина.
Высокий, подвижной и остроглазый Павел Косяк первым увидел своего друга. Егор сидел на пеньке и курил цигарку. На его коленях лежал чужой крупнокалиберный, с удлиненным стволом пистолет. На земле, у ног Егора, валялась фуражка, а недалеко от нее — автомат с погнутым прикладом. Заметив на бледном, поразительно спокойном лице Егора алую струйку, Косяк осторожно взял его стриженую голову в большие горячие ладони и наклонился над ней.
— Только кожу содрало! — с чувством облегчения проговорил Павел. Сердито сверкнув черными глазами, спросил:
— Что, и этого хотел живым взять, кипяток недоваренный…
Егор вздрогнул, словно очнувшись и, пряча бледное, окровавленное лицо, виновато сказал:
— Не заметил, как все пули выпустил. Поторопился малость…
Егор стал подниматься с пенька. Косяк взял его под локоть, чтобы помочь.
— Сам могу! — отмахнулся солдат. — Отсиделся. Очухался.
Булавин подошел к человеку, лежавшему в зарослях папоротника. Он лежал ничком. Егор долго смотрел на правую руку врага, сжатую в кулак.
— Надо же, на какого черта напоролся! — Косяк дружески положил руку на плечо Егора. — Но похоже, что и не шевельнулся. Пластом лег…
— Рука у меня, сам знаешь, лесорубская. Так и тянется, шут ее побери, к дереву, — усмехнулся Егор. — Видишь, его сшиб да еще вдобавок приклад об осину помял.
— Приклад поправим! — Косяк весело толкнул солдата в спину. — Сам-то ты, Егорка, здоров и целехонек. Ох и долго же будешь теперь с пограничной отметинкой! Это уж примета верная!
— А как же с теми двумя? — стирая с лица кровь, спросил Булавин. — Долго отбивались?
— Одолел. На заставу увели живыми.
* * *На стене, над койкой Егора Булавина, как память о боевом крещении, висит простреленная фуражка. Пуля пробила фуражку рядом с красной звездочкой и вырвала большой клок с тыльной стороны околыша.
Стесняется сержант-сверхсрочник Булавин показывать людям свою «отметинку». Но бывает, что по неосторожности или по забывчивости наклонит голову, тогда в его рыжеватых волосах пограничники видят белую полоску, которая, как пробор, прошла вдоль темени. Волосы тут больше не растут — пуля выдрала, сожгла корни.
А когда беседует Егор с молодыми солдатами о боевых традициях заставы, о ее героях, он всматривается в молодые лица солдат и думает, как будут они вести себя, если доведется им встретиться с опасным врагом. Вспоминается Егору в такие минуты осеннее туманное утро и все, что было в лесу. И он говорит пограничникам:
— Если, ребята, в переплет попадетесь, то не робейте. Врага мы должны захватить или уничтожить в любых условиях. Отступать нам от этого не положено… Таков закон границы!
Геннадий Ананьев
СНЕЖНЫЕ ЗАРЯДЫ
I
Полковник Анисимов вышел на крыльцо.
Темные тучи выползали из-за моря и, подхваченные ветром, неслись на город. Лохматые края этих низко летящих туч, казалось, задевали сигнальную мачту аэродрома, на которой горела цепочка ядовито-красных огней.
Отсюда, с крыльца штаба, расположенного на склоне сопки, хорошо видны порт, рыбный завод, окруженный высоким темным забором. А дальше — залив. На волнах лениво покачиваются океанские транспорты, ожидая, когда освободится нужный причал. На противоположном берегу белеют домики метеослужбы, водомерных постов.
Любил полковник смотреть с крыльца штаба на суетливую жизнь порта, на журавлиные шеи портальных кранов, опускавших тюки, ящики, бочки в трюмы океанских пароходов, любил смотреть, как портовые буксиры, вспенивая зеленоватую воду залива, помогают отшвартоваться морскому великану, толкая его корму прикрепленной к носу автомобильной покрышкой. И среди этого всегда не стихаемого шума и не прекращающегося движения, среди десятков судов он каждый раз отыскивал тральщики, уходившие за сельдью, треской, морским окунем, и мысленно желал им попутного ветра. Знал Анисимов, что трудно приходится рыбакам в море, но, провожая взглядом рыбаков, он чаще думал не об их труде, а о результатах этого труда, об янтарном копченом окуне, к которому привык за долгие годы службы на севере и который жена всякий раз подавала к ужину.
Сегодня, как и каждый день, порт жил обычной жизнью: подходили грузовые и пассажирские теплоходы, тральщики с полными трюмами рыбы, прыгая на волнах, от причала: к причалу скользили буксиры. Но полковник сегодня не замечал портовой сутолоки, он смотрел на белые гребни волн. По заливу, казалось, кто-то разбросал комья белого снега, комья эти метались, сталкивались и, подхваченные крутой волной, неслись на берег.
