Александр Чуксин - Однополчане
— Таня, Таня, моя Таня! — твердил он, обнимая ее.
— Любимый! — Таня прильнула к летчику и, словно стыдясь своего счастья, проговорила: — А Бориса-то нет, Яша.
— Да, дорогая, нет. Я так ему и не успел сказать ни про Валюшку… Ни про Зою…
— А что? Неужели Зоя и Валюша тоже!.. — ахнула Таня. — А мама не знает ничего. Сразу такое горе… Как же быть, Яша?.. Может быть, вместе к маме пойдем?
— Не могу я, Таня, к вечеру сниматься должны… А может, и раньше, — добавил летчик, увидев бегущего от аэродрома Шеганцукова.
— Товарищ командир! — закричал моторист еще издали. — Получен приказ немедленно вылетать.
— Хорошо. Идите на аэродром, готовьтесь, я сейчас.
Таня грустно улыбнулась:
— Опять разлука!
Яков нежно взял девушку за руки.
— За отца спасибо. Береги его. И маму тоже. Придется тебе самой со всем справляться. Скоро увидимся, верь мне.
Яков вырвал листок из блокнота и, быстро набросав адрес полевой почты, подал девушке.
Тягостно тянулись минуты прощания. Со стороны взлетного поля донесся одновременный рокот нескольких десятков моторов. Колосков, поцеловав отца и Таню, побежал к аэродрому.
Через несколько минут на запад поплыли самолеты. Таня и Колосков-отец запрокинули головы к небу, но оба ничего не видели: старик был слеп, а у Тани глаза застилали слезы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Член Военного Совета фронта генерал Серов только что вручил авиационному гвардейскому полку боевой орден Красного Знамени за бои над Доном. С ответным словом выступил Зорин. Он сказал коротко:
— Мы, товарищи, прошли большой боевой путь. Каждый из нас побывал во многих тяжелых боях. Вспомните, как немецкое командование сообщало в листовках о гибели нашего полка. Но гвардейская слава нашей части жила, живет и будет жить. А наши летчики били, бьют и будут бить врагов, — и, обращаясь к члену Военного Совета: — Прошу передать командованию, что высокую награду мы будем носить с честью, гвардейского знамени никогда не опозорим.
После митинга летчики и штурманы разошлись по землянкам на отдых: сегодня туман, погода нелетная. Назаров, Пылаев, Колосков начали собираться в дорогу. Завтра они выезжают в глубокий тыл за новыми самолетами…
* * *Друзья остановились в тыловом городке, на окраине которого был расположен аэродром. Как-то в предвечерний час к аэродрому шли Назаров и Пылаев.
— Колосков говорил, что вечером пойдем к Чугуновой, — Пылаев вытер вспотевшее лицо. — Она здесь живет. Может, о Лиде что знает. А ты на телеграф заходил?
Назаров мрачно ответил:
— Заходил. Запрос послал в станицу. Пусть ответят, что натворила моя… — Назаров осекся, — гражданка Кириченко. Понимаешь, не могу поверить, чтобы Лида на подлость пошла…
— Сам слыхал, что капитан рассказывал. И все же надо проверить.
Когда друзья вышли на асфальтированную дорожку, кто-то окликнул:
— Пылаев! Пылаев!
Пылаев посмотрел по сторонам. За железным решетчатым забором стоял высокий мужчина в сером халате. Он призывно махал рукой:
— Василий, не узнаешь?
Пылаев, пожав плечами, пошел к забору. И только подойдя ближе, радостно улыбнулся:
— Дядя Ваня, какими судьбами? Вот так встреча…
Так неожиданно Василий встретился с братом своей матери. Он знал, что дядя был уволен из армии по состоянию здоровья, что оставался в Симферополе.
— Ты как очутился здесь?
— Да это история долгая, — проговорил Иван. — Как заняли Симферополь, я ушел к твоим, в село.
— Как там мать? — нетерпеливо спросил Василий.
Дядя Ваня медлил с ответом, и Василий приготовился услышать самое худшее, самое тягостное.
— Говорите, дядя Иван. Не томите, лучше сразу.
— Когда в село пришли каратели, то ихний офицер приметил Галю. Сестра твоя красавицей стала. Офицер силой взял ее, обесчестил…
— Дальше что? — шепотом спросил Пылаев.
— Галя с позору удавилась, а твоя мать подстерегла того офицера, бросилась на него и чуть не задушила. Убил ее…
Василий вздрогнул.
— Ночью мы с ребятами подожгли дом, где остановились каратели, забросали его гранатами, — продолжал Иван. — В селе оставаться я больше не мог и стал пробиваться к своим. Немного воевал под Харьковом и вот попал в этот госпиталь.
Василий пытался что-то сказать и не мог. Лицо его болезненно искривилось. Машинально перебирая руками прутья железной решетки, он поплелся вдоль забора.
— Постой, куда же ты? — окликнул его дядя. Тот, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Одному мне сейчас… легче будет… Завтра зайду.
Горе обрушилось на Василия неожиданно и придавило его. Мама! Мама! Он вспоминал ее строгость и нежность, все ее заботы, ласковое, мудрое внимание, которым она всегда окружала его. И вот нет больше мамы. И Гали нет, нет его зайчика, верной подруги детства.
С аэродрома доносился рокот моторов, голоса летчиков. Но Василий не слышал ничего и шел дальше. Казалось, он был один во всем мире. Он и горе его. Ему хотелось забыться хоть на минутку, хотелось, чтобы утихла эта раздирающая сердце боль. Напиться разве?
Василий огляделся. Оказывается, он забрел в город. Улица знакомая ему. Вон за теми зелеными воротами живет старик, про которого говорят, что он торгует спиртом.
Пылаев подошел к зеленым воротам, постучал.
— Полегче, собак нет, — донесся со двора хрипловатый старческий голос.
Пылаев вошел во двор и направился к открытой веранде. Из-за стола поднялся небольшого роста старик. Жирное лицо его с маленькими, как у хорька, глазами, добродушно улыбалось.
— Чем могу быть полезен, товарищ фронтовик? — спросил он, осторожно спускаясь по ступенькам веранды.
— Спирту мне надо. Сколько стоит — заплачу.
— За деньги не продаю. Вы мне вещичку, — я вам спиртик. Скажем, вот этот реглан я бы взял.
Старик потянулся к реглану и короткими толстыми пальцами стал торопливо мять кожу.
— Не могу, вещь не моя…
— Что ж, дело ваше, — и старик пошел к воротам.
— Постойте, — Василий посмотрел на свои ручные часы, быстро снял их. — Возьмите.
— Простые… — с сожалением заметил старик, поднося поближе к уху, добавил: — но механизм неплохой… Бутылочку можно. Подождите, сейчас принесу.
— Закуска есть? Дайте что-нибудь.
— Здесь хотите пить? — недовольно спросил старик.
— Да, здесь, и побыстрее…
Василий поднялся на веранду и сел за стол. Когда вернулся старик с бутылкой спирта, поднял на него измученные глаза.
— Горе у меня. Мать убили, сестренка погибла…
— Война, всякое бывает, — промолвил старик, ставя на стол раскупоренную бутылку со спиртом.
— Пейте, молодой человек, сразу горе забудете…
Василий торопливо наполнил граненый стакан и поднес к губам.
— Осторожно, обожжетесь. Налейте водицы, — предупредил старик и заботливо пододвинул к штурману графин с водой.
Василий одним глотком выпил спирт. Посидел несколько минут недвижимо, потом отодвинул стакан.
— Не берет. Дрянь, а не спирт, — проговорил он. — Покрепче дайте.
— Что вы, молодой человек… Обижаете… Торгую честно, — забормотал старик. Он суетливо налил на блестящий поднос несколько капель спирту, поднес спичку. Голубой язычок пламени взметнулся вверх. — Как слеза, без примеси.
Василий налил еще с полстакана, выпил. Потом повел вокруг тяжелым взглядом. Аккуратный двор. В углу — сарай с огромным замком. В окно, выходившее на террасу, была видна комната — там горел свет. Блестели массивные стекляшки люстры, посуда в зеркальном буфете, полировка пианино. Пылаев перевел взгляд на старика, некоторое время рассматривал его в упор. Тот беспокойно зашевелился, потянулся было налить летчику еще, но Пылаев резко прикрыл стакан ладонью.
Его вдруг пронзила ненависть к этому старику-паразиту, извлекавшему пользу из людского горя. Подумать только — этакая нечисть живет, а его матери, его сестры, сотен других настоящих людей нет. К ненависти примешивалось глухое чувство недовольства собой. Он сознавал, что делает не то, что нужно, что не след бы ему сидеть здесь, за столом у этого мерзкого спекулянта, пить его спирт.
А старик пристально следил за лицом летчика, и, видимо, беспокойство и страх все больше овладевали им. Когда Пылаев выпил еще с полстакана спирта, старик сунул ему недопитую бутылку в руки и заговорил:
— Идите, товарищ фронтовик. Пора вам. Потом допьете. И друзей угостите.
— Ах ты, паскуда, — сдавленно проговорил Пылаев, — Забрался в щель, как таракан, отсиживаешься… Люди гибнут, а ты…
Схватив бутылку, он швырнул ее в отшатнувшегося старика. Тот, заслонив рукой лицо, закричал:
— Спасите, убивают!
Нетвердой походкой Пылаев направился к воротам, рванул калитку и вышел на улицу.
