Владимир Брагин - Застава в огне
— Раненого готовьте. И этих жмуриков тоже, — приказал Жердев непривычно слабым голосом. Сам он уселся на землю рядом с Ратниковым. Оба еще не отошли от нервного стресса. Через минуту Никита встал, стараясь не показывать, с каким трудом дается ему каждое движение. Владимир, еще не зная зачем, пошел за ним. Жердев подошел к Гуламжонову, пожал тому бессильно лежащую руку.
— Держись, Шавгат. Рана ерундовая. Через месяц, а то и раньше, в отпуск поедешь.
Владимир заметил необычность в лице Жердева и не сразу понял, в чем дело. А потом догадался: он впервые увидел, как тот улыбается. Раньше не видел улыбки на лице Никиты. Оказывается, она у лейтенанта такая располагающая: открываются белоснежные зубы, появляются ямочки на щеках. Почаще ему нужно улыбаться.
Гуламжонов тоже признательно кивнул Жердеву. Превозмогая боль, он даже попытался сказать ему, что понял, о чем говорили между собой моджахеды:
— Один говорил: двое только что прошли… только что…
Уже совсем близко от них приземлялся вертолет, все отвернулись от сильного ветра. Жердев, стремясь перекричать рев лопастей, кричал:
— Понял тебя. Ты молодец, Шавгат. Счастливо.
Ратников на прощание погладил раненого по щеке, и только они оба поняли, что лейтенант таким образом просит прощения за свою беспечность.
Вертолетный двигатель умолк. Вокруг воцарилась невероятная тишина. Пилот принес носилки, бойцы подняли Гуламжонова и осторожно понесли его к вертолету.
Лейтенанты остановились перед сложенными рядком трупами моджахедов. Никита беззлобно сказал Ратникову:
— Предупреждал же тебя: не сближайся. Они двадцать пять лет воюют. А наши пацаны вчера в школу ходили. Не сразу же опыт приобретается.
— Буду знать. Ты наших бойцов всех по именам знаешь?
— Конечно. Но обращаюсь редко. В исключительных случаях.
Владимир с тревогой заметил, как побледнел Жердев, как скованны его движения. Он спросил:
— С тобой все нормально? Ты, случаем, не ранен?
Никита повернулся к нему, хотел ответить и вдруг замер. Он боялся пошевелиться, ему казалось, что при любом движении изнутри сильно колет. Испытав необычное для себя ощущение, натужно выдохнул: «Какие-то неполадки в пробирной палатке» и начал оседать прямо на землю. Владимир суетливо поддерживал его под локоть, помогая сесть.
— Рука левая… Шевельнуться не могу, — объяснил Никита.
Ратников присел рядом на корточки. Непривычно, когда Жердев улыбается, но еще непривычней, когда он растерян, с беспомощным выражением лица. Владимир предположил, что у Никиты болит сердце, и тот подтвердил это, сказав, что носит при себе нитроглицерин. Ратников даже удивился, что у Жердева при себе такое сильное лекарство. Видимо, сердце часто побаливает. Никита достал из нагрудного кармана рубахи таблетки, проглотил одну. Через силу улыбнулся.
— Сейчас отпустит. А ты слышал Шавгата: только что те двое прошли. Учти — только что.
И Ратников с горечью понял, что ему передана эстафета. Не ответственность его пугала. Страшно было сознавать, что здесь, в этих незнакомых горах, где он едва не погиб по собственной глупости, рядом не будет Жердева, злого и неприятного типа, который всегда вовремя приходит на помощь.
Аскерова вызвали в штаб погранотряда, чтобы он доложил обстановку. Обычно невозмутимый полковник Гонецкий в этот день был не похож на самого себя: выглядел взъерошенным, беспокойным. Он рассеянно слушал Мансура, подошедшего к висевшей на стене карте района.
— Отсюда после боестолкновения обе группы продолжают поиск в направлении север — северо-восток, в режиме радиомолчания. Предположительно, через час они встретятся с поисковой группой спецназа.
Гонецкий озабоченно поглядывал то на карту, то на самого Мансура. Он слушал капитана вполуха, внутренне готовясь к совершенно другому разговору с ним. Порой во взгляде начальника штаба отряда проскальзывало выражение виноватости.
— А что произошло с командиром группы? — спросил Алексей Григорьевич.
— Только что врачи доложили, что у лейтенанта Жердева обширный инфаркт.
— Ничего себе. — Полковник едва сдержался, чтобы не присвистнуть от удивления. — Жердев — он же… как его наш особист называл?..
— «Железный дровосек», — напомнил капитан.
— Вот-вот, и вдруг — на тебе! Ну, кто бы мог подумать. Оказывается, и у него есть сердце. Порой забываем о подобных вещах.
В их беседе наступила короткая пауза. Видимо, оба подумали об одном и том же: до чего же плохо мы знаем своих соратников, в частности лейтенанта Жердева тоже плохо знали. Живем бок о бок, постоянно общаемся, а на здоровье обращаем внимание только тогда, когда тому плохо.
— Как думаешь, Ратников справится? — прервал молчание полковник.
— Думаю, да. К тому же с ним находится опытный сержант.
— Хорошо. Беспокоят меня эти двое приблудившихся. Уж больно на подрывников похожи. Как ты считаешь?
— Похожи. Только к коммуникациям или в населенный пункт можно добраться гораздо проще. Зачем так трудно идти — через горы?
— Тоже верно. Каков же вывод следует отсюда?
— Не знаю, трудно сказать. Может, что-то готовится.
Мансур вопросительно посмотрел на начальника штаба. Тот согласно кивнул — правильно, мол, угадал. По напряженному взгляду полковника можно было почувствовать, что сейчас его главные заботы связаны не столько с подозрительными нарушителями, сколько с самим Аскеровым.
— Готовится, — подтвердил Гонецкий. — Не знаю, правда, как это связано. Короче, разведка докладывает, что «духи» собираются провести акцию возмездия — сжечь одиннадцатую заставу. Опять действует банда этого Сафар-Чулука.
— Одиннадцатую? — удивился капитан.
— Да. Поэтому ты можешь пока спать спокойно.
— Не уверен, товарищ полковник.
— Ты всегда не уверен. Сведения достоверные, поступили из независимых источников.
Мансур справился со своим волнением. Он как будто услышал то, что давно с напряжением ждал. То самое известие, от которого начинается особый отсчет времени.
— И что они сделали Сафар-Чулуку, товарищ полковник?
— У соседей твоих своя проблема. Ты здесь ни при чем.
— Уверяю вас, что на одиннадцатую они не сунутся. Ко мне придут.
— С чего ты взял?
— Там десять БМП, а у меня одна, да и та на ремонте.
— Это все твои доводы?
— Самый основной, пожалуй, тот, что Надир-шах не простит тонну героина.
Алексей Григорьевич нахмурился.
— Мы наверняка не знаем, Надир это или нет. Ты мне про эту тонну лучше не напоминай! Я тебе ее не прощу! Опять умней всех хочешь быть! — Он запнулся и уже более мягким тоном спросил: — Аскеров, ты что, испугался, что ли?
Полковник ожидал, что смутит Мансура язвительным вопросом, однако тот совершенно спокойно признался:
— Да, испугался — что буду не готов. Можете не сомневаться, боюсь только этого и ничего больше.
— Значит, разведке не доверяешь? — то ли спросил, то ли уточнил Гонецкий.
— Доверяю. Только у меня за речкой есть своя агентура. Поэтому я знаю, что Сафар-Чулук подчиняется Надир-шаху. Он его ширма. На самом деле — вся провинция в руках одного человека. Так что проблемы будут у меня, а не у одиннадцатой заставы.
Полковник невесело подумал, насколько Мансур близок к истине. Только он еще даже не подозревает, какого рода проблемы поджидают его.
— Проблемы у тебя уже начались. Я, в общем-то, потому тебя и вызвал.
По тону, каким это было сказано, капитан с легкой тревогой ждал продолжения. Однако полковник не успел ничего сказать, как дверь приоткрылась и в кабинет заглянул особист Адамов:
— Разрешите присутствовать, товарищ полковник?
— Заходи, Борис Борисович, присаживайся.
Майор вошел с папочкой в руках и уселся напротив Аскерова. Вчера он после долгого перерыва постригся и, как всегда в подобных случаях, выглядел моложе своего возраста. Мансур заметил, что оба они — и полковник, и майор — ведут себя весьма странно, словно готовятся выполнять тягостную для него миссию.
— Вот такое у нас, прямо скажем, заковыристое дело… — произнес Алексей Григорьевич и взглядом призвал на помощь Адамова.
— Хотите, чтобы я начал, Алексей Григорьевич?
— Да, давай лучше ты.
Аскеров с напряжением ожидал, что сейчас последует. Неизвестность — хуже всего. Он даже представить себе не может, какой сюрприз ему уготован, но, судя по всему, не из приятных.
— Тут такая проблема возникла… — сказал особист. — Мы тебя, Мансур, давно знаем и ценим давно. И никогда претензий к тебе не было. Ну, кроме отдельных моментов.
Он повернулся за поддержкой к начальнику штаба, но полковник досадливо отмахнулся, не желая вспоминать «отдельные моменты»: мол, ерунда все это, говорить не о чем. Адамов же насупился и посуровел. Он постепенно входил в роль дознавателя. Процедил чуть ли не по слогам:
