Энтон Майрер - Однажды орел…
— Что ж, это его дело, — пробормотала она. — Если ему захотелось стать посмешищем для всего театра военных действий…
— Вот так штука! Извини, Том-Том. — Билл выглядел сконфуженным, таким она никогда не видела его. — Кроме шуток, я думал, ты знаешь. Брэд Пэрри из управления Сомервелла сказал мне, что он узнал об этом от…
— Не надо, — резко перебила она его. — Я больше ничего не хочу знать. В конце концов, это не мое дело.
Однако это, несомненно, было ее дело. Если не ее, то чье же еще, черт возьми? Но Томми все еще оставалась в замешательстве: если Сэм — верный и надежный, как скала, Сэм — мог вступить в такую совершенно дурацкую связь…
У всех людей есть свои слабости, как сказал однажды Кот Мессенджейл, надо только разглядеть слабость, присущую данному индивидууму, и искусно играть на ней…
Билл хмуро рассматривал свои ногти.
— Черт возьми! Мне просто не везет. Теперь ты подумаешь, что я нарочно очернил его, чтобы укрепить свою позицию.
— Не глупи, — ответила она. — Я знаю, ты выше этого.
— Отлично. Тогда выходи за меня замуж.
— Билл, все же это не меняет того факта, что он находится там, в ужасно тяжелых условиях.
— Конечно, находится. А где же ему еще находиться? Он сам выбрал это для себя, в этом вся его жизнь. Нет, это безнадежно сентиментальная позиция.
— Ничего не поделаешь, я — сентиментальная женщина!
— Нет, ты не такая. Ты романтична, но не сентиментальна.
Закинув руки за голову, Томми размышляла над словами Билла… В небе неумолимо громоздились облака, ветви рожкового дерева за окном метались на ветру вверх и вниз. Да, она, действительно, романтична; и вот у ее ног жизнь, которой она жаждала все пять тысяч пыльных знойных дней, слушая отрывистые немногословные команды, трески ружейных выстрелов на стрельбищах, резкие звуки горна. Теперь у ее ног был мир, суливший довольство и высокое положение… И вот она сейчас отказывается от всего этого. В чем дело? Что с ней происходит? У каждого только одна жизнь, один путь, который он проходит только один раз. Почему же не воспользоваться случаем, не пойти по этому пути, куда бы он ни вел? Билл прав: с Сэмом все копчено, он порвал с ней, а она с ним; по-видимому, он даже нашел себе другую женщину. Они никогда больше не смогут перекинуть мост через болото взаимных обвинений и отчужденности последних лет. Что удерживает их вместе теперь? Донни мертв; Пегги не нуждается в ней, она увлечена проектом квакерской фермы в Флемингтоне, и у нее есть интересующийся ею молодой человек; отец поглощен своими собственными делами. Какие узы привязывают ее к этой трудной прежней жизни? А рядом сильный, привлекательный, богатый человек, и он предлагает ей свою руку, новую жизнь в центре событий, праздную, полную веселья жизнь… И если между ними нет любви, то есть привязанность, живой интерес к партнеру, уважение… Так почему же ей не решиться на это? Откуда этот испуг и гнетущее чувство утраты?
Чтобы решиться, нужно всего-навсего оборвать несколько истершихся, перепутанных нитей, собраться с духом и пожелать перемены. Почему она не может сделать этого?
Она сделает. Обязательно сделает это.
Томми уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент зазвонил телефон. Билл вскочил с кровати и подошел к аппарату.
— Да, — ответил он, держа руку на облаженном бедре и подмигивая Томми. — Да, это я. — Затем он неожиданно весь изменился: выражение уверенности и легкой насмешливости исчезло, уступив место раздражению и напряженности. — Значит, это подтверждено? Определенно подтверждено? Боже мои! В самом деле? Хорошо-хорошо, я приеду. Приеду как можно быстрей. Ладно.
Он положил трубку так осторожно, будто она была из дорогого фарфора.
— В чем дело? — спросила она.
— О боже, — пробормотал он. — Подумать только! — Он продолжал стоять, уставившись на телефон. — Президент, — сказал он спустя некоторое время, — президент только что умер. Сильное кровоизлияние в мозг.
— О! — прошептала она еле слышно. — Значит, он не увидит это.
— конечно, нет… Не увидит что?…
— Как что? Победу… — Это было первое, что пришло ей в голову.
— Да. — Билл уже торопливо одевался. — Мне нужно немедленно возвратиться. Поедешь со мной или останешься здесь?
— Не вижу никакого смысла оставаться здесь одной, — ответила она, улыбаясь; но Билл не улыбнулся ей в ответ: мысленно он был уже в Вашингтоне.
— Ну и дела! — Он яростно дергал шнурки ботинок. — Теперь все пойдет не так, как надо. Стив Ёрли сказал, что устал до смерти. Еще бы! Представляю себе, что там сейчас происходит.
— Трумэн будет президентом, — заметила Томми.
— А кто же кроме него? Конечно, он. — Билл презрительно фыркнул. — Как жаль, что я так и не научился играть в покер. Научишь меня, пока мы будем возвращаться? Хотя бы начальный курс? Боже мой, какие же колоссальные перемены теперь произойдут в ближайшем окружении. Возможно, я вернусь как раз вовремя, чтобы узнать, что меня уже вышвырнули.
— Я не думаю, что они пойдут на это.
— Просто не знаю, что сказать, дорогая. Твои предположения могут оказаться так же верны, как и мои. Гарри не любит нас, нью-йоркских пройдох, уж это-то я знаю. Да, сейчас и он, наверное, как перепуганный цыпленок.
— Что ты имеешь в виду? — Томми уже встала и набрасывала на себя платье.
— Президент держал решительно все в своих руках. Решительно все. Теперь все перемешается и полетит в тартарары.
Томми почувствовала, как глаза ее неожиданно наполнились слезами.
— Он был такой смелый, — пробормотала она.
— Франклин Делано Рузвельт? Вздор. Это был опьяненный властью эгоцентрист и непревзойденный специалист по политическим махинациям. Но он хорошо разбирался в событиях и умел направить их в выгодное для себя русло. А теперь вот увидишь, как старый морской волк подомнет всех под себя, всех до одного. Этот неукротимый курильщик сигар. — Томми смутно догадывалась, что Билл имел в виду Черчилля. — Стоять наготове к отражению красной чумы! Война на Эльбе!
— Что?
— А как же, моя милая! Новая Столетняя война. С тысяча девятьсот четырнадцатого по две тысячи двадцатый или что-нибудь в этом роде. Неужели ты не слышала? И уж эту войну с современной не сравнишь.
Томми смотрела на него молча. Его категорический злобный тон вызвал в ней такое безысходное отчаяние, что она почувствовала себя навсегда прикованной к полу этой комнаты.
— …Я не верю этому, — наконец сказала она.
— И не надо. Мне-то что? — Он завязал фуляровый галстук пышным бантиком а ля герцог Виндзорский. — Тем не менее это то, что должно произойти. А у нас теперь нет никого, кто знал бы цифровой код, чтобы открыть сейф.
— Этого не может быть, — упрямилась Томми. — После всего, что было…
— Все может быть. Все, что придет на извращенный ум подленького homo sapiens. Все что угодно… Он же зверь, — заявил Билл с неожиданной горячностью, надевая пиджак. — Ваш павший кумир, господин своей судьбы. Он обожает это: он обожает резню и опустошение, пытки себе подобных. Подождите, и вы еще увидите, что с нами будет в славном тысячелетнем рейхе.
— Да, нацисты…
— Нацисты? Черта с два! Они сделали только то, о чем мы все мечтали. Животное в человеческом образе ни от чего не испытывает большего удовольствия, чем от разгрома роскошного дворца, распарывания нескольких животов и пожирания собственной блевотины. Человек — это безволосая обезьяна, жаждущая сырого мяса и сатанинского веселья. Неужели все вы не понимаете этого?
— Нет, — сказала она с ужасом, — человек не животное. Не только животное.
— О боже! И это говоришь ты, проведшая в Вашингтоне последние три года. Все вы никуда не годные, сентиментальные романтики…
Томми посмотрела на него с удивлением. Но Билл уже потерял интерес к разговору, если это вообще можно было назвать разговором. Он быстро и ловко укладывал свои вещи, хмурясь, бормоча что-то себе под нос. Удивительного в этом, пожалуй, ничего не было: президент умер, его собственное будущее под серьезной угрозой: но даже если и так…
Неожиданно Томми почувствовала прилив тревоги за Сэма; такой сильной, реальной тревоги, как будто это был предмет, находившийся у нее в руках: что Сэм делает в эту минуту, о чем думает, каково его мнение об этой войне и о мире, который появится из пламени и обломков… Вторая Столетняя война. «Я лгу сама себе, — подумала она. — Все это время. Мыслить — размышлять, предполагать, помнить — означает отказываться от требований момента. Вот что означает быть человеком».
Безволосая обезьяна, вот кто утонул в этот момент.
— Билл, — сказала она тихо. — Я не верю тебе.
— Я так и думал. — Он взглянул на нее и понял, о чем она говорит. Его брови опустились; она принудила его возвратиться к проблеме, касавшейся их двоих; здесь, на Лонг-Айленде, и он был раздражен этим. — О чем ты говоришь?
