Степан Пичугов - Неизведанными путями
К концу вторых суток мы кое-как добрались до Кушвы. Здесь нас встретили, как выходцев с того света: ни штаб дивизии, ни штаб бригады не рассчитывали, что мы вырвемся из окружения и пройдем через эти ужасные топи. Нас разместили по квартирам и позаботились о том, чтобы мы хорошо питались; варили суп из селедки и даже выдали по одной банке абрикосовых консервов, неизвестно как попавших в Кушву. М. В. Васильев, наш комбриг, восхищался подвигом прибывших полков и заботился, чтобы мы хорошо отдохнули. К нашему приходу он стал начальником Сводно-Уральской дивизии, которая несколько позднее, в ноябре месяце, была переименована в 29-ю стрелковую дивизию.
Комбригом 1 был назначен командир 1-го Крестьянского полка Филипп Акулов, а его место занял Ослоповский.
В Кушве полк пополнился свежими силами — к нам влился Висимо-Шайтанский батальон. Здесь же мы получили немного полушубков, которые выдали в первую очередь конникам. Начальник команды конных разведчиков Чернушкин сиял от удовольствия:
— Посылайте нас, товарищ Пичугов, хоть к черту на рога, хоть в самое пекло, — в восторге заявил он, — выполним любую задачу.
Как немного надо было людям, чтобы поднять их настроение, сбросить усталость, забыть трудности и невзгоды, которые они только что перенесли.
ПОД ВЕРХОТУРЬЕМ
Однако в Кушве нам не дали как следует отдохнуть. Числа 15 октября я был вызван в штаб дивизии. Начдив еще на пороге встретил вопросом:
— Как чувствуют себя «горцы», товарищ Пичугов?
— Ничего, отдышались помаленьку, — ответил я.
— Ну вот и хорошо! — радостно сказал он. — Есть срочное дело для вас. Поедете в Верхотурье поклониться мощам Симеона праведного, — смеясь заявил Васильев. Потом, переходя на серьезный тон, Макар подвел меня к стене, отдернул старую простыню, которой была прикрыта оперативная карта, и я увидел раскрашенную цветными карандашами двухверстку.
Вверху, километрах в ста от Кушвы на северо-восток, синим карандашом было закрашено Верхотурье с его знаменитым монастырем.
— Вот видишь, — показал начдив на синее пятно, — здесь сейчас находится командир инжбата. Он сообщил, что местный отряд, руководимый, кажется, эсером Волковым, арестовал всех коммунистов, в том числе старую большевичку товарища Кирсанову, жену Емельяна Ярославского, а сам переметнулся к белым. Грузи свой полк и поезжай немедленно. Попытайтесь занять город, хотя в оперативном отношении он ничего не представляет: город в лесу, как в мышеловке, да еще за рекой. Посмотри сам, на месте виднее, — закончил он. — Ну счастливо тебе. Торопись, надо в первую очередь занять железнодорожный мост через Туру, — добавил он на прощанье.
Чтобы не затягивать время, я сначала погрузил 1-й батальон и команду конных разведчиков и с ними поспешно отправился в Верхотурье, а оставшуюся часть полка поручил погрузить Моргунову и прибыть туда со вторым эшелоном.
Первый эшелон мчался на всех парах к Верхотурью. Железная дорога узкой лентой прорезала лесной массив, где чередовались могучие ели с густыми зарослями березы и осинника. Миновав станции Платина, Выя и другие и под самым почти городом станцию Ванюшино с небольшим лесопильным заводом, мы к концу дня прибыли в Верхотурье и выгрузились из вагонов.
Город находился в нескольких километрах от станции. Окруженный могучим лесом, он хранил зловещее молчание.
Проведенная нами рекогносцировка его окрестностей показала, что для обороны город совершенно непригоден. Эти сведения подтвердил командир инженерного батальона Масленников. Он рассказал, что после измены Волкова отряд последнего распался на две части: одна часть вместе с ним переметнулась к белым, а другая вместе с комиссаром отряда Ковзелем осталась верной Советской власти, и с ее помощью Масленникову удалось освободить всех арестованных.
Связавшись с начдивом по телефону, я рассказал ему о результатах рекогносцировки и получил распоряжение организовать оборону на правом берегу реки Тура; мост пока не взрывать, а взять его под наблюдение и организовать перекрестный обстрел в случае попытки белых использовать его.
Вскоре нашему полку был придан китайский батальон, которым командовал Ли Хун-чан, а комиссаром был Погорелов. Батальон этот вместе с остатками Верхотурского отряда действовал по тракту, идущему от Верхотурья на заводы Нижняя и Верхняя Тура. Этот участок фронта оказался очень активным. Белые намеревались именно здесь прорваться, но китайцы оказывали им упорное сопротивление. Они и здесь проявили свои национальные черты: упорство, выносливость, беззаветное мужество и редкую храбрость. Героизм китайцев приводил в изумление даже видавших виды «горцев».
— Вот это да, вот это вояки, — восхищались они отвагой китайских бойцов.
— Куш, куш много — война много, — говорили китайские бойцы. Под этим надо было понимать: «Дайте нам поесть хорошенько, будем крепко бить белых».
Наблюдая в бою за поведением китайских товарищей, я думал: если бы обучить их хотя бы самым элементарным правилам наступательного боя, из них получились бы лучшие ударные части, перед которыми немногие бы устояли.
— Патрон нет — война нет, — говорили они, когда иссякали патроны.
Когда же им представлялась возможность пополниться патронами, они набивали ими не только подсумки и патронташи, но заполняли все карманы и даже накладывали за пазуху и в шапку.
— Патрон много — война много, — наивно улыбаясь, говорили они. Но, к сожалению, китайцы плохо знали тактику боя и не умели применяться к местности, они не признавали коротких перебежек. Шли в наступление во весь рост, спокойно продолжая вести стрельбу на ходу. Наступали густыми цепями или сомкнутыми шеренгами, представляя очень хорошую цель для пулеметов и артиллерии противника. Когда снаряд вырывал из их цепи целые звенья, они смыкались снова и спокойно продолжали идти вперед. Убитых и раненых они сейчас же уносили в тыл, выделяя для этого специальных людей. Такая тактика приводила к огромным потерям, и за какие-нибудь две — три недели от китайского батальона почти ничего те осталось.
Его позиции занял прибывший из Кушвы Волынский полк, которым командовал в то время уже не Федоровский, а Фомин.
Примерно в это же время на станции Выя появился штаб 3-й бригады 29-й дивизии во главе с комбригом Вырышевым. Откуда вообще появился Вырышев, не знаю. О нем раньше я ничего не слышал. Назначение его комбригом, на мой взгляд, было неудачным. Васильев в нем ошибся. Вырышев — бывший фельдфебель запасного полка. Он умел подтягивать людей, следить за их внешним видом, и все. В оперативных же делах мало смыслил. Приказы его носили курьезный характер. Даже рядовые бойцы его быстро раскусили и иначе как фельдфебель или «сверхсрочный» не называли.
Политическим комиссаром бригады был назначен молодой, пылкий оратор Пушкарев. Он был большой энтузиаст, политически грамотный, но в военных вопросах разбирался плохо и не вникал в них. Он любил произносить зажигательные речи, и бойцы любили его за это.
Комиссар 1-го Горного полка Иван Иванович Муравьев (справа) и его ординарец Мустафин
Комиссар нашего полка Муравьев Иван Иванович получил повышение: его назначили комиссаром штаба 3-й армии. К нам прислали вместо него Бульковского. Новый комиссар полка был прекрасный парень, хороший товарищ, но в политике разбирался слабо, поэтому почти не проявлял самостоятельности, как подобает комиссару, зато был хорошим помощником и очень исполнительным человеком. Ко мне он быстро привязался и полюбил, как он говорил, за прямоту.
К этому времени у нас в полку оформилась и начала работать партийная ячейка, секретарем ее был питерский рабочий Канутин Александр. Правда, политически он был также развит слабовато, но у него было рабочее чутье и практическая смекалка. Он понимал, что коммунисты должны, как ведущая часть, показывать во всем пример, сам являлся образцом большевика и этого требовал от других членов партии. Эсерам он просто сказал:
— Давайте начистоту: или вы отказываетесь от ваших продажных вожаков и личным примером докажете свою преданность Советской власти — тогда мы примем вас к себе в партию, или у нас с вами все кончено. В прятки играть больше не будем, шабаш!
Многим нравилась эта прямота и откровенность. Другие считали, что он слишком крут и даже забирает «вправо», хочет ввести старый режим. Эти другие страшно боялись дисциплины и путали ее со старым режимом. Всякий порядок, всякую дисциплину, всякое требование службы они немедленно сводили к старому режиму, к контрреволюции. Эти люди считали себя архиреволюционерами, а на самом деле были просто демагогами и разгильдяями. При малейших трудностях они впадали в уныние и готовы были сложить оружие перед врагом. Они называли себя «левыми» коммунистами, а на самом деле недалеко уходили в своих действиях от левых эсеров, которые старались предательски воткнуть нож в спину рабочему классу.
