Константин Симонов - Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина)
Лопатин еще сидел в бричке.
– Вылезайте, чего же вы! – крикнула ему девушка.
Он вылез, зацепился за сломанную подножку и упал в грязь.
Шинель Левашова была у него в руках. Над головами снова просвистело; девушка, бросив вожжи, легла на землю. Лошадь метнулась и понеслась. Лицо Лопатина было рядом с сапогами девушки.
Третий снаряд разорвался на дороге, лошадь опрокинулась на спину и заметалась, дрыгая ногами.
– Ой! – вскрикнула девушка.
– Вы не ранены? – спросил Лопатин.
Девушка ничего не ответила, только мотнула головой и всхлипнула Ей было страшно, и она жалела лошадь. Разорвался еще один снаряд, и Лопатин зажмурил глаза. Прошла минута, разрывов больше не было. Лопатин почувствовал толчок в плечо. Девушка, приподнявшись на локте, тихонько толкала его в плечо сапогом.
– А я думала – вы убиты, – сказала она, когда он поднял голову. – Извините.
Лопатин поднялся, и они, озираясь так, словно могли заранее увидеть летящий снаряд, подошли к опрокинутой бричке. Лошадь, у которой была оторвана нога и распорот живот, лежала на дороге, слабо и жалостно подрагивая ногами, культей оторванной – тогда Лопатин достал из кобуры наган, обошел лошадь и выстрелил ей в голову.
Девушка вздрогнув от выстрела, поглядела на затихшую лошадь, вздохнула, подняла с дороги санитарную сумку, отерла ее полой шинели и стала озабоченно шарить внутри.
– Не побился, – обрадованно сказала она, вынимая из сумки пузырек и встряхивая его. – А я боялась – побился.
– А что это? – спросил Лопатин.
– Мыльный спирт. В Одессе, в аптеке достала. Для волос, а то никак не промоешь.
– Пошли, – сказал Лопатин.
– Давайте пулеметы возьмем, – сказала девушка.
Он забыл, а она помнила.
Вывалившиеся из брички пулеметы лежали тут же, среди разбросанного на дороге сена.
Девушка взвалила себе на плечо один. Лопатин взялся за другой, но ему мешала левашовская шинель.
– А вы наденьте на себя вторую шинель, – посоветовала девушка.
Лопатин натянул левашовскую шинель поверх своей, поднял и взвалил на плечо пулемет.
До посадок оставалось метров двести открытого места.
– По нашему батальону бьют, – сказала девушка, посмотрев в ту сторону.
У Лопатина знакомо засосало под ложечкой – дымы разрывов поднимались там, где через считанные минуты предстояло очутиться им обоим.
14
Перед тем как по всему фронту загремела немецкая артиллерия, Ковтун и Левашов сидели в посадках у наблюдательного пункта и, свесив ноги в окоп, завтракали чем бог послал: черствым хлебом, вареными яйцами и взятой с собой брынзой. Большего у командира второго батальона Слепова бог и не мог послать.
Командир и комиссар полка были довольны друг другом и первым, вместе проведенным боем. Бой сложился удачно, румынский «язык» был отрезан за час с небольшим и почти без потерь. Левашов сам ходил в атаку и испытывал теперь счастливую усталость.
Осмотрительный Ковтун сразу же после боя приказал артиллеристам подготовить данные для заградительного огня перед новой линией переднего края и послал начальника штаба к соседям, в морской полк, лично проверить стык с ними. Лишь после этого он сел завтракать; но зато теперь ел в свое удовольствие, с хрустом круша горбушку.
– Чудное дело – атака, – говорил Левашов, тыча яйцо в соль, горкой насыпанную на газету. – Всего ничего и пробежишь, а топаешь обратно – в ногах чугун, словно кругом света шел. У тебя так бывает?
– Я в атаки с гражданской не ходил, – честно признался Ковтун.
– Что-то сейчас Мурадов делает?.. – Левашов дожевал яйцо и стряхнул скорлупу с колен. – Жив или нет, как ты думаешь?
– Жив, – уверенно сказал Ковтун, не потому, что был уверен в этом, а потому, что сегодня вообще хорошо шли дела. – Не всем же умирать. Будут и такие, что войну и начали и кончат.
– В этом году навряд ли их разобьем, – сказал Левашов. – Даже если прямо с завтрашнего дня начать обратно на них наступать, как они на нас, и то клади три месяца до границы.
Ковтун, ничего не ответив, показал на лежавшую рядом с Левашовым флягу.
– Осталась вода?
– Есть немного.
Ковтун отвинтил пробку, сделал три мелких глотка и снова завинтил ее.
– Мурадов так говорил, – сказал Левашов, возвращаясь в мыслях к бывшему командиру полка. – Насчет воды у нас в Одессе – только станковые пулеметы досыта пьют!
– Забыл свою флягу, – виновато сказал Ковтун.
– Нашел о чем беспокоиться!
– А я не беспокоюсь, – сказал Ковтун. – Я беспокоюсь – почему тихо?
– Вот тебе и тихо, – оживленно и даже весело воскликнул Левашов, когда над их головами провизжал первый снаряд.
Но прошло еще несколько минут, и веселое настроение, с которым Левашов встретил свист первых снарядов, исчезло. К артиллерии прибавились минометы, огонь все разрастался, появились первые убитые и раненые.
– Погоди, не слышу! – кричал в трубку телефонист, беспомощно оглядываясь на Ковтуна.
Ковтун взял трубку сам, но снаряды продолжали рваться без перерыва. В короткую паузу он услышал голос Ефимова, спрашивавшего, надежно ли закрепились на отбитых у румын позициях и как дела в правофланговом батальоне, по которому артиллерия молотит с особенной силой.
– Вижу это отсюда! – кричал в трубку Ефимов. Очевидно, он был уже не в штабе дивизии, а у соседей.
– Сейчас сам пойду туда! – крикнул Ковтун, но ответа не услышал, связь прервалась.
– Подожди! – перекрикивая разрывы, тряхнул его за плечо Левашов. – Ничего там не сделается, в третьем батальоне! Там Мальцев, мужик надежный.
– Надежный или ненадежный, а раз сказал комдиву, что иду, надо идти, – сказал Ковтун и, нахлобучив фуражку, пошел по окопу.
Ковтун ушел. Прошло пятнадцать, двадцать, тридцать минут, а огонь все продолжался. За желтыми пригорками переднего края с полной нагрузкой работало несколько десятков орудий и минометов.
«Откуда-то поднатащили», – подумал Левашов и, по вновь заработавшему телефону соединившись со Слеповым, спросил, готов ли тот к контратаке румын.
– Мы всегда готовы, – густым, спокойным басом сказал Слепов. – Комдив по телефону командира полка ищет. Он не у вас?
– Пошел в третий батальон, – сказал Левашов.
– У меня все, – сказал Слепов. – Да, товарищ комиссар!
– Что? – спросил Левашов, собиравшийся положить трубку.
– Корреспондент к вам пошел от меня со связным. Не дошел еще?
– На кой он мне черт здесь? Не мог задержать у себя, пока обстрел?
– Он сослался, что вы приказали, чтоб он к вам шел.
– Ерунда, – сказал Левашов.
– А я поверил, – сказал Слепов. – У меня все.
– Ну, все так все, – сердито сказал Левашов и положил трубку. – Нате, здрасьте, – повернулся он к Лопатину, мешком свалившемуся в окоп. – Вас тут не хватало!
У измазанного в грязи и одетого в две шинели Лопатина был довольно нелепый вид.
– Не знаю, как и величать вас, – рассмеялся Левашов, глядя на два шинельных воротника с разными петлицами. И, только сказав это, понял, что надетая сверху шинель была его собственная.
– Вот принес вам, – сказал Лопатин, стаскивая ее.
– Только за этим и лезли? – Левашов принял из рук Лопатина шинель и положил ее рядом с собой в окопе. – Садитесь пониже, а то пилотку продырявит! Садись, садись, – вновь, как вчера, переходя на «ты», нажал он на плечо Лопатина. – Пришел посмотреть, чем дышим? До самых главных людей сейчас все равно не доберешься, – он кивнул на стоявшую впереди стену дыма. – Главные – на переднем краю лежат. А все остальное, до Владивостока, – подсобное хозяйство. И мы с тобой – тоже.
Он испытывал симпатию к добравшемуся-таки до него Лопатину.
– Румын двух для тебя имею, – сказал он гостеприимно. – Хочешь поговорить?
– А что за румыны?
– Подносчики снарядов с немецкой батареи, что мы утром захватили. Сами руки подняли и разрешения попросили из своих же пушек по другой немецкой батарее вдарить. Сказали, что расположение знают, были на ней.
– Ну и как?
– Весь боекомплект выстрелили! Остальных пленных в дивизию отправил, а этих задержал. Хочу ночью с ними поговорить. Обижает меня, что мало к нам с оружием в руках переходят. Где же, думаю, пролетарская солидарность, в которую столько лет верили и которая у меня лично из веры и сейчас еще вся не вышла? Или мы в розовом свете на жизнь смотрели, или положение наше тяжелое, что у людей кишка тонка на нашу сторону перейти, или уж не знаю что! Думаю про это, из головы не выходит. А у тебя?
– У меня? – Лопатину стало стыдно, что он даже наедине с собой все оттирал в сторону этот тяжкий вопрос, о котором батальонный комиссар Левашов не побоялся заговорить вслух.
– Обрадовался я этим двум румынам, – продолжал Левашов, не дождавшись ответа, – ей-богу, больше, чем пушкам! Пушки что? Железо и железо. Одними брошюрками в нашем деле не проживешь! Надо и на поле боя к политбеседам готовиться: видел факт – и делай из него вывод! Так, по-твоему, или не так?
