Константин Симонов - Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина)
– Раз положено – надо сдать, – сказал Ковтун.
– Ладно, сдадим, черт с ним, – Левашов махнул рукой. – Ну а все-таки, почему? Или кто-нибудь думает, что мы с тобой перед фашистами руки не поднимем, а перед их радио поднимем? Зачем такая обида?
– А если я тебя спрошу – зачем? – огрызнулся Ковтун, разозлившись оттого, что, несмотря на свою любовь к порядку, сам по совести не мог ответить на этот вопрос.
– Не знаю.
– Ну и я не знаю.
Левашов подошел к столу, завернул в газету остатки брынзы и сунул сверток в карман.
– У Слепова будем в батальоне – наголодаемся. Ему одно известно – война, а покормить ни себя, ни людей не умеет.
Ковтун тоже встал и подошел к койке, на которой спал корреспондент.
– Тише, – сказал Левашов. – Разбудишь – за нами увяжется.
Он нахлобучил на голову фуражку, поискал глазами шинель и только сейчас вспомнил, что сам же накрыл ею заснувшего корреспондента. Подойдя к койке, он постоял в нерешительности – ночь была холодная, ехать без шинели – мерзнуть до утра – и, махнув рукой, вышел вслед за Ковтуном.
13
Когда Лопатин проснулся, в хате никого не было; взглянув на часы, он понял, что проспал начало операции. Было без четверти десять. Стояла тишина, лишь иногда чуть слышно постреливали.
Вскочив и скинув с себя шинель Левашова, спросонок даже не поглядев на нее, он стал поспешно натягивать сапоги.
В хату зашел дежурный красноармеец с кринкой молока и полбуханкой пеклеванного хлеба.
– Спасибо, – сказал Лопатин. – Только сначала, где у вас тут можно умыться?
Красноармеец замялся.
– С водой плоховато, товарищ майор, Беляевка-то у немцев…
Лопатин не знал, что такое Беляевка, о которой говорил красноармеец, но вспомнил слышанные еще в Крыму разговоры о том, что в Одессе не хватает воды, и смутился.
– Ладно, – сказал он, – нет так нет.
Вынув из полевой сумки грязное полотенце, он вылил на него остатки тройного одеколона, вытер лицо и руки и, на ощупь причесав волосы, сел за стол.
– Беда с водой, – проговорил красноармеец, одобрительно наблюдая, как проголодавшийся Лопатин уминает хлеб. – А что делать, воды нету и нету. Вечером бочку на передовую везем, так за ней фрицы охотятся – из пушек бьют, как по танку. На пункте сбора раненых бочонок с молдаванским вином стоит, легкораненым по пол-литра на душу наливают вместо воды. Комиссар дивизии приезжал, ругался, говорит: непорядок, а наш комиссар говорит ему: разрешите доложить, человек не конь, ему это не противопоказано.
– А где комиссар? – спросил Лопатин, вставая. По-прежнему слышались только редкие далекие выстрелы, и он подумал – уж не отменено ли наступление?
– Еще ночью уехали, – сказал красноармеец. – Вместе с новым командиром полка, к Слепову в батальон.
– Штаб полка у вас, по-моему, хаты через три отсюда?
– Да, только навряд ли там кто есть, кроме оперативного. Все вперед ушли. Проводить вас?
– Да, пожалуйста, – сказал Лопатин и надел свою помятую шинель, лежавшую в изголовье. – А это чья? – спросил он, увидев вторую.
– Комиссара. Видно, вас накрыл, а потом будить не хотел.
На улице было пасмурно, накрапывал дождь. Оперативный дежурный подтвердил, что все еще ночью уехали в батальон к Слепову, там же рядом и наблюдательный пункт полка.
– А что, наступление отменилось? Почему тишина? – спросил Лопатин.
– Почему отменилось? – обиженно сказал дежурный. – Два орудия взяли, шесть минометов, пленных девяносто человек, немецкого лейтенанта-артиллериста в штаб дивизии отправили – все как по нотам.
– Отчего же так тихо? – спросил Лопатин.
– Сам удивляюсь, – ответил дежурный. – Обычно, если у них чего возьмешь, до самого вечера изо всех видов оружия стреляют, себя утешают, а сегодня тихо.
– А далеко до НП полка? И вообще, сколько отсюда до передовой? – спросил Лопатин. – Я вчера ездил с комиссаром, но в темноте не сориентировался.
– Напрямую – два километра, – сказал дежурный, – до НП – пять. Он на фланге, – и, вызвав связного, спросил у него, ходил ли тот во второй батальон.
– Ходил, – равнодушно ответил красноармеец.
– Не заблудитесь?
– Чего ж заблуждаться. Ходил.
Лопатин простился с дежурным, и красноармеец, вскинув на плечо винтовку, горбясь под моросившим мелким дождем, пошел рядом с Лопатиным по улице.
Проходя мимо хаты, где он ночевал, Лопатин вспомнил о шинели Левашова, которую тот оставил из-за него и теперь, наверное, мокнет в одной гимнастерке. Он зашел в хату, взял левашовскую шинель и пошел дальше. Невдалеке за хутором дорога начала подниматься в гору, с обеих сторон потянулась неубранная кукуруза. Несмотря на дождь, в воздухе стоял томительный смрад.
– Не хоронят, что ли? – спросил Лопатин у связного.
Связной только махнул рукой, словно одним этим жестом можно было ответить на любой вопрос. Они поднялись на горку, теперь с нее было видно все поле. Оно было черное, истоптанное так, словно по нему ходил скот, и по всему этому большому грязному полю, с торчавшими из грязи пожелтелыми стеблями кукурузы, далеко, сколько было видно глазу, лежали трупы.
Лопатин сделал несколько шагов в сторону от дороги.
– Стойте! Не уходите! – закричал связной.
– Почему? – спросил Лопатин.
– Это минное поле, – сказал связной. – Когда на румын наступали, они побежали со второй на третью линию и на своем же поле подорвались. Тут мы у дороги полосу прибрали, а дальше не разминировано; двое барахолили – взорвались.
Лопатин остановился и несколько секунд продолжал стоять неподвижно. Трупы лежали повсюду. Наверное, тут разом погиб целый батальон, несколько сот человек.
– Товарищ майор, – сказал связной, видя, что Лопатин по-прежнему стоит в стороне от дороги. – Не ровен час… идите лучше обратно след в след, как туда зашли.
Лопатин послушался и, повернувшись, след в след ступая в черные, наполнявшиеся водой вмятины, вышел обратно на дорогу.
Они прошли еще сотню шагов, когда сзади заржала лошадь и послышалось шлепанье колес по грязи. С ними поравнялась бричка, запряженная малорослой лошадкой. На переднем сиденье, крепко схватившись за вожжи, ехала девушка в ловко затянутой шинели и ладных, по ноге, сапогах. Поравнявшись с Лопатиным и связным, девушка придержала лошадь.
– Подвезти, товарищ майор?
– Смотря куда едете, – сказал Лопатин.
Девушка ответила, что едет на медпункт второго батальона.
– А далеко оттуда до НП полка?
– Метров семьсот, – опередив девушку, поспешно ответил связной. Он надеялся, что майор решит подъехать на бричке, а его отпустит обратно.
– Хорошо, я подъеду, – сказал Лопатин. – А вы идите. Благодарю вас, – он махнул рукой связному и, поставив ногу на поломанную железную подножку, стал влезать в бричку.
– Только осторожней, – сказала девушка, – не ушибитесь. Там пулеметы лежат.
Действительно, из наваленной на дно брички соломы торчали стволы двух ручных пулеметов. Лопатин подвинул пулеметы, сел, девушка хлестнула лошадь вожжами, и бричка покатила по дороге.
– Вы военфельдшер? – спросил Лопатин, заметив санитарную сумку, лежавшую на сиденье рядом с девушкой.
– Так точно, – не поворачиваясь, сказала девушка.
– А как вас зовут? – Лопатин не привык обращаться к женщинам по их военным званиям.
– Зовут Тая, Таисья.
– А почему вы пулеметы везете?
– В Одессу за медикаментами ездила, а комиссар полка приказал оттуда, из Январских мастерских, два пулемета прихватить – они на ремонте были.
Девушка по-прежнему не оборачивалась. Она была красива, знала это и, наверно, привыкла к тому, что с нею старались заговаривать. Лопатин замолчал.
– А вы из штаба дивизии? – спросила девушка, первая прерывая молчание и на этот раз обернувшись.
– Нет, – сказал Лопатин.
– Из армии?
– Нет.
– Откуда?
– Из Москвы.
– Из Москвы? – Девушка с любопытством посмотрела на него. – Давно?
– Больше месяца.
– Говорят, Москву сильно разбомбили?
– Врут.
– А вы были там во время бомбежки?
– Был.
– Жутко, наверное, да? – спросила девушка.
– Страшно там, где нас нет, – сказал Лопатин.
– А может, и верно, – сказала она. – Я сначала из медсанбата в батальон до того не хотела идти, плакала, а сейчас привыкла.
– А на фронт добровольно пошли?
– Нет, мобилизовали.
– А если б не мобилизовали, пошли бы?
– Не знаю.
Дорога повернула, и бричка стала приближаться к посадкам акации.
– А скажите… – начал Лопатин.
И тут же навсегда забыл, что хотел спросить у девушки.
Над головой просвистел снаряд и разорвался далеко на поле позади брички. Девушка, соскочив на землю и накрутив на кулак вожжи у самой конской морды, удерживала испуганную лошадь.
Лопатин еще сидел в бричке.
– Вылезайте, чего же вы! – крикнула ему девушка.
Он вылез, зацепился за сломанную подножку и упал в грязь.
