Петр Елисеев - Привал на Эльбе
— Партизан! — прошипел гитлеровский офицер.
13
Дверь сарая отворилась. Луч света прорезал сырую тьму и упал на лицо Михаила.
— Товарищ Елизаров, — произнес фельдшер, — партизан помешаль нам, стреляль. Вы писали на мой бумага?
— Убирайтесь! — зло сказал казак и уткнулся головой в землю.
— Жаль, не вериль мне… А какой твой польк? — дергал фельдшер Ломакина за плечо. Уралец от потери крови начал коченеть.
— Елизаров, ты думай хорошо, повериль мне. Я тебе добро желаль. Ты замерзаль, — фельдшер проворно вышел и принес шинель.
Весело ухмыляясь, он накинул ее на Михаила.
— Не скажи офицер… За помощь и шинель меня хы-ык, — фельдшер провел пальцами по своей шее. — Будешь жив. Утром отправиль вас в тыл, лагерь военнопленных… Ты артиллерия?
Елизаров покачал головой и с трудом прошептал:
— Я казак донской…
— Хорош, хорош казак. Командир полка тоже казак. Как фамилия командир дивизия? Доватор? Белов?
— Нет, — Михаил подозрительно взглянул на немца. «Почему у него с языка не сходит слово «командир»?»
— Ничего я не скажу! — Михаил отвернулся.
Фельдшер нахмурился. Глаза его стали злыми.
Некоторое время он молча смотрел на раненого и вдруг яростно бросился на него:
— Я заставиль тебя, комсомол!
Фашист сдернул повязку с лица раненого казака, бросил окровавленный бинт на землю, ударил пленника носком сапога по голове и громко свистнул.
В сарай вошел фельдфебель, круглолицый, со вздернутым носом. В руках у него был фонарь с широким двойным фитилем, от которого тянулось вверх, как красный лист, колышущееся пламя. Гитлеровцы о чем-то поговорили между собой и приступили к допросу. Фельдшер наступил тяжелым сапогом на раненую ногу Елизарова.
— Будешь говорить?
Михаил закрыл глаза, стиснул зубы. Боль электрическим током пробегала по всему телу, кровь из раны и разбитого носа заливала лицо.
Казак молчал. Фельдшер выхватил из сумки острый нож, резнул им по левому уху Михаила. Кровь брызнула в лицо фашиста.
— Молчаль будешь — капут! — крикнул немец.
Он выдергивал волосы из головы раненого, колол иголкой шею, затылок, под ногтями. Елизаров не проронил ни слова. Он только судорожно вздрагивал и глухо мычал, когда боль становилась нестерпимой.
— Не будешь говорить? — спросил фельдшер. — Капут тебе будет, — повторил он, продолжая глумиться над раненым.
14
С утра немецкие солдаты рыскали по дворам, тащили из хат горшки, хлеб, кукурузу. Во дворах раздавались выстрелы, слышался плач детей, женщин. И все эти звуки, доносившиеся до Михаила, только что пришедшего в сознание, раздирали его сердце.
Дул холодный ветер, лил дождь. Сквозь старую тесовую крышу студеные капли падали на голую грудь Михаила. Раненый и истерзанный, он совсем озяб. Зубы стучали, вызывая мучительную боль в раненом подбородке. Он пытался сжать зубы, чтобы умалить боль, но не мог — ныли челюсти. На дворе послышались шаги. Михаил прислушивался с каким-то холодным равнодушием. «Все равно прикончат, — думал он. — Хорошо, что выдержал пытку. Теперь и умереть не стыдно»…
Скрипнула дверь. В сарай кого-то втолкнули. Дверь сразу захлопнули. Сквозь щель пробивался свет.
Михаил увидел Веру, обомлел. Что-то невероятное происходит.
— Родной мой, живой?
Она села рядом с ним, приподняла его голову, положила себе на колени.
— Мученик, — разрыдалась Вера, увидев его изуродованную грудь и окровавленное лицо.
— А с тобой что они сделали? — спросила она Ломакина, дотронулась до его холодной руки и прошептала: — Умер.
Вера платком, смоченным слезами, стирала кровь с лица Михаила.
— Как ты попала? — спросил он ее.
Она рассказала про несчастную ночь.
— Хоть перед смертью увидела тебя…
— Как не хочется расставаться с жизнью, Вера… Не плачь, милая, не надо. Мне легче стало. Согрела ты меня, умыла своими слезами…
Она нежно гладила его жесткие волосы. Холодный ветер, сырая земля, голод отнимали последние силы у раненого, дрожавшего всем телом.
На улице раздался гудок машины. За сараем забормотали немцы. Вера затряслась от страха. Она пуще смерти боялась, что отнимут у нее Михаила или увезут ее навсегда от него. Она прижала его руку к своей щеке. «Какая холодная», — подумала Вера и приложила лицо к его холодной щеке, чтобы согреть и ее. Она дышала на его пальцы, смотрела в черные измученные глаза.
— Допрашивали тебя? — спросил Михаил.
— Да, но я ничего не сказала. Дали срок подумать.
— Ох, как меня допрашивали! Казнили заживо… Крепись, Вера, не выдавай тайны.
В сарай вошли гитлеровцы. Они жестом приказали Вере выйти. Девушка обняла Михаила, целовала его лицо, глаза. Фашисты толкали ее пинками.
— Погодите еще минуту, — вырывалась Вера. Она знала, что это последние минуты прощания. Больше уж никогда не увидит она его, и ждать будет неоткуда.
Солдаты схватили Веру, вытащили из сарая и привели в большую избу, где находилась штаб-квартира. На окне стоял пулемет, на столе телефон и радиоприемник.
Вошел генерал Хапп в сопровождении майора Роммеля, рядившегося ночью в костюм фельдшера.
Генерал сам решил допросить девушку. Его смертельно пугали партизаны.
— Сколько вам лет, партизан? — спросил он вкрадчиво.
— Это не имеет значения, — ответила Вера, смущенно натягивая на грудь лоскуты рваной гимнастерки.
Любуясь красивой девушкой, Хапп дотронулся своими мягкими пальцами до ее подбородка. Вера ударила генерала по руке. И это ему, видно, понравилось. Он охватил ее лицо обеими руками и, стараясь казаться добрым, сказал:
— Такую можно и полюбить…
Вера, отбиваясь, укусила палец генерала.
— Волчица! — Хапп ущипнул пленницу, отошел в сторону и сказал: — Допросить!
Роммель ударил Веру по спине резиновой палкой. Девушка упала на пол. Сжимая ей шею и уши железными пальцами, майор добивался ответов: откуда она, кто прислал ее, где партизаны? Вера лежала бледная, неподвижная.
Упрямое молчание девушки бесило врагов. Роммель взял две иголки и начал колоть ее плечи. Вера не издала ни звука. Чтобы не разрыдаться, она кусала губы.
— Дикарка, скажи все, и бить не будут тебя, — с притворным сожалением сказал генерал Хапп.
Вера молчала.
Роммель опять взял резиновую палку и, оголив спину пленницы, стал бить. Резина не оставляла на спине кровавых следов. Но боль от ударов впивалась в сердце, отдавалась в легких. Дышать стало тяжело. В глазах потемнело. Гитлеровец дернул ее за волосы. Вера открыла глаза. Она взглянула в окно, увидела кусок бирюзового неба, ветку яблони. В глазах от удара вспыхнул огонь и погас…
Веру без сознания бросили в сарай. Долго Михаил держал ее голову на своем плече. Наконец она пришла в себя. Истерзанное тело горело. Хотелось пить. Собравшись с последними силами, девушка села. Михаил опять прижал ее голову к плечу, молча смотрел в измученное лицо. Ему все было понятно: она выдержала пытку.
В центре села на площади, недалеко от моста, который Величко минировал под прикрытием автоматной стрельбы Михаила, была выкопана большая яма. Фашисты сгоняли сюда женщин, старух, детей, приволокли избитого Охрема — пчеловода колхоза, не успевшего уйти к партизанам. Привели и Веру.
К толпе подкатила штабная машина, охраняемая автоматчиками и зенитным пулеметом, установленным на крыше. Из машины вышел майор Роммель в кованых сапогах, темно-серых брюках навыпуск. На его плечах блестели шелковые погоны, на груди висели два железных креста с тонкими белыми ободочками. Он подошел к караулу. Унтер-офицер щелкнул каблуками и коротко доложил;
— Господин майор, могила готова, население собрано.
— Отлично! Подождем генерала.
Немного погодя в сопровождении двух офицеров приехал генерал Хапп. Он по всем правилам, держа полусогнутые пальцы у широкого козырька фуражки, закрывавшего всю верхнюю часть лица, выслушал рапорт майора Роммеля. Генерал закурил и бросил спичку в яму.
— Вы знаете эту партизанку? — спросил он жителей, указав на Веру, посаженную на край могилы.
Майор Роммель перевел слова генерала.
Народ молчал.
— Тогда я и вас расстреляю, если вы не скажете, кто она и где партизаны.
Низкое солнце коснулось верхушек лип, ронявших в реку последние листья.
Недалеко от ямы напротив согнанных сюда людей стояли немецкие солдаты с автоматами. Хапп приказал своим подчиненным выстроить жителей, вывести каждого пятого человека и поставить на край могилы.
Вера с жгучей болью смотрела на своих односельчан. «Великое горе, мои родные, — думала она, — как вам помочь? Спасет ли моя смерть вас, невинных, поставленных на край могилы?»
