Иван Черных - Ночные бомбардировщики
— Похоже, — согласился Аркатов и напомнил стрелкам: — Предупреждайте об атаках.
— Слева и справа, командир. Дальность — шестьсот, — Доложил стрелок-радист сержант Старых.
Аркатов выждал еще немного и бросил бомбардировщик вниз. Истребители вынуждены были изломать линию [87] полета, выходить на прямую и, чуть не столкнувшись друг с другом, шарахнулись в стороны.
Вторую атаку Аркатов сорвал уходом вверх. Он так подвесил бомбардировщик, что, казалось, машина застыла на месте. А когда истребители проносились мимо, Старых поймал ведущего в сетку прицела и нажал на гашетку Истребитель смрадно задымил и, перевернувшись вверх брюхом, полетел вниз.
«Мессершмитты» еще яростнее закружили вокруг бомбардировщика. Огненные трассы то и дело распарывали вокруг небо, хлестали по крыльям, по фюзеляжу. Штурман, стрелок-радист и воздушный стрелок с трудом успевали отражать атаки. А когда и второй истребитель напоролся на огонь пулемета воздушного стрелка, азарт фашистских летчиков спал, они повернули свои машины на запад...
Аркатов каким-то чудом дотянул на изрешеченном бомбардировщике до своего аэродрома.
Не успели инженеры и техники отремонтировать машину, как поступил новый приказ: перебазироваться на Армавирский аэродром. Спустя несколько дней — под Минеральные Воды. А 12 августа полк перелетел уже на другой аэродром.
Фашистская железная лавина катилась на Кавказ, к Грозному и Баку, к советской нефти, которой так недоставало гитлеровским войскам.
В ночь на 16 августа полк получил задачу нанести бомбовый удар по железнодорожной станции Георгиевская, где скопилось несколько вражеских эшелонов с войсками и боеприпасами.
Все исправные бомбардировщики, — а их осталось чуть более десятка, — поднялись в звездное, по-южному черное небо. Осветителем цели летел экипаж капитана Аркатова.
Майор Омельченко, ставя боевую задачу, заметил:
— Ваш экипаж удачливый...
В какой-то степени экипажу действительно везло: в какие только он переделки ни попадал и всегда благополучно возвращался на свой аэродром. Но удача, знал Семен, штука изменчивая, потому полагаться на везение нельзя; надо самому как следует готовиться к полету, все рассчитать, предусмотреть.
Штурман еще раз изучил расположение и направление горных хребтов, долин, по которым можно подойти к цели, не дав себя обнаружить средствам воздушного наблюдения, [83] оповещения и связи, дороги и улицы станции, где могут выгружаться из эшелонов войска с техникой.
Тщательная, продуманная подготовка позволила выйти экипажу на цель, не вызвав ни единого выстрела вражеских зениток. Лишь когда над станцией повисла светящая бомба, озарив железнодорожные пути с составами, из которых выгружались пушки, автомашины, ящики с боеприпасами, зенитки открыли огонь недружный и бесприцельный — противовоздушная оборона, видимо, еще не была налажена как следует.
Пока Аркатов, положив бомбардировщик на крыло, описывал невдалеке от станции круг, Семен считал эшелоны: один, два, три, четыре, пять... Внизу, среди вагонов, полыхнул первый разрыв. И загудела, заплясала огненными смерчами земля...
— Выводи на прямую, командир, — скомандовал штурман. — Так держать!
В бомболюках их самолета висело еще десять соток. Теперь-то Семен сразу бросать их не станет — каждую в цель. И он выводил бомбардировщик вдоль составов, тщательно прицеливался, сбрасывал по одной, по две бомбы в самые уязвимые места — по цистернам, по платформам с пушками и машинами, по паровозам...
Когда отходили от станции, она была сплошь залита морем огня.
Утром на аэродром прилетел на своем У-2 командир дивизии полковник Лебедев. Высокий, в новенькой поскрипывающей кожей куртке, он прошелся перед строем с высоко поднятой головой, остановился посередине.
— Молодцы, ребята! — сказал просто, не как подчиненным, а как своим самым близким друзьям. — Всех, кто принимал участие в сегодняшнем ночном боевом вылете, представляю к наградам. Здорово мы всыпали немцам. И пока они не опомнились, не подтянули зенитки для прикрытия станции, надо всыпать им еще! Сколько, командир, можешь послать экипажей днем? — повернулся Лебедев к Омельченко.
— Днем посылать нельзя, — возразил Омельченко. — В Минводах сидят немецкие истребители, это ж рядом...
— Днем они нас не ждут. — В голосе Лебедева зазвучали повелительные нотки: — Зайдете с севера, сбросите бомбы и домой. По данным разведки, на станцию прибыли новые эшелоны...
В полку Лебедев и ранее бывал нередко, и все знали, [89] что возражать ему бесполезно. Да и какие могут быть возражения старшему командиру. К тому же приказ наверное
исходил не от него, а от высшего командования. Хотя иногда Лебедев любил и сам блеснуть перед подчиненными «стратегическим» планом.
— Надо бы все-таки подождать ночи, — осторожно посоветовал майор Омельченко.
— Решение окончательное, — настоял на своем полковник Лебедев. — Вылет в двенадцать ноль-ноль.
Омельченко послал на задание три экипажа во главе с командиром эскадрильи капитаном Шанаевым, опытным летчиком, смелым, но рассудительным человеком.
Семен Золотарев, не предполагая, что ему придется через несколько часов принять участие в судьбе этого экипажа, напутствовал штурмана, каким маршрутом лучше следовать к цели, с какой стороны выйти на боевой курс, с какой высоты произвести бомбометание.
В начале первого тройка бомбардировщиков взлетела и взяла курс на запад.
Георгиевскую Шанаев увидел издалека: она продолжала дымить — горели вагоны с военным имуществом, пристанционные постройки. А со стороны Минеральных Вод, на товарной станции под парами находилось еще два эшелона. Капитан повел бомбардировщики туда.
Только встали на боевой курс, стрелок-радист младший лейтенант Акулов тревожно доложил:
— «Мессеры», со стороны солнца!
Но не в характере Шанаева было сворачивать с боевого курса.
— Отражайте атаки! — приказал он. — Штурман, целься лучше, чтобы с первого захода.
— Постараюсь, командир.
Застучал пулемет Акулова. Потом справа сверкнула трасса: стрелок-радист все-таки упредил фашистского летчика и тот промахнулся. А замыкающему тройки Шанаева не повезло: его самолет задымил.
— Сброс! — наконец передал штурман, и Шанаев рванул бомбардировщик ввысь. «Мессершмитты», преследовавшие его, проскочили мимо.
Уходя ввысь, Шанаев преследовал две цели: снизя скорость, дать возможность подтянуться замыкающему и обмануть фашистских летчиков — в подобных ситуации преследуемые обычно интуитивно увеличивают скорость чтобы оторваться от противника, и это ведет их к [90] гибели — разница скоростей уменьшается и преследователям легче целиться. Именно так произошло со вторым ведомым: он после сброса бомб хотел уйти со снижением, «мессершмитт» догнал его и сбил.
Шанаев остался один. Один против четырех. Как комэск ни бросал из стороны в сторону машину, огненные трассы, словно молнии, сверкали то слева, то справа, били в крылья, хвост, фюзеляж. Каким-то чудом бомбардировщик увертывался и избегал попаданий в жизненно важные центры.
Одного «мессершмитта» Акулову все-таки удалось завалить: при выходе из атаки он подставил брюхо, и стрелок-радист распорол его длинной очередью от носа до хвоста.
Истребитель вспыхнул и кометой понесся вниз. И почти в тот же миг по фюзеляжу хлестнула очередная трасса.
— Уходи, командир, я ранен, — успел крикнуть Акулов. По тому, как ослаб его голос в конце и оборвался, нетрудно было догадаться, что ранен он тяжело. А самолет без стрелка-радиста, что мишень...
Фашистские летчики тоже вскоре поняли, что со стрелком неладно: отстреливался он редко и трассы были неровны, бесприцельны. Они стали атаковать еще яростнее, и одна из очередей угодила в правый мотор. Бомбардировщик задымил, в кабине запахло горелым. Шанаев отработанным до автоматизма движением перекрыл доступ бензина в правый мотор, включил противопожарную систему. Дымок, к счастью, исчез. Но маневрировать на одном моторе было почти невозможно: скорость упала и самолет плохо слушался рулей, при малейшей неточности в пилотировании он мог сорваться в штопор. А «мессершмиты» наседали, кружили, как осы вокруг шмеля. И лишь только потому, что их было много и они боялись в атаке поразить друг друга, огонь из пушек и пулеметов был не точен бомбардировщик, неуклюже разворачиваясь то влево, то вправо, со снижением тянул на восток.
Говорят, если очень захотеть, желание обязательно сбудется. Шанаев хотел в эти минуты одного: чтобы появились облака. И они увиделись ему нежданно-негаданно, белоснежные, с небольшими проталинами, слоисто-кучевые Уходящие за самый горизонт.
Летчик толкнул от себя штурвал, разгоняя скорость и резче ломая линию полета; минута, вторая, и пушистая дымка бережно и ласково окутала его. Но и в облаках Шанаев [91] продолжал маневрировать на случай, если они кончатся, чтобы не встретиться вновь с истребителями.
