Пауль Борн - Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха
«Давай, давай!» Ночью никому не разрешалось покидать казармы. Наши желудки неизбежно избавлялись от всего содержимого, стоило только лечь или присесть. Смрад был неописуемый. Днем мокрые и покрытые зловонной коркой штаны каменели на морозе, натирали незаживавшие язвы на теле. При любой возможности мы меняли одежду. Это хоть и ненадолго, но помогало. Даже охранники, и те великодушно позволяли нам переодеться. День ото дня мы становились все безразличнее, даже упертый в спину ствол автомата уже не воспринимался как нечто пугающее.
«Давай, давай!» Вскоре некогда желанные короткие привалы превратились в пытку — пользуясь возможностью, охрана или другие русские просто срывали с нас одежду и обувь и забирали себе. Слава богу, хоть не расстреливали, а разрешали идти дальше полураздетыми.
По дороге я видел, как один русский хвастался награбленным перед другим, бойко шел обмен. Почти у всех было по целой зимней шапке часов, колец, брошей, цепочек и остального добра. Один русский вызвал из наших рядов часового мастера, пообещав хорошую награду. Заикавшегося от страха добровольца попросили сделать два маленьких будильника из одних часов. С трудом удалось объяснить, что это невозможно. Другой русский вертел в руках элегантный дорожный будильник, который внезапно зазвенел. Солдат, испугавшись, тут же швырнул его на землю, после чего выпустил в ничем не повинный будильник целую обойму из автомата.
На сельской улице несколько офицеров в форме пытаются научиться ездить на велосипеде. Немка должна прокатиться первой, а затем объяснить, что и как. Они издают удивленные возгласы — у этих Niemniez[72] полно странных штуковин.
Мы в Померании [Поморски].[73] Во время санобработки, ставшей потом частым и ненавистным ритуалом, я впервые испытываю на себе особенности восточной культуры. Для санобработки одежду поместили в переносной котел, оттуда же должна была поступать горячая вода для мытья. В тот момент на нас не было паразитов, но русские проводили эту гигиеническую процедуру постоянно и в любых местах.
Машины испускают клубы дыма во дворе, потом обнаженного пациента отправляют в дальнюю комнату мыться. Там стоят довольно большие тазы или деревянные бадьи, лежит мыло и полотенца. За процессом следят женщины из русской медслужбы. Мы с радостью оттираем себя, пока есть возможность, но потом начинается настоящая пытка, нас выводят на холод. Мы, полностью раздетые, ждем выдачи своей одежды. В лучшем случае, она будет готова через час, а потом ее раздадут, горячую и пропаренную.
Мы стоим на холодном цементном полу или на камнях, иногда на земле, если процедура происходит на улице. Все зависит от погоды, и через какое-то время мы начинаем понимать (и не без достаточных на то оснований), что библейский ад в сравнении с тем, что переносим мы, — сущий санаторий.[74] Только самые закаленные были в состоянии вынести эту пытку без серьезных последствий для здоровья.
Проходя через Лауенбург [Леборк] в Померании, мы видели пожары. Видели их и в Бютове [Бутове], пожары эти устраивали русские. Прежде чем поселиться где-нибудь, они выбрасывали всю мебель из окна — кровати, белье, ковры, стулья. Предварительно разломав, разбив и порезав все, что можно. Матрасы были неизменно вспороты — а вдруг внутри спрятано что-нибудь ценное? Все вокруг было покрыто перьями и пухом, как снегом. Только после этого русские чувствовали себя спокойно.
В отличие от сельской местности, в городах трупов не было. Может быть, их незадолго до этого убрали с улиц, но кровь оставалась, а жаждущие наживы орды русских вселяли страх. Пытаясь скрыть творимые бесчинства, русские устраивали пожары.
Нас направляют в какое-то правительственное учреждение, оно уцелело, и у входа видим толпу военнопленных. От них мы узнаем, что все будем отправлены в большой лагерь X., рассчитанный на 50 тысяч человек. Проводится что-то вроде выверки сведений, и составляются списки групп по 150 человек. Оказывается, пайки выдают регулярно, а военные доктора и санитары даже помогают больным и раненым.
Вспоминая свой предыдущий опыт, я без колебаний подхожу к русскому офицеру. Я объясняю, что у меня проблемы с желудком, и предъявляю ему ногу, которая ужасно распухла, загноилась. Быстро осмотрев меня, он зовет санитара, дает ему указания. Потом меня ведут в чистую палату, где меня вновь осматривает врач, а затем уводят на кухню шести-комнатной квартиры, где каким-то чудом уцелела мебель. Там на койках лежат двое. Выясняется, что они уже несколько дней больны дизентерией, я, таким образом, становлюсь третьим больным.
Русский санитар сначала ведет меня на положенную санобработку, которая на этот раз, благодаря его вмешательству, заканчивается быстро. А потом этот русский чудо-человек заботливо застилает мне постель, совсем как мать сыну. На кафельный пол уложены несколько шелковых стеганых одеял, поверх них чистый матрас, а чтобы я мог накрыться, он приносит пару пуховых одеял; не могу описать, что я испытываю. В ногах ведро с крышкой, как и у двух других пациентов.
Скоро санитар снова появляется с тарелкой хорошего, наваристого супа, хлебом, маслом, мармеладом, крекерами. Я, не веря глазам, гляжу на эту невиданную роскошь, а вот мои соседи, похоже, особого восторга не испытывают. Конечно же, набрасываюсь на еду, что оборачивается весьма неприятными последствиями — приходится долго-долго сидеть на ведре.
Мне даже показалось, что я умираю. Все съеденное вылетало из меня, как из трубы, в виде кровянистой, пенистой слизи. Доблестный русский санитар без устали приносил вкуснейшие вещи, а потом уносил нетронутые тарелки. Скоро я питался исключительно таблетками опиата, отвратительной горькой дрянью, да зернами овса — большего мой истерзанный желудок не принимал. Меня постоянно мучила неутолимая жажда, и никакие силы не могли заставить меня заснуть.
Иногда приходил доктор. Осмотрев кровавую кашу в ведре, он буднично качал головой, предлагал нам по сигарете и снова исчезал. Через несколько дней я едва успевал добежать до ведра. То, что происходило тогда с моими желудком и кишечником, не поддается описанию, мне уже начинало казаться, что я испражняюсь кишками.
Солдат уже выписали и куда-то увезли. В один прекрасный день и нас, тоже без предупреждения, усадили в грузовики и через какое-то время высадили в знакомом мне городе Л., у здания бывшей гостиницы (военный госпиталь был переполнен, и нас там не приняли). Сначала последовала обычная санобработка, а потом нас подняли на третий этаж здания. Нас расположили в чистой палате вместе с десятью другими солдатами, лежащими здесь с самыми различными болезнями и ранами. Все остальные превращенные в палаты помещения дома были забиты немцами, мужчинами и женщинами, у большинства из них был тиф, и они быстро умирали. Всех заболевших быстро доставляли сюда — русские опасались эпидемии.
Немецкие медсестры работали под надзором русских. Лекарства и бинты для перевязок были изъяты у немцев. За солдатами полагался особый присмотр, и они тщательно ухаживали за нами. Русский медицинский персонал здесь был тоже неплох, и доктора следили за каждым из нас. Кормили хорошо и регулярно, я уже стал даже съедать хлебные сухари, по крайней мере, они задерживались в желудке и кишечнике. Еще мне давали какую-то жидкую кашицу и лекарства. Только там я наконец смог заснуть по-настоящему крепким и долгожданным сном.
Я продолжал отказываться от питья, кровь в испражнениях исчезла. Наступил кризис, к этому моменту я весил 49 кг. С помощью другого больного я наконец сумел встать, опершись о стену, и вскоре уже начал ходить самостоятельно, хоть и с трудом, но без посторонней помощи.
Немецкие медсестры или уже подверглись издевательствам в прошлом, или же подвергались им тогда. Нарукавная повязка с красным крестом не могла служить защитой от актов насилия, оставалось рассчитывать лишь на объявленный карантин и на предупреждающие надписи: «Осторожно, тиф!» Только они и сдерживали русских.
Снова и снова приходилось выслушивать одни и те же истории. Изнасилования во всех мыслимых и немыслимых формах, извращения, о которых и не подозреваешь. Думаю, что женщина, испытавшая на себе такое обращение от «человеческих особей», вряд ли сможет вернуться к нормальным, физиологическим отношениям, существующим между мужчиной и женщиной. Как мне кажется, у русских хватало ума помалкивать о подобных вещах.
Однажды на рассвете нас разбудили крики и беспорядочная стрельба. Снова решили отпраздновать 1 Мая? Или это день рождения «отца народов» Сталина? Но в то, что мы вскоре услышали, было трудно поверить — наступил мир. Значит, эта война все-таки закончилась. Гитлер мертв,[75] Германия разгромлена. Нам наплевать на любой исход. Нам бы как можно быстрее собраться и отправиться домой. Мы строим планы, обсуждаем их, а потом отбрасываем. Над всем нависает огромный знак вопроса.
